Страница 57 из 86
Разочарованный своей очевидной неспособностью верно вспомнить фильм, сцены с возможным соперником я смотрел уже совсем не с той страстью, как раньше. Я столько раз пересказывал фильм, а теперь замечал эти изменившиеся детали — и они означали, что я описывал неправильно все с самого начала, сразу после первого просмотра.
Я был слишком зол на себя, чтобы насладиться оставшейся частью фильма, и внезапно он показался мне беспредельно затянутым. Я заставил себя досмотреть и как раз задумался, соберусь ли вообще показать фильм Ивонн, когда наконец возникла финальная сцена. Нападение на занимающуюся любовью парочку было таким же внезапным и почти таким же неожиданным, как и раньше. Но и тут я ошибся в деталях. Не герой, а второй мальчишка брел назад в деревню, заходил в темный гараж. Он вскарабкался на стул, привязал веревку и, еле заметный в темноте, повесился под музыку, заглушившую звуки.
Появились и исчезли титры. Я снова положил диск в простую коробочку без надписей и решил готовиться ко сну. Я запер дом и выключил почти весь свет, кроме лампы на лестнице, но тут мне захотелось взглянуть на спящую Ивонн. У меня возникло чувство, что что-то не так, но я все-таки вошел в комнату.
Там, в нашей кровати, лежала темноволосая женщина. Я стоял очень тихо, потому что ни в коем случае не хотел ее будить. Внезапно я понял, что дрожу, и отступил за дверь, не зная, что делать. На верхней площадке лестницы висела наша свадебная фотография, и мне стоило немалых усилий удержаться на ногах, когда на снимке двенадцатилетней давности я увидел себя рядом с хорошенькой, пухленькой, темноволосой девушкой.
Той ночью я уснул на кушетке, а на следующее утро поднялась привычная суматоха — дети завтракали, их надо было отвезти в школу, а потом самому отправиться на работу. Прежде чем уйти из дома, я что-то прошептал темной спальне, стараясь не думать о том, кто лежит там под одеялом.
Не знаю, как я пережил наступивший день. Все, о чем я мог думать, — моя жена изменилась. Это было нелепое утверждение, поскольку свадебная фотография показывала, что я ошибаюсь. Я совершенно точно не чувствовал себя сумасшедшим и весь день рассматривал каждую возможность, но единственное, что имело смысл, — я невероятно, колоссально ошибся. Это, конечно, не убедило меня, и вечером я возвращался домой в величайшей тревоге. Я завел машину в гараж и постоял в темноте. Входить в дом не хотелось. Вопреки смятению, охватившему рассудок, я осознал, что меня беспокоит не темноволосая женщина в нашей спальне, а путаница с героями фильма. Когда же я понял, что думаю о последней сцене, то наконец вошел.
Дочь поздоровалась со мной в прихожей так, будто ничего не случилось. Она радостно воскликнула:
— Мамочке лучше, она уже встала.
Я прошел на кухню, где темноволосая женщина готовила ужин. Когда я входил, вторая дочь попалась навстречу с бодрым: «Привет!», а женщина, увидев меня, улыбнулась. Она подошла и взяла мои руки в свои.
— Ты посмотрел этот фильм вчера вечером, да? — спросила она.
Я признался, что так и сделал.
— Понимаю, — сказала она. — Мы собирались посмотреть его вместе, но ведь ты столько лет ждал, и тебе не терпелось взглянуть, все ли там так, как запомнилось. Думаю, ты не расстроишься, если я скажу, что, когда встала сегодня в полдень, просто ни на что не была способна — только сидеть перед телевизором. Я решила, что тоже могу посмотреть фильм одна. Он действительно замечательный, но конец ты запомнил неверно, да?
Я покачал головой.
— Но ты был прав насчет Ивонн… Она в точности как я.
Тут женщина обняла меня, и, даже не видя ее лица, я знал — она плачет. Я должен был ощутить любовь к ней, но все, о чем я мог думать, — лишь темный гараж и ярость, поднимающаяся внутри.
Грэм Эдвардс
ДЕВУШКА В НАРЕЗКЕ
Я менял фильтр в кофеварке, когда в мою дверь вломились две тонны мокрой глины. Глина была одета в желтую куртку сотрудника муниципальной службы и тащила с собой мусорный бак. Глина была восьми футов ростом и ярко-рыжая, как мандарин. Глина была големом.
— А я-то думал, вы, обезьяны, умеете мусор выбрасывать, — буркнул я, засовывая фильтр на место.
— Вы частный детектив? — спросил голем.
— Так на двери написано.
— Вы должны мне помочь. — Голем вытянул руку — не ту, в которой держал бак. А другую — с измазанным кровью топором.
В дверь хлестал ливень, и с глиняных ног голема летели рыжие брызги воды. Ковер под ним потемнел.
— Разве вам дождевики не выдают? — поинтересовался я.
— Так их же на всех не хватает. За них драться приходится. Ну а таким мелким, как я… не достается нам дождевиков.
Меня это уже начало раздражать: терпеть не могу големов.
— Поверю тебе на слово. Говори быстрее, что тебе от меня нужно, и выметайся.
— Но вы должны мне помочь.
— Нет, не должен.
— Но мне больше некуда идти.
Я повернулся к шкафу для хранения документов. Протянул руку и выдвинул второй ящик. Пошарил в нем и отыскал то, что мне нужно. А потом направил эту штуку на голема.
Что это? — спросил голем. Глина на его лбу собралась складками, как будто он мучительно раздумывал.
— Водяной пистолет.
— И что?
— Не смотри, что он маленький. Копы с помощью таких «игрушек» разгоняют толпу. Водяная камера соединена червоточиной со Стиксом. Я спускаю курок, и в следующие три секунды на тебя обрушиваются шестнадцать тонн речной воды.
— А вы ковер не боитесь испортить?
— Сначала испортишься ты. Так что выметайся из моего кабинета, приятель, пока не поздно.
Голем стоял нахмурившись. В открытую дверь лилась дождевая вода.
Я услышал вой полицейских сирен.
Голем положил топор на крышку мусорного бака. Бак загудел, как колокол.
— Они меня поймают!
Я снял пистолет с предохранителя.
Голем покрутил своей гигантской головой из стороны в сторону, словно надеясь отыскать выход. Через ближайший перекресток промчались полицейские машины с дико орущими сиренами.
Я начал сгибать палец, лежащий на спусковом крючке.
И тут голем рухнул на колени:
— Сжальтесь, мистер! Я ничего плохого не делал! Я знаю, что вы, люди, думаете о нас, големах. Но я не такой, как другие. Вы обязаны мне поверить. Вы — мой последний шанс. Кто-то сделал ужасное зло, и копы думают, что это я, но это же не я! И если меня заберут, то тот, кто это сделал… ему же ничего не будет. А это неправильно. Совсем неправильно. Так что, видите сами, мне надо помочь! Вам нужно найти того, кто это сделал! Нужно, чтобы было по справедливости. И если вы не хотите сделать это для меня, то сделайте хотя бы для нее!
Голем снова встал. Сорвал крышку с мусорного бака. Она покатилась по комнате, как детская игрушка. А затем он поднял бак и вывалил на пол его содержимое.
Девушка. Изрубленная чуть ли не в лапшу, куски рук и ног, ломти мяса и такая каша из внутренностей, что уже и легкие от печенки не отличишь; острые обломки белых костей торчали вехами из этой отвратительной мешанины. Нежная белая кожа, покрывающая куски мяса, была измазана алым. Но самым ужасным было хорошенькое лицо, совсем нетронутое, если не считать рваных краев, и плавающее в луже крови.
Я зажал рот ладонью. Обычно я не склонен падать в обморок при виде мертвых тел, но это зрелище было покруче, чем в анатомическом театре.
Снаружи резко остановились шесть полицейских машин, взвизгнув шинами.
Голем смотрел на останки девушки. Сначала мне показалось, что его лицо начало оплывать. А потом я понял, что он плачет.
Из каждой машины под дождь вывалилось по четверо вооруженных полицейских.
И я, спаси меня и помилуй, опустил пистолет.
— Дверь закрой, — сказал я.
— Что?
— Что слышал.
Копы вытащили пистолеты. Выглядели они гораздо опаснее моего водяного. Голем захлопнул дверь пяткой размером с собаку-лабрадора.