Страница 3 из 52
— Ой, Елена, постучи меня по спине!
Но именинница даже не пошевелилась. Нина Сергеевна погрозила ей пальцем:
— Я тебе, дорогая, припомню. — Она рассмеялась.
— Когда я училась в Москве, не могла пройти мимо кондитерской. Ох, бедная, как я тогда объедалася! Прямо пухла, как булка. — Она опять откусила от пирога.
— Нет, братцы-кролики! На чем его жарили?
— Терпи, Нина! — засмеялся Олег.
— Да, бог терпел и нам велел, но это ж колесная мазь?
— Привыкай… — тихо сказал Олег и опять улыбнулся. — Ты у нас, как Марья Волконская. Добровольно в Сибирь пошла.
— Вот именно — добровольно. А кого винить — поддалась демагогии. Распустила уши — поверила. — Она чиркнула зажигалкой, скривила губы. Сигарета у ней запуталась в пальцах, сломалась. Она сразу взяла другую. Но и эта сломалась. Табак покрошился на стол.
— Дай, Олежка, твою. Не могу раскурить.
— Доработалась — руки дрожат… — улыбнулся Олег и подал ей зажженную сигарету.
— Во-во! Неврастения, гипертония, скоро будет склероз. По ночам собак вижу. Всю ночь лают в ухо, а проснусь — никого… Нет, девочки, — анекдот. Если бы знала…
— Если бы молодость знала, если бы старость могла… — подговорился директор. Его глазки вспыхнули и потянулись вперед. — А ну-ко? Чьи это слова? Кто сказал?
— Мопассан!
— Нет, Олег Николаевич! У вас все с каким-то намеком… — Директор покачал головой и уткнулся в тарелку.
— Правильно! — поддержала его Нина Сергеевна. — Я сама ненавижу намеки… — Она еще хотела что-то добавить, но ее перебил Олег:
— Опоздала, Нина. Не в струю говоришь. Сходи нынче в театр, включи телевизор — там только намеки. Это подтекст называется, а бывает и второй план, даже третий, четвертый.
— Спасибо, милый, просветил меня на досуге. А меня и без тебя просвещали… да намекали. А обещаний-то — целые горы… Через месяц, мол, отдельная комната. Через год квартира с балконом. И вот поехала ваша дура насаждать большую культуру. Начиталась газеток… — Она усмехнулась горько, подавленно и всадила сигарету прямо в кусок пирога.
— Ох ты! Спикало тесто!.. — охнула старая женщина, которая сидела в дальнем конце стола.
— Верно, Феша! Верно, родимая! С подтекстом тоже говоришь… — усмехнулась Нина Сергеевна. — За такие пироги надо к стенке!..
— Я вот ела — так поглянулось. На солидоле в войну шаньги пекла. И ниче — хоть бы хоба! — Тетя Феша задумалась.
— Ты уж, Феша, привычная, — блеснула на нее взглядом Нина Сергеевна. — И деготь примешь за мед. А что тут видели, а, в этой дыре?! Только Марью Волконскую… — Она снова скривила губы и закатила глаза.
— Правильно, девушка! Только Марью да Дарью… — На ее узком желтеньком личике промелькнула печаль.
Я давно знал эту женщину. Она работала в школе уборщицей. И жила здесь же, в угловой темной комнатке. Как-то я заходил туда вместе с Олегом. У него были с Фешей какие-то свои отношения. Вот и сейчас он за нее заступился:
— Хватит, Нина, стареньких обижать. Расскажи-ка лучше про московские рестораны.
— Ну вот, вот и сознался наш Олег Николаевич! Все рестораны ему подавайте, а на солидоле шанег не надо? — Она закинула голову, захохотала. Потом опять занялась едой.
— А может, все-таки потанцуем? — взмолился директор. Его миндальные глазки просто мучались в тоске, изнывали. Он не привык, видно, сидеть без движения. Но все внимание было снова на Нину Сергеевну, — и ей это нравилось, поощряло к веселью, и она выглядела здесь самой живой.
— Нет, голуби, танцевать мы не будем. А сейчас я расскажу… Фу, черт! — Она хотела прикурить сигарету, но в зажигалке что-то заело. Тогда через стол ей бросили спички, и она успокоилась и обвела всех глазами:
— Значит, на чем мы?
— Мы с тобой перешли на «вы»…
— О, миленький, неужели? Ты, Олег, мне кого-то напоминаешь. — Она на секунду задумалась, потом опять обвела всех глазами. — Да-а, мои голуби, я же вам обещала. — Она кокетливо сморщилась и покачала несколько раз головой.
— Значит, дело было такое. В Москве я тоже с одним стала на «вы», а потом сошлись покороче. Его звали Толик Ветров — молодой альпинист.
— Альпинисты все молодые.
— Не скажи, Олег, не скажи. И веселый, и щедрый, прямо мешок с деньгами. Он и джинсы достал. И ни копейки с меня — за спасибо…
— А потом к тебе Боренька Журавлев прилепился. У того — дядька в главке и дача в Красной Пахре… — снова перебил ее Олег.
— Ты давай уж про Толика… — попросила Елена Прекрасная.
— Ладно, Ленка, буду тебе про Толика… Кстати, кто расшифрует мне слово «муж»? — Она вскинула весело голову, и глаза ее опять сияли, пронизывали, и я даже боялся в них посмотреть. Она чем-то нравилась мне и чем-то притягивала, только пугал почему-то ее голос — немного хрипловатый, прокуренный. Такие голоса обычно нахальны, упрямы, но в жизни все, конечно, по-разному.
— Ну что, братва? Угадали?
— Ты сама гадай, девушка. А то людей будоражишь, нехорошо… — сказала Феша в дальнем конце стола. Нина Сергеевна враз отбросила сигарету, и глаза напряглись, в них встало зеленое:
— Чей-то голос из-под печки… Значит, не знаете? Эх, вы, вахлаки! Ну так слушайте, и ты, Феша, себе на лбу запиши: муж — это мужчина, угнетенный женой!.. — Она громко расхохоталась, ее поддержала Елена Прекрасная, потом еще кто-то хохотнул для приличия. И опять от этого шума вверху дохнул, отозвался хрусталь. Слушать эти шутки не было никакого желания, но что-то меня удерживало, что-то не отпускало отсюда, как будто выполнял я какой-то долг. Стало тихо — звон вверху прекратился. Олег сидел молча и разглядывал ногти. На него иногда нападала хандра. А Нина Сергеевна опять что-то задумала, она хитро смотрела в дальний конец стола.
— Интересно, Феша, какой у тебя живой вес?
— Я не баран, девушка, и не скотина. Тебе бы вот походить с моим сердцем-то…
— Да не о том, Фе-е-еша! Мой Толик, например, весил пятьдесят килограмм…
— Ну и ну! — враз очнулся Олег. — Довела же ты его! — Все опять засмеялись, а Олег стал разливать вино. Нина Сергеевна закрыла свою рюмку ладонями.
— Не тот разлив, что ли?
— Да ну тебя, остряк-самоучка! Я же вам хотела про Толика… Ну вот: как-то встречаю его в Елисеевском, магазин есть такой в Москве, а он: «Ты меня, Нинель, не преследуй!» А я ему: «Почему? Кто же нам запретил?» Он глаза прищурил и даже как будто подрос. Потом положил мне ладонь на плечо — ты, мол, Нинка, давно в зеркало не смотрелась… «А что такое?!» А то, говорит, все то, золотая моя и бронзовая, что в тебе теперь — пять пудов, а я рядом с тобой — просто сухарик… Да-а, голуби мои, так и сказал. А мне стало весело, будто сто рублей потеряла. Нет, говорю, Толик, ты словами-то не кидайся, я ведь прямо завтра худеть начну, — и сама так глазами ему играю, перебираю. А он — мужчина, конечно, — ну и повеселел сразу, отмяк. А потом и букетик купил в метро…
— Со мной тоже было!.. — оживилась весело именинница.
— Да вы дайте ей досказать! — заступилась Феша за Нину Сергеевну.
— Ты сама, Феша, перебиваешь, — нахмурилась именинница, и на щеках у ней проступили сильные ямочки. До них почему-то хотелось дотронуться, поцеловать. Я даже покраснел от своей тайной решимости, но мое внимание опять отвлекли.
— Ну вот, просили, умоляли про Толика, а сами с Фешей…
— Раньше парни девок-то выбирали, а теперь все перепуталось.
— О-ох, Феша, ты меня уморишь. Раньше были времена, а теперь — моменты. Так что ты помолчи.
— Молчу, молчу, девушка. Я че — могу помолчать, — сказала Феша и запахнула на себе теплую кофточку.
— Вот тебе и чё-почё… — передразнила ее Нина Сергеевна. — Когда я училась в Москве, то на «БТ» — Большой театр — налегала. А билеты туда, как Райкин говорит, — ди-фи-сит…
— А мы в войну — по сено и по дрова в твои годы, — подала снова голос Феша…
— Ой, Феша! — засмеялась весело именинница. — Тебе за мир бороться пора, а ты все про войну, про войну… — Все оживились, загремели посудой, и по комнате прошел точно бы ветерок. И этим воспользовался директор. Он встал и по-хозяйски посмотрел вдоль стола: