Страница 16 из 63
Все дамы из Инкиной группы уже выполнили по одному тестовому заданию, а
она никак не могла решиться. Не из жалости к донору, отнюдь. Просто Инке
хотелось не прогадать. Чтобы уж донор, так донор, чтобы кровь с молоком, а не
донор! А кроме того и ситуацию нужно было подготовить, и средство для
вскрытия «бреши». Со средством Инесса тоже колебалась. То ли пакет
полиэтиленовый на голову донору набросить, то ли приставить к горлу лезвие
ножа. Естественно, пакет должен быть дырявый, а нож из мягкого пластика,
чтобы ненароком и вправду девку не прикончить. Однако если набросишь ей на
башку пакет, то можно эманацию проворонить. Тонкая субстанция должна
пробиться через глаза, а глаза-то как раз будут от Инессы отгорожены. А нож…
Страшно все же с ножом, хоть и пластмассовым. Мало ли. Вдруг дурная девка
дернется, а Инка ей ненароком артерию заденет, и все, донор одноразовый
получится. Этого Инессе точно не хотелось. Она ведь не была посвящена в
технику сурового отъятия «жизненной силы», а только о нем наслышана. К чему
же рисковать?
Вот так она и ходила по переулкам, присматриваясь, прицеливаясь и
никак не решаясь, и тут ей позвонил из больницы Кирилл. Инесса про все свои
планы мигом забыла, так как на нее обрушилась насущная житейская
проблема. Она моментально рассвирепела от перспективы того, что теперь…
Ну ты понимаешь…
Надя, конечно, понимала. Она эту тему сразу поняла. Но все же Инка ее
удивила. Надо же, скучно ей жить стало, к ненормальному психотерапевту на
занятия подалась. Авантюристка, блин.
То, что психологиня Шевчук была с повернутыми мозгами, Надежда
поняла еще из рассказа опера Кутузова, а Инесса ее мнение лишь
подтвердила. Чего стоит только затея с демонстрацией шквального выхода
«жизненной силы», которую она регулярно проводила перед выпускницами
своих двухмесячных курсов.
Для опытов она искала безработных иногородних, заманивая их легким
разовым заработком. Приговоренный мигрант, одетый в белый балахон, в ярком
свете софита, лишающего его возможности видеть аудиторию, должен был
просунуть голову в петлю на толстой веревке и немного попозировать, стоя на
затейливой скамеечке и изображая из себя внутреннюю сущность человека,
отрекающегося от тяготившего его по жизни «чувства собственной
греховности». Затем метресса неторопливо подходила к живому символу и
произносила краткую, но проникновенную проповедь, обращенную к
выпускницам. Суть ее сводилась к тому, что чувство собственной греховности
является извне навязанными путами, мешающими человеческому существу
быть свободным и, соответственно, счастливым.
Заранее предупрежденные обо всем дальнейшем выпускницы следили
за действом, затаив дыхание. Метресса неуловимым движением туфли
нажимала на педальку в скамеечке, и та внезапно и стремительно
проваливалась вниз, обрекая несчастного гастарбайтера повиснуть в неспешно
затягивающейся петле, едва касаясь носками ботинок поверхности
предательской скамейки.
У метрессы было много таких занятных приспособлений. И данная
веревка была подобрана с толком. Петля из этой веревки получилась жесткая и
не сразу деформировалась под тяжестью тела, поэтому долю секунды человек
висел, испытывая смертельный ужас и демонстрируя жадно всматривающимся
в его искаженное диким страхом лицо то, что они все называли непонятным для
него словом «эманация». Затем петля вытягивалась, терпелец касался ногами
твердой полированной поверхности и, судорожно кашляя, выцарапывал себя из
смертельной удавки. Он получал свою плату заранее, но по окончании
представления Галина вручала ему еще один конверт. Это окончательно
затыкало ему рот, а Гале позволяло избежать ненужных объяснений с какими-
нибудь борзыми правозащитниками.
Инка на таком представлении еще не была, поскольку находилась только
в начале пути к оздоровлению, но легенды об этом непременном ритуале имели
хождение в среде адептов Галины Шевчук, поэтому Инесса была в курсе. За
подбором мишени и застал звонок брата Кири из больницы.
Из всего сказанного становится ясно, что никаких свидетелей, которые
подтвердят алиби Инессы, не найти, да и искать никто не будет. Такие дела.
Трубка лежала на телефоне. Горка недомытой посуды – в раковине.
Никто, как выяснилось, Инку не собирался брать под стражу и волочь в
застенки Бутырской тюрьмы, это она заранее истерила. Любит театральный
надрыв и преувеличение до бессмысленного абсурда. Однако подписку о
невыезде с нее взяли.
Между нами, а ты уверена, Надя, что ту девчонку завалила не твоя
дурная родственница? То-то. И что теперь? М-да.
Улики все косвенные. Да и не улики это вовсе. Но ведь нашли же они
дождевик в помойке? А там, допустим, Инкины биологические следы остались.
Например, слюна, которой она брызгала на прохожих, когда исходила своей
обычной злобой. Хотя, если бы нашли следы, то Инкин кот уже слонялся бы по
пустой квартире, голодный и несчастный. Вообще-то завтра на работу рано
вставать, а она голову себе чужими проблемами занимает. Надя с тоской
посмотрела на жирные тарелки. И почему она до сих пор не купила себе
посудомойку?
Когда перед Киреевой Надеждой Михайловной вставала жизненная
дилемма, кем быть – сволочью или дурой, она никогда не склонялась в пользу
дуры. Потому что «сволочь» – понятие относительное, а «дура» – поверьте,
абсолютное.
Она проворочалась до утра, отгоняя от себя образ Инессы, неумело
пеленающей крошечное тельце, сучащее ручками и ножками. И теперь, стоя
возле двери, опечатанной узкой полоской бумаги, в коридоре тесном оттого, что
в него выволокли свой хлам из двери справа и из двери напротив, Киреева
Надежда чувствовала себя дурой.
Бизнес-центр, переделанный то ли из какого-то детского учреждения, то
ли из районной поликлиники, она нашла быстро, так как Инка вчера все ей
подробно обрисовала. Охраны у входа никакой. Мрак, а не бизнес-центр.
Пластиковые ободранные панели по стенам, драный линолеум. На дверях
разномастные таблички с названиями фирмочек.
Даже спросить не у кого. Пришлось идти наобум, методично вчитываясь в
надписи. Центр коррекции ныне покойной госпожи Шевчук располагался в конце
коридора на втором этаже. Надя рассчитывала разболтать секретаршу
метрессы или, как там ее, ассистентку, чтобы хитростью или лестью, а может и
посредством небольшой мзды в виде припасенной коробочки «Коркунова»
выудить у той список тетенек, посещавших занятия в последнее время.
Зачем? А фиг его знает. Не знала Надя ответ на этот резонный вопрос,
поэтому сама себе его и не задавала. Надежда Михайловна обладала,
безусловно, трезвым и прагматичным умом, но при этом была человеком
действия. И ежели рассудок пока не мог ей выдать тактическое задание на
ближайшие часы, то следовало неукоснительно приступить к действию.
Рассудок потому и молчит, что ему пищи не хватает, поэтому Надежда
отправилась раздобывать для него эту пищу.
Только напрасно она явилась сюда. Даже вялотекущей деятельности в
ждущем режиме в этом офисе не велось, а сам офис оказался опечатанным. Не
было, значит, у метрессы никакой ассистентки. И секретарши тоже. Выходит, в
одиночку гнобила себя на поприще психологического здоровья населения эта
деятельница психологической науки. Зараза.
С недовольным видом стояла Надежда в пыльном, пахнущем какой-то
химической гадостью, коридоре, постукивая ножкой и сунув руки в карманы
расстегнутой шубы. Кто-то дотронулся до ее локтя, и она оглянулась. Рядом
стоял священник. Обычный православный батюшка, правда, весьма молодой.