Не погаси огонь...

– Завтра?.. То есть уже сегодня?

Она отстранилась:

– Сегодня в ночь я уезжаю.

– Куда?

Она спустила ноги с постели. Отошла за ширму. И глухо, будто из-за непроницаемой стены, ответила:

– Назад. В Женеву.

«А как же я?» – готов был закричать он и вдруг вспомнил:

– Я тоже должен ехать.

– Куда? – теперь спросила она.

– Назад, – проговорил он. – В Питер.

За ширмой зашуршало. Она вышла одетой, но еще с распущенными волосами.

– Прошу тебя… Глупо… Но я не знаю!.. – Ольга несколько раз быстро прошла по комнате, задевая спинку кровати, кресло, столик – от стены до стены, как по тюремной камере. – Просто прошу: береги себя.

«Мы глупо тратим последние минуты…» Он наблюдал за ней, вбирая в память каждую черточку, смену выражений ее лица, движения, свет глаз.

– Оля, что бы ни случилось со мной или с тобой, ты знай!..

Она остановилась около него и зажала ладонью его рот:

– Не надо! Умоляю тебя, не надо!..

Антон без труда нашел на бульваре Распай большой, с атлантами и пышной лепкой по фасаду, дом с зеркальной табличкой: «Медицинское консультационное бюро доктора медицины Берлинского университета Я.А. Житомирского». Вспомнил: такой была настоящая фамилия Отцова. Да, значит, распрощался с надеждой вернуться в Россию… Служанка отворила дверь. Провела по длинному коридору в кабинет.

В мужчине, который встретил его, Антон с трудом узнал прежнего Отцова: элегантный, будто с витрины магазина на Елисейских полях, костюм, холеное лицо. Золотая дужка пенсне. Даже ростом будто выше. И совсем не толст – наоборот, подтянут.

– Чем могу служить? – Пригляделся. – А, очень рад! – Протянул мягкую чистую руку. – Владимиров? Узнал, батенька, узнал – борода не обманула! – Сделал радушный, плавный жест рукой. – Располагайтесь.

Проводил к журнальному столику у кожаной кушетки.

– Седеть начали – ай-ай! Такой молодой, а уже прихватило морозцем. И давно приехали? Целую вечность не видел вас в Париже.

Голос его лился, журчал, но не только гостеприимство хозяина, а и искренняя заинтересованность звучала в нем. Отцов позвонил в колокольчик на фигурной рукояти, попросил, чтобы принесли кофе. Антон оглядел кабинет. Высокие темные шкафы, заставленные книгами с золотыми корешками. Стол на резных тумбах. Обтянутые кожей кресла. В таком кабинете полагается оставлять ого какие гонорары! Он вспомнил Ольгино: «Но как врач – осел», – и еле сдержал улыбку.

– Так что вас привело ко мне, дорогой друг? На что жалуетесь?

– Вот, – Антон встал, поднял брючину. – И на той ноге. Пустяки.

– Понятно… Позвольте вас осмотреть. Прошу сюда.

Из этого кабинета дверь вела в другой – стерильной белизны, с устланной белыми клеенками кушеткой, белым креслом с никелированными рычажками, белым же застекленным шкафом с инструментами.

– Разденьтесь.

Врач обратил внимание не только на рубцы. Выслушал. Выстукал. Помял живот. «Сейчас скажет: гангрена или того хуже…»

– Одевайтесь. Не так страшно. Сердце превосходное. В легких чисто. Печень?.. Воздерживайтесь от острого и спиртное – в меру. Только вот эти… – Он не нашел, как назвать кровавые обручи на щиколотках. – Нужно принять меры, чтобы не было заражения, и провести курс лечения: мази, компрессы.

Подошел к белому столику. Начал писать на листках:

– Часть лекарств я вам дам, а эти закажете в аптеке.

– Не надо рецептов.

– Не беспокойтесь, заплачу я. – Он достал портмоне. – Сейчас наложу повязку, завтра сменим. Через недельку как рукой снимет.

– Сделайте все, что возможно, сегодня, – попросил Антон. – Завтра меня, наверное, здесь уже не будет.

– Почему?

– Уезжаю.

– Далеко?

– Туда, – неопределенно махнул он рукой.

– Зачем?

Обычный, естественный вопрос. И все же в голосе врача Антону почудилась настойчивость.

– Дела… – вздохнул он.

– Надолго? Извините, я спрашиваю в интересах лечения.

И это поспешное извинение… Путко пожал плечами.

– Не понимаю, как можно? – словно бы досадуя на кого-то, продолжил Отцов. – Только приехали – и снова назад!

«Откуда он знает, что я только приехал?» Антон посмотрел ему в глаза. Поймал его взгляд за линзами очков. Доктор, не торопясь, отвернулся.

– Знаю, знаю… – ответил, будто угадав его мысли. – Не только потому, что раны свежие. Конференция, да? – Он склонился к рецептам. – Все сейчас только и говорят и пишут что о конференции… Но подходящее ли для нее место – Париж?

– Не знаю. Думаю, вряд ли: у всех на глазах.

– Я тоже собираюсь на нее, – продолжал Отцов. – Вот успею ли управиться с делами?.. Кажется, в конце месяца она соберется?

– Вам известно куда больше… – снова с удивлением воззрился Антон на врача, – куда больше, чем мне…

И вдруг вспыхнуло огнем беззвучного взрыва: он!.. Он, доктор Отцов, участвовал тогда вместе с ними – Феликсом, Ольгой – в размене добытых Камо пятисоток. У него тогда, в седьмом году, хранилось большинство банкнот. После провала – Антон слышал от кого-то – Большевистский центр приказал оставшиеся пятисотки уничтожить. Отцов сказал, что сжег их, и в доказательство показал несколько обгоревших уголков. Может быть, остальные деньги он взял себе и на них куплены эти роскошные апартаменты?.. Но как мог доктор обменять русские пятисотрублевые купюры на франки, если номера билетов уже стали известны полиции и всем европейским банкам? Об этом ведь писали в газетах. Странно… Тогда, перед отъездом из Парижа, Антон тоже заходил к доктору и, кажется, рассказал ему, куда едет. Но самое странное – это его вопросы о конференции: где и когда? О самом секретном. И так откровенен… Просто болтлив? Нет. В голосе его Антон уловил скрытую настойчивость. А что, если… Не может быть!.. Почему? Не похож?.. На кого не похож – на предателя?..

Отцов негромко посапывал, продолжая писать:

– Возьмите с собой. Закажете там. А перевязки будете делать сами. – Подошел к застекленному шкафчику, начал выбирать пузырьки.

– Говорите, что через неделю – как рукой?

– Надеюсь.

У Антона перехватило дыхание. «Трушу?.. А как же тогда проверить?… Камо сказал: мужчина и умирает мужчиной…» И решился:

– Через недельку? Стало быть, пятого? – Вздохнул. – Пятого я буду уже в Питере.

И, как бы про себя, растерянно пробормотал:

– Два пополудни, Поварская… дом десять или двенадцать, ах чтоб меня… Придется снова к Надежде Константиновне…

Последние слова он проговорил совсем еле слышно.

– За неделю – до Питера? – Доктор готовил у столика повязку. – Как же вы будете добираться? Хотя у вас, должно быть, чистый паспорт?

– Не знаю, – простодушно отозвался Антон. – Может, и засветили. Еще не решено, как поеду, но поеду наверняка.

Отцов умело, крепко перебинтовал щиколотки.

– Эти мази возьмете с собой. По этим рецептам купите в аптеке. Вот деньги. Когда вернетесь, проведем полный курс лечения.

– Спасибо. Да, вертится у меня в голове: кто из великих врачей сделал себе прививку смертельных микробов?

Отцов наморщил лоб:

– Не единичный случай. Макс Петтенкофер выпил культуру холерных вибрионов. Наш соотечественник Илья Мечников, три года тому удостоенный Нобелевской премии, ввел себе тифозную кровь…

Антон поднялся в свою комнату в «Отель популяр». Запер дверь. Достал из кармана только что полученный от Надежды Константиновны паспорт. Нет больше Анатолия Захарова Чащина. Испарился галантерейщик. Сей же моложавый бородач или стариковатый юноша – Федор Семенович Кузьмин. Накануне Крупская сказала: «Выберите имя, отчество и фамилию такие, чтобы и спросонок не запнулись». Он выбрал. Федор – в память о Карасеве. Отчество – по имени названого брата, Камо. А фамилия… Он не знал истинной фамилии Ольги. Наверное, Кузьмина – это ее партийный псевдоним. Пусть так… Но его право – хотя бы в мыслях объединить себя с нею.

Вытряхнул на покрывало постели содержимое чемодана. Он не возьмет ничего лишнего.