Страница 9 из 20
– 2-й батальон майора Хёке уже движется по мосту через Мемель (Неман)! А на нас опять взвалили работу: нам придется прочесать почти пятьдесят квадратных километров этой забытой богом страны, чтобы поиграть с горсткой проклятых русских в прятки! Мои бойцы вернутся назад, в лучшем случае, лишь ближе к вечеру! Они устанут как собаки, но нам придется снова маршировать до глубокой ночи, чтобы нагнать остальных. Два дня войны и два дня мы не занимаемся ничем иным, кроме как поиском по полям и лесам вражеского сброда!
– Да уж, – поддакнул я ему, – но ведь кто-то же должен заниматься выполнением и этих особых заданий!
– К черту все эти особые задания! – возмутился Нойхофф. – Вы имеете в виду, что мы должны наводить порядок в той проклятой неразберихе, которую оставили после себя другие!
В этот момент наши бойцы привели первых четверых русских, пойманных ими в лесу. Трое из них уже успели переодеться в штатскую одежду, но их коротко остриженные волосы выдавали в них солдат. Двое из них оказались монголами (любимая немецкая сказка. – Ред.), которые враждебно смотрели на нас узкими глазами. Пока Нойхофф продолжал сидеть на своей каменной глыбе и наблюдал за пленными, мы узнали, что одним из убитых на рассвете связных был ефрейтор Бальцер из нашего батальона. Перевозимые им донесения исчезли, карманы были вывернуты. Губы Нойхоффа сжались в одну узкую линию.
– Убит и ограблен! – едва сдерживаясь, прошептал он, ни на минуту не выпуская русских из виду.
– Один из моих солдат был убит и ограблен! Этого человека, – Нойхофф кивком указал на русского в военной форме, – отведите на сборный пункт военнопленных! А вот этих… – он посмотрел на троих в гражданской одежде, – этих троих партизан!.. Этих проклятых грабителей с большой дороги!.. Я приказываю немедленно казнить их!
Нойхофф приказал вызвать унтер-офицера и шестерых бойцов из 9-й роты. Вскоре расстрельная команда в полном сборе стояла перед майором. Никто из присутствовавших не проронил ни слова, никто не посмел даже пошевелиться.
Нойхофф обратился к своему адъютанту:
– Что вы думаете об этом, Хиллеманнс?
– Слушаюсь, герр майор! – как всегда почтительно ответил тот.
Я посмотрел на пленных. Было очевидно, что они не понимали ни слова по-немецки и не знали, что в этот момент их жизнь висела на волоске. Ближе всех ко мне стоял щупленький паренек лет восемнадцати, гражданская одежда которого свободно болталась на его худом теле. Он испуганно смотрел на меня по-детски широко раскрытыми глазами. Я не мог себе даже представить, что и он мог быть партизаном. Возможно, он раздобыл себе гражданскую одежду лишь для того, чтобы затеряться среди литовского населения и тем самым избежать плена.
Для майора Нойхоффа, который всегда строго придерживался правил цивилизованного ведения войны,[10] коммунистическая партизанская война всегда казалась чем-то чудовищным. Очевидно, в этой кризисной ситуации он хотел получить большую моральную поддержку, чем ему мог дать послушный ответ Хиллеманнса. Нойхофф явно искал кого-то, кто по собственному внутреннему убеждению мог бы присоединиться к его роковому решению.
– Разве я не прав, Хаапе, что мы должны без церемоний расправиться с этим разбойничьим сбродом? – неожиданно обратился он ко мне. Я же не чувствовал ничего, кроме жалости, к этим одетым в лохмотья оборванцам, которые в полной растерянности стояли перед нами.
– Не знаю, герр майор! – ответил я. – Вы абсолютно уверены, что эти русские являются партизанами? Если бы мы могли найти у них что-нибудь, изобличающее их, например оружие или какие-нибудь документы, тогда бы я сказал, что они должны поплатиться за это жизнью по законам военного времени! Если же мы ничего не найдем, то тогда я лучше бы отпустил этих несчастных, чем отягощать совесть напрасной жертвой!
Нойхофф пристально посмотрел на меня. В его взгляде промелькнуло сомнение.
– Обыщите их! – приказал он унтер-офицеру и сопровождавшим его солдатам.
Личные документы, несколько ломтей черствого хлеба и пара щепоток сухого табака – это было все, что мы нашли в их карманах.
– Отправьте их на сборный пункт военнопленных! – отрывисто приказал Нойхофф. Резко повернувшись на каблуке и ни на кого не глядя, он отошел к лошадям. Убедившись, что они надлежащим образом накормлены и напоены, он похлопал своего гнедого мерина по шее и дал ему кусочек сахара.
– Теперь мне придется переписывать донесение в штаб полка! – сердито проворчал Хиллеманнс. Как всегда, он был занят только своими бумагами.
Дехорн проверял содержимое своей медицинской сумки, Мюллер чистил и смазывал мой автомат, а Вегенер разъезжал на «Мерседесе» в поисках нашей санитарной машины, которая до сих пор так и не появилась. Солнце поднималось все выше и выше, и я прилег в тень стоявших поблизости деревьев и стал смотреть сквозь сплетение их ветвей на проплывающие над нами белые облака.
Мои мысли беспечно блуждали и в конце концов обратились к Фрицу. Я задался вопросом, похоронен ли он уже. Похоронен ли подобно Штоку под скромным березовым крестом в качестве единственного памятного обелиска? Фриц, восторженный, но не фанатичный национал-социалист. Фриц, милый юноша, для идеализма которого день был слишком коротким, а жизнь слишком стесненной в жестких рамках условностей. Фриц, который оказался втянут в войну как в грандиозное, увлекательное приключение. Таким он был, когда я встретил его в первый раз.
«Кёльн, главный железнодорожный вокзал!» – гремел из громкоговорителей голос диктора в тот вечер в начале ноября 1940 года под прокуренными сводами крытого перрона. «Кёльн, главный железнодорожный вокзал!» – отзывалось отовсюду эхо, прорываясь сквозь нарастающее шипение паровозов. Однако это эхо было совершенно излишним, так как солдаты, устремившиеся из только что прибывшего поезда, могли повсюду прочесть название станции – на стенах здания вокзала, на железнодорожных переходах и опорах мостов, на скамьях, на электрических фонарях. Мы слышали, что англичане поснимали со своих вокзалов все таблички с названиями станций. Даже дорожные указатели удалили со всех дорог. Это собьет нас, немцев, с толку, думали в Англии, если мы высадимся на их острове. Нам, немцам, это казалось довольно глупым. Во всяком случае, мы не считали необходимым прибегать к подобным мерам… Возможность вторжения на территорию отечества полностью исключалась.
Линия Мажино была прорвана с невообразимой легкостью,[11] Франция была покорена, а англичане изгнаны с континента – и это совершили многие из этих одетых в защитную форму мужчин и юношей, которые теперь заполнили главный железнодорожный вокзал Кёльна, крупнейшую сортировочную станцию германского вермахта. Она же была и персональной целью пяти юных унтерарцтов – военных фельдшеров, – которые только что забрали из камеры хранения свое снаряжение.
Мы попрощались с Германией так, как это было принято у студентов, – распитием пяти бутылок рейнского вина «Либфрауэнмильх» на живописной смотровой террасе, расположенной высоко над Рейном. Теперь мы собирались сесть на поезд, который должен был доставить нас к первому пункту назначения, в Гранвиль в Нормандии. Наши низменные инстинкты снова начали беспокоить нас. Это было очень прискорбно, так как во время первичной подготовки новобранцев различные фельдфебели прилагали массу усилий, чтобы освободить нас от этих низменных инстинктов.
«Личности! – Я вспоминаю, как один из фельдфебелей невероятно громко орал на нас. – Итак, вы думаете, что все вы – личности! Вы ошибаетесь – у всех вас есть низменные инстинкты! А вермахту не нужны люди с низменными инстинктами! Моя задача как раз и заключается в том, чтобы помочь вам побороть свои низменные инстинкты и сделать из вас хороших стрелков!».
Поэтому в июле и августе 1939 года мы научились стрелять из винтовок. При объявлении войны с Англией и Францией мы были заняты тем, что учились, как рыть выгребные ямы для уборных в полевых условиях и бросать гранаты. Начались бои во Франции, и теперь мы научились накладывать временную повязку, подкладывать судно и скакать на лошади. Потом вермахт, видимо, вспомнил о том, что когда-то в далеком прошлом мы были довольно успешными гражданскими врачами, и нам вернули наши стетоскопы и скальпели. Однако с целью помешать тому, чтобы наши низменные инстинкты снова взяли над нами верх, нас держали в подвешенном военном статусе так называемых унтерарцтов – военных фельдшеров. Такие «врачи-кадеты» занимали в военной иерархии место где-то между стрелком-пехотинцем и офицером, они имели право рассчитывать только на то, что им будут отдавать честь рядовые, но, с другой стороны, сами обязаны были первыми отдавать честь всем, от генерала до почтового ящика…
10
Немцы «цивилизованно» – вероломно и подло – напали на СССР, теперь, видимо, хотели, чтобы с ними вели войну уже «по правилам».
11
Линия Мажино, на которой после начала Второй мировой войны находилось 50 французских дивизий, была немцами в ходе Французской кампании (10 мая – 24 июня) обойдена с правого фланга через территорию Бельгии с выходом в тыл оборонявшихся здесь французских войск. Только после отхода французских полевых войск от линии Мажино немцам удалось преодолеть полосу укреплений на узком участке. Многие гарнизоны ДОС (долговременных огневых сооружений, которых на линии Мажино было около 5600, в том числе 520 артиллерийских, 3200 пулеметных и 1800 других) сложили оружие только после капитуляции Франции. Таким образом, немецкие войска линию Мажино не «преодолели с легкостью», согласно автору, а обошли, в результате чего она не сыграла намеченной роли.