Бунтарка. Берег страсти

Между тем Бомарше, который за один вечер вкусил достаточно наслаждений, поднялся, собираясь уходить. Он не потребовал никаких гарантий, что мадемуазель де Шерси будет молчать, за что та была ему благодарна не меньше Жюля.

Пока Жюль провожал гостя, Вивиан опустилась в кресло, понимая, что натворила. Она влезла в частную сделку и даже не извинилась, не сочтя нужным проявить хоть каплю уважения к ее участникам. Только что дядя отдал пять тысяч ливров не в оплату карточных долгов или для удовлетворения дорогого каприза. Эта сумма пойдет на поддержку дела, в которое они оба верили.

Когда Жюль, вернувшись в комнату, поймал ее взгляд, то не без стыда понял, что она ждет его гневного осуждения. Он подошел к камину, и Вивиан встала:

— Дядя, я приношу свои извинения.

— Для месье Бомарше эти извинения немного запоздали. Он был в полном замешательстве. По тому, как он прижал эту бумагу к груди, думаю, он ждал, что вы вырвете ее из рук. Возникла по-настоящему комичная сцена. — Не дождавшись ответа на свои слова, он продолжил: — У вас привычка в присутствии других подвергать сомнению то, как я веду семейные дела. Я буду признателен, если эта выходка станет последней. И запомните: капитал Мирандолы не тратился и не будет тратиться, пока я управляю этим имением.

Она кивнула, но опять не удержалась:

— Продажа городского особняка, должно быть, принесла значительную сумму.

— Часть которой пойдет на восстановление восточного крыла шато. Этим надо было давно заняться, вы это хорошо знаете.

— Тем не менее вы сегодня отдали пять тысяч ливров.

Невольно его голос стал более резким:

— Мадемуазель, вам не приходило в голову, что за восемнадцать лет службы в армии я мог накопить собственное состояние? Без всякой необходимости запускать свои нечистые руки в семейную казну?

Вивиан молча стояла у камина, и Жюль понял, что ей страшно хочется, чтобы он ушел. Он не смог этого сделать, не предприняв еще одной попытки достучаться до нее.

— Поскольку я все время был солдатом, то плохо гожусь для чего-либо еще. Долг перед семьей держит меня во Франции, а свою поддержку друзьям я могу оказать лишь тем, что покупаю необходимое для Конгресса. Честно говоря, мне бы хотелось сделать больше. — Он внимательно смотрел на нее. — Уверен, вы думаете точно так же.

Тихим голосом она произнесла:

— Дядя, я сожалею о том, что случилось.

Он вздохнул и вышел в коридор, где лакей помог ему надеть плащ.

— Что-что, но сегодня мне не хотелось вас злить, — сказала она, провожая его.

Жюль надевал перчатки.

— Сегодня вечером, — спокойно ответил он, — вы говорили в соответствии с чувством своей правоты. За это я вас уважаю.

Вивиан была так удивлена, что не смогла ничего ответить. Не сказав больше ни слова, он взял шляпу, склонился над ее рукой и ушел.

Заговор с Лафайетом

Онорина де Шерси гостила у Мари-Клер де Биянкур в Сен-Жермене. Обе дамы расположились в салоне, пока в музыкальной комнате на первом этаже Луиза развлекала Вивиан и Виктора де Луни. Онорина провела приятный день, однако сейчас ей хотелось поднять вопрос, который мог огорчить ее подругу.

— Я хочу поговорить с тобой о Луизе. Ты знаешь, что я люблю ее так же, как Вивиан, так что ты сразу поймешь: я не собираюсь никого критиковать. — Не дождавшись ответа на такое вступление, Онорина продолжила: — Помнишь, как раз когда я вернулась в Париж, барон де Ронсей избрал Луизу объектом своих ухаживаний?

— Ну конечно! Ты еще тогда обратила на это мое внимание, и мы приняли это к сведению.

— Должна сказать, что с тех пор меня не покидает другое предчувствие. Ты самая заботливая мать, и можно было бы не опасаться за твою дочь. Месяц или два я не слышала, чтобы Луиза обмолвилась о нем хоть словом, но недавно на балу произошел случай, заставивший меня удивиться. Мы с тобой придерживаемся одинакового мнения о бароне, так что я должна рассказать тебе о том, что услышала.

В тот вечер я с раздражением заметила, что кто-то из гостей открыл дверь на балкон — весьма неразумный поступок в самом разгаре зимы. Слуги поблизости не оказалось, и я собралась сама закрыть эту дверь, но на балконе стояли два человека — Луиза и барон де Ронсей. Они меня не видели и говорили достаточно громко. Я не стала прятаться и подслушивать — мне противно такое поведение, — а просто вышла на балкон и предложила им вернуться в салон. Оба кивнули мне в знак приветствия: он с обычным самонадеянным выражением лица, а Луиза немного нервничала, бедняжка. Я не шпионила за ней, но слышала, о чем они говорили.

Мари-Клер заерзала на стуле и улыбнулась:

— Надеюсь, ничего важного?

Не смутившись, Онорина продолжила:

— Твоя дочь говорила: «С какой стати? Вы не очень обрадовались, увидев меня на Рю дю Фобур Сент-Оноре». Он ответил: «Кто-то из нас должен был проявить осторожность. Вам следует благодарить меня». Луиза сказала нечто в том смысле, что ее обманули, и я отчетливо услышала его ответ: «Как мог я позволить женщине, которую боготворю?..» Мари-Клер, мое появление помешало ему сказать, что он не позволил, но мы обе знаем, что месье де Ронсей делает лишь то, что доставляет ему удовольствие. Он живет на Рю дю Фобур Сент-Оноре. Разумеется, я ни на мгновение не допускаю, что она встречалась с ним в его апартаментах, но на той улице множество магазинов, где молодую женщину может подкараулить такой человек, как Ронсей, наловчившийся ставить подобные ловушки. Ты когда-либо позволяла Луизе ходить по магазинам только в сопровождении служанки?

— Нет, она всегда была вместе с Вивиан. Какой бессмысленный разговор ты мне передала!

— Но их голоса говорили гораздо о большей близости, какую мы с тобой вряд ли бы допустили между зрелым мужчиной и юной девушкой, даже если бы оба были помолвлены. — Мари-Клер взглянула на нее с прежней безмятежностью, но Онорина настаивала на своем: — Твой муж мог бы сделать вежливый намек Ронсею, ибо тот всегда идет на попятный, когда глава семейства проявляет характер.

Наконец Мари-Клер не выдержала и рассмеялась:

— Как схожи наши с тобой мысли! Когда Луиза сказала мне, что барон преследует ее, я предложила, чтобы отец сказал свое слово, но она возразила, что дела не столь серьезны и она сама справится с неловким ухажером. Я дала ей несколько советов, как отвадить его, за которые она меня поблагодарила. Не беспокойся, вспомни: он говорил с ней лишь об уважении, чести и обожании, хотя последнее, разумеется, сказано смело и я этого не одобряю. Поэтому я спокойна: он знает, что фамильярность между ним и моей дочерью исключена.

Но Онорину это не убедило, и Мари-Клер уже тише сказала:

— Мой дорогой друг, дело в том, что Луизу барон де Ронсей совсем не интересует! У нее возникла привязанность к другому человеку — в этом она призналась мне после того бала. Она умоляла меня никому не говорить об этом, но после твоих откровенных и добрых слов я чувствую, что хотя бы так смогу тебя отблагодарить. Она благоволит к Виктору де Луни.

Онорина оцепенела и без сил откинулась на спинку кресла.

— Думаю, что это тебя не расстроит, ведь граф все еще не дал согласия на его брак с Вивиан?

Онорина кивнула, уже жалея о том, что вообще затеяла этот сложный разговор. А ее подруга продолжала:

— К тому же я не убеждена, что сейчас можно говорить о большой разнице между бароном де Ронсеем и твоим племянником. Если бы он оказался опекуном Луизы, вряд ли я бы проявила такую терпимость, как ты, к его связям. Когда граф приехал в Париж, я считала его в высшей мере подходящей партией — у него отличная карьера, хорошее имя, состояние, к тому же он один из самых привлекательных мужчин в городе. Но пока его часто видят в обществе Джины Фарруччи, ни одна женщина благородного происхождения не станет знакомить его со своей дочерью. Ты говоришь мне, что он и не думает о браке. Я бы сказала — тем лучше!

Онорина побледнела перед таким натиском, затем оправилась и сказала: