Милый друг Ариэль

Мою комнату можно было охарактеризовать одним словом — «впечатляющая». Сверхпросторная, белая и с видом на море — к счастью, ибо это было единственное пристойное зрелище. Если клиент желал смотреть телевизор, нужно было попросить принести его. Что я и сделала после того, как целую четверть часа в экстазе любовалась кокетливо-печальными облаками, которые тоже не спешили рассеяться, словно напрашивались на комплименты. До ужина оставалась еще пропасть времени. Я приняла горячую ванну, заказала чай и расположилась на террасе, под солнышком, перечитывать «Милого друга Ариэль». История была близка к правде, не следуя ей буквально; например, моя первая встреча с Александром в порту острова Монахов была преисполнена очаровательной романтики, не имевшей ничего общего с бесстыдным сводничеством Гарри. В остальном все в книге было верно — почти верно. Несколько раз я там блеснула короткими ироническими и ужасно умными замечаниями по поводу Кольбера, Фуке, Гладстона и Дизраэли, но, не считая этого, понимала все, что написано. Уличить меня в невежестве было бы трудно. Более того, чуть ли не в каждом абзаце я находила свои любимые словечки и поговорки. Если бы меня обвинили в том, что я наняла «негра», я бы искренне возмутилась. Вечером, за ужином, когда Коринна задала мне вопрос по этому поводу, я изобразила величайшее недоумение, а Симон прикрыл веки с таким раздраженным видом, что великая Герье тут же пристыженно заткнулась, вспомнив, вероятно, свои собственные мемуары, написанные десять лет назад другим таким же «негром» и пущенные, за полным отсутствием спроса, под нож.

За столом нас было пятеро: Коринна, ее продюсер, мой издатель, Средиземное море и я. Море исключить совершенно невозможно: оно шумело тут же под балконом, полноводное и трепещущее. Лучше уж было обратить взор на него, чем на ресторанный декор — цветастый палас и «помпейские» фрески, напоминающие кафель в ванной. Короче, это был не ресторан, а настоящая катастрофа, но катастрофа, обернувшаяся удачей, благодаря чудному пейзажу, который примирял со всем, даже с содержимым наших тарелок. Мне, например, подали потрошеную зубатку на гриле, усыпанную шампиньонами. Коринна тоже не прикоснулась к еде. Узкое платье-футляр, в которое она была облачена, грозило распороться по швам при первом же ее глотке. В довершение несчастья, когда она вошла, никто с ней не поздоровался, тогда как при моем появлении Наоми Кэмпбелл бросилась мне на шею. У нее была абсолютно голая спина, но эта красотка носит наготу как туалеты от Dior, и на нее неотрывно пялился весь зал. Почти все соседние столики оккупировал десант из Голливуда. Остальные были захвачены телезвездами из «Канала Плюс». Французское кино казалось здесь бедной Золушкой, но Коринна, хотя и всеми отвергнутая, держалась стойко. Она сидела надутая, похожая на самую старую девочку в мире, а еще на холодильник, обряженный в платье от Saint Laurent. Чтобы не накалять обстановку, я старалась держаться как можно незаметнее, и мне это очень шло. В январе моя мстительность напоминала гору, с вершины которой я собиралась предавать анафеме Францию. Теперь же, когда эта месть шла победным маршем, ее можно было уподобить скорее безмолвной пещере, где я, затаившись, ждала финала. Симон замечательно провел наше дельце: он продал права за пять миллионов франков — два издательству, два мне и один — Франсуа. Завершив сделку, он бдительно следил за тем, чтобы меня «не испортили». Так, например, он твердо намеревался избавить меня от присутствия на завтрашней пресс-конференции, где предполагалось объявить о съемках фильма по моей книге. Корреж, продюсер Коринны, напротив, добивался моего присутствия, пусть даже немого.

— Эмоции не лгут, моя дорогая. Вы поруганная жертва. Поэтому вам и не нужно говорить, наоборот. Любые комментарии — это расчетливая ложь. Так воздержитесь от них, не произносите ни слова. Страдайте молча.

— Но мне обязательно зададут вопросы. И я вынуждена буду отвечать.

— Только без паники. Когда журналист задает вопрос, он не ждет от вас правды, ему нужен просто ответ. Отошлите его с милой улыбкой к своей книге. А если он поинтересуется, с кем вы — с левыми или правыми, отвечайте, что вы просто парижанка, а эти политические дрязги давно устарели. Коринна, Симон и я придем вам на подмогу.

Корреж, низенький, лысеющий, улыбчивый толстячок лет сорока, внушал доверие. Его легче было представить в роли Санчо Пансы, нежели Торквемады, обличающего коррупцию. Он заполучил кинозвезду и книгу-бомбу, и теперь ему требовалось только одно — снять хорошую картину и добиться успеха. Иногда в его взгляде проблескивали молнии откровенности, но они были стремительны, как полет ласточки. Он искусно играл на двойной морали, принятой в Париже:

— Вскрывать в фильме язвы Республики попросту невозможно. Для этого понадобилось бы слишком много участников. И потом, мне вовсе не улыбается оказаться в шкуре Йорга Хайдера[102]. Великие праведники, ведущие диалог со своей душой, не любят, чтобы им указывали на тех, кто чистит карманы Франции. При первом же таком слове они захлопывают перед вами дверь. Остается только подглядывать в щелочку. И тем развлекаться. Мой фильм будет сделан в духе Гитри[103]. Вот это мы и объявим завтра, ничего более. Мы не собираемся снимать «Ночь длинных ножей», мы поставим римейк «Тартюфа»…

Этому человеку следовало бы находиться во власти: его абсолютно не волновало, правдиво ли то, что он говорит, он заботился лишь об одном — чтобы это звучало убедительно. Его располагающая внешность, благодушная речь и тугой бумажник опрокидывали все препятствия, одно за другим. Еще пару минут, и я согласилась бы поучаствовать в его пресс-конференции. Я не отношусь к категории психически ригидных девиц. Меня стоит ласково поманить пальчиком, и готово — я уже изменила мнение. К счастью, в дело вмешался Симон. С ним такие фокусы не проходят. Эти аристократишки знавали и Мольера, и Бомарше. И боятся их как чумы. О развлекаловке типа пресс-конференций даже речи быть не могло: тут в дело вступили его интересы, только они и имели значение. Получив чек от Коррежа, он мечтал об одном — о моем молчании. Через неделю мне предстояла встреча с Пиво[104]. А до тех пор я должна была молчать в тряпочку. Телезрители будут слушать меня лишь в том случае, если до этого я не вымолвлю ни слова. И он вежливо, но твердо изложил мне свои требования: я поднимусь по лестнице Дворца, и точка. Коринна, разумеется, пришла в восторг от сознания, что ей ни с кем не придется делить лавры звезды на пресс-конференции, и поддержала его. Она соглашалась допустить, что я красива и таинственна, но вовсе не желала напоминать публике, что она на двадцать лет старше и на десять кило толще меня. Корреж сдался, и я вздохнула с облегчением: сия чаша меня миновала. Жизнь была прекрасна, Флери далеко. Той ночью я написала письмо Беа. Я поклялась себе посылать ей по письму каждую неделю. Последнее ушло в тюрьму месяц назад. Нужно признать, что я куда успешнее использую счастливые случайности, чем возможность регулярно делать добрые дела.

В общем, я стояла у подножия фестивальной лестницы, слегка робея, в очень простом черном облегающем платье от Calvin Klein. Я держала под руку Симона, великолепного, высокого и стройного, вылитого лорда в смокинге. Справа от меня ждали Коринна и Корреж. Коринна красовалась в розово-зеленом платье с оборками, добытом в закромах «Золушки»; в ансамбле с сигарой Коррежа это напоминало Бувара и Пекюшетту[105], расфрантившихся по случаю торжества. Для контраста трудно было найти более выгодный фон. И, в довершение блаженства, они соперничали со мной в любезностях. Коринна улыбалась мне вполне искренне, без натуги, а когда один журналист спросил, не кажется ли мне, что мое место не здесь, Корреж выхватил у него микрофон и объявил, что на земле всем, всюду и всегда есть место. Наше восхождение прошло замечательно, и, добравшись до верха, я ответила уже самостоятельно, как большая, в микрофон, который мне сунули под нос:

102

Йорг Хайдер — канцлер Австрии, политический деятель крайне правой ориентации.

103

Гитри Саша (1885–1957) — известный франц. актер, сценарист, режиссер, чьи фильмы увлекают неожиданными сюжетными поворотами и оригинальными коллизиями.

104

Пиво Бернар — популярный ведущий на французском телевидении.

105

Бувар и Пекюше — герои одноименного сатирического романа Г. Флобера (1880), невежественные буржуа с претензиями на ученость. Имя Пекюшетта образовано от имени одного из этих персонажей.