Тень в воде

Вот, здесь. Как отметить?

Вода, куда ни глянь. На воде трудно определить расстояние. К тому же на следующее утро глаз мог оказаться в другом месте и выглядывать — горестно, пусто — из-под камней. Жюстина шмыгнула, сглотнула, ощутила боль в груди. Стая птиц с криками пронеслась над лодкой, Жюстина присела и сжалась.

Ханс-Петер проснулся. Впереди свободный день. В халате спускаясь по лестнице, он заметил мокрую куртку и нахмурился.

— Доброе утро, — сказала Жюстина.

— Я просил тебя не трогать лодку.

— Это не опасно, — сухо отозвалась она.

— У меня другое мнение на этот счет.

— Ханс-Петер, я выросла на берегу озера, вода — часть меня.

— Но я боюсь, неужели ты не понимаешь? Твое поведение меня пугает.

На это нечего было ответить.

Птица пролетела через холл, опустилась на полку для шляп, сделала пару шажков. Ее переселили в дом, заметив, что птица предпочитает надежные стены. Поджав одну лапу, она стала чистить перья, аккуратно перебирая их клювом.

Жюстина разделась.

— Я люблю тебя, — сказала она. — Прости, что я не такая, какой ты надеялся меня видеть.

— Я тоже люблю тебя, — ответил Ханс-Петер, но во взгляде его читался холодок.

— Ханс-Петер, — умоляюще произнесла Жюстина.

Он поморщился:

— Я просто устал. Пройдет.

Глава 11

В тот же день они отправились в гости к родителям Ханс-Петера. Его мать Биргит перенесла второй инфаркт. Старикам было под восемьдесят, но они все еще жили в своем доме в Стувста. Во время первой встречи мать настороженно отнеслась к Жюстине. Позже отношения чуть потеплели, но душевными так и не сделались. Впрочем, после второго инфаркта Биргит переменилась. Она стала охотнее слушать, меньше критиковала невестку.

После развода Ханс-Петер несколько раз знакомил родителей с разными женщинами, и мать встречала их в штыки. Биргит Бергман была женщиной с характером и принципами. Она с большим трудом приняла тот факт, что сын и его жена решили разойтись. Ханс-Петер объяснял, что это взаимное, продуманное решение.

«Вы просто не дали друг другу второго шанса, — отрезала она. — А в браке это необходимо. Как, по-твоему, иначе живет семья?»

Ханс-Петер не умел давать отпор, не умел осадить мать. Когда умерла сестра Маргарета, он переехал к родителям и стал их главной опорой на несколько лет. Он изучал психологию и теологию, собирался стать священником, но учебу пришлось прервать. Ханс-Петер рассказывал Жюстине, как мучительно было видеть бессловесную скорбь родителей. Прошло какое-то время, и он понял, что более сил на духовное окормление не осталось. Комната сестры долго оставалась нетронутой, пока Ханс-Петер не решил превратить ее в столовую. Это был его первый бунт — и удачный.

Теперь они сидели именно в этой столовой. Дом приспособили к потребностям инвалида: убрали пороги, сделали выше сиденье унитаза. Биргит исхудала, кожа желтела воском. Жюстина тайком наблюдала за ней. Смерть приближается постепенно, подумала она вдруг. Делает отметку и отходит в сторону, но ненадолго — пока не время. Я лишь возьму с собой некоторые движения, немного слуха, памяти и сил бьющегося сердца.Перед глазами возник образ Флоры: как обессилевшая мачеха лежала в палате, как ее усаживали и пытались кормить. Струйки супа на подбородке, вонючие подгузники. А в лучшие времена Флора следила за своей внешностью с гипертрофированным вниманием.

В лучшие времена. Внутри все болезненно сжалось от воспоминаний, пришлось отвернуться и несколько раз глубоко вдохнуть.

Отец Ханс-Петера, Чель, был жестянщиком, а мать — школьным учителем. Странное сочетание, — подумала Жюстина, встретив их впервые. Они являли собой полные противоположности. Чель — шумный весельчак, любитель пошутить. Жюстина всегда немного тушевалась рядом с такими людьми. Сплошной фасад, внутрь не пробраться. На кого из них похож Ханс-Петер? Слава богу, ни на кого. Ни внешне, ни характером.

На комоде стоял запылившийся портрет Маргареты, светловолосой, смеющейся. Вот у нее были отцовские нос и подбородок, а Ханс-Петер был темноволосым. Именно — был. Может, цвет волос он унаследовал от Биргит, но теперь-то она совершенно седая, седая и сморщенная.

Неужели и мы такими станем? — подумала Жюстина и хотела взять Ханс-Петера за руку, но он стоял на табуретке, меняя перегоревшую лампочку, которую держал наготове отец.

— Как ты там, Ха-Пэ? Силушки-то осталось богатырской? Или она все из тебя высасывает? — захохотал он, указывая на Жюстину.

— Давно уже перегорела, — сообщила Биргит. — Мы-то не можем забраться наверх. Упадешь, сломаешь шейку бедра. А мне больница осточертела уже.

Она обратилась к Жюстине:

— Старость не радость, попомни мои слова.

— Да.

— Ты еще молодая. Но не очень, так? Сколько тебе вообще лет? Я уже спрашивала, но забыла.

— Пятьдесят с небольшим, — уклончиво ответила Жюстина.

Глаза Биргит словно заволокло туманом.

— Поздновато.

— Мама! — донесся сверху голос Ханс-Петера.

— А что? — упрямо возразила старуха. — Не поздно разве?

— Ты мог бы и поактивнее, Ха-Пэ, вот что она хочет сказать, — вмешался Чель. — Тогда бы тут детишки бегали. Вот чего нам тут не хватает.

— Перестань звать его «Ха-Пэ», он же не соус какой-нибудь, — раздраженно произнесла Биргит. — Просила же тебя тысячу раз, Чель, а ты продолжаешь. Не можешь быть поучтивее! Его крестили Ханс-Петером, ты не забыл?

— Конечно, конечно. Но почему не назвать парня позадорнее? Так и жить веселее. Хотя некоторым занудам это и не нравится.

— У каждого свое чувство юмора.

— Да уж, это я слышал.

— И кстати, это уже вчерашний день — внуки, — добавила Биргит. — Я давно оставила надежду. Не только вам слишком много лет — нам тоже. В нашем возрасте топот маленьких ножек, бывает, больше мешает, чем радует. — Она мрачно улыбнулась.

Жюстина старалась пропускать реплики мимо ушей. Она взяла кофейник и спросила:

— Налить вам еще чашечку?

— Спасибо.

— Да уж, домашний-то кофе лучше, чем больничная бурда. Помнишь, как ты жаловалась на их кофе?

Новая лампочка наконец была вкручена. Чель нажал кнопку выключателя, и круглая лампа под потолком ослепила резким светом. Биргит замахала руками:

— Погаси, погаси!

Чель крякнул:

— Все тебе не так. Послушай, Ха-Пэ, — то есть, прости, Ханс-Петер, — ты не посмотришь тут еще одну вещь? Раз уж взялся, так сказать. В подвале, там что-то отошло. А я так плохо вижу последнее время.

Отец и сын спустились по лестнице. Жюстина осталась с Биргит. «Мама Ханс-Петера, — подумала она. — Носила его в своем теле, питала и грела. Я люблю его. Значит, и она должна мне нравиться».

— Когда-то у нас была девочка, — медленно произнесла старуха. — Милая, чудесная малышка.

— Да, вы рассказывали о ней. Маргарета. Какая печаль. Я так хотела бы увидеть младшую сестру Ханс-Петера.

— Я была против того, чтобы она брала машину. Я говорила Челю — не надо давать ей водить этот большой автомобиль, она же маленькая, маленькая девочка. Но он не слушал. Мужики и есть мужики. Мол, пусть водит, раз получила права. Но знаешь, молодые думают, что неуязвимы. Я знаю молодежь, я их видела в школе каждый день. Я прекрасно знала, как они думают, как смотрят на жизнь и приключения. Чель не знал ничего. Ничего. Конечно, мол, пусть берет машину. А зачем ей иначе права?

Жюстина не нашлась что ответить.

Биргит сняла очки, они повисли на шнурке на шее. Она потерла глаза.

— Лишиться жизни можно за несколько секунд. Но молодые думают, что жизнь и молодость вечны.

— Сколько было бы Маргарете сейчас?

— Сорок четыре. Она была такой ласковой девочкой, веселой, я заплетала ей косички, потом она расплетала, и волосы вились. И пела целыми днями, придумывала песенки. Я их записывала, они лежат в секретере в нашей спальне. Иногда достаю, вспоминаю.