Карафуто

Юноша переночевал под старой елью и, едва загорелась заря, снова тронулся в путь, его мучил голод. На болоте он нашел гнездо с пятью зеленоватыми яйцами; торопливо разбил одно из них, но увидел, что оно уже хорошо насижено, с зародышем. Голодный, пошел дальше.

Со временем Володя вспомнил о кремнях. Он легко нашел пару красивых камешков, но теперь неотступно думал про мох, про сухой нежный мох, похожий на пух.

Володя решил любой ценой добыть огонь. Как сетовал он, что не взял у дровосеков спичек!

Он сел на пригорке и долго кресал кремень о кремень, пока мох не затлел. Это была торжественная и ответственная минута: займется или не займется?

Он раздувал искры, пока хватило силы легких. Подкладывал тоненькие кусочки сухой березовой коры. И в конце концов мох вспыхнул, как порох. Огонь перекинулся на кору, она затрещала, как выстрелы.

Володе хотелось прыгать вокруг костра. Поблизости он насобирал грибов и запек их. Вышло не очень вкусно, но он проглотил их с волчьим аппетитом.

Володя положил в карман кремешки и пошел дальше. Перед тем он хорошо погасил костер, чтобы не возник пожар.

Он умел разводить огонь. Теперь можно было охотиться, ему хотелось жареного мяса. Однажды он спугнул рябчика, но подбить его было ничем.

Юноша шел бодро. Вокруг стучали дятлы. От голода он не погибнет, во всяком случае можно убить дятла. Но этого делать не пришлось. Володе почему-то казалось, что это — его последний день на Карафуто.

Этой ночью он обязательно перейдет границу и его задержат красноармейцы-пограничники. Юноша ускорил шаг. Он злился, натыкаясь на валежник. Это очень задерживало, валежник был как проволочное заграждение, как таежные траншеи или волчьи ямы.

А потом начались болота. Грунт проседал под ногами. Володя знал, что это означает. Неосторожный шаг — и можно увязнуть в трясине. Юноша не хотел рисковать. Это будет страшная глупость — вырваться из японского плена и погибнуть в болоте. Более бессмысленной смерти не придумать.

Володя решил обойти болото. Трясина тянулась, казалось, без конца и края.

Сегодня уже, наверное, он не попадет на границу. И снова началась полоса валежника. Володя обессилел. Он упал на груду сухого хвороста, ощущая, как гудят от усталости ноги.

Какое-то недоброе, злое чувство опустошенности и неясной тревоги не оставляло его. Он почему-то привстал на локоть и начал пристально прислушиваться, будто недалеко различил подозрительный шорох.

Он не мог понять, что с ним, откуда это непрошеное мешающее чувство.

И неожиданно вспомнил шпика. Володя видел его на дне ущелья между двумя каменистыми стенами таежной пропасти. Он видел его рот, полный земли, тяжелые веки с длинными ресницами и исцарапанный лоб.

Юношу мучила теперь мысль — что, если провокатор очнется? Что, если он живой и лишь потерял сознание? Ведь он может вернуться к дровосекам, к Окуми и рассказать, что он, Володя, мол, ограбил его, хотел убить. Он может придумать страшную клевету. И ему, ясное дело, поверят.

А может быть и так, что шпик встретит японских пограничников и предупредит их…

«Почему я не добил его?»

Потом Володя успокоился. Шпик, безусловно, был мертвый. Череп негодяя долгие годы будет лежать на дне горного ущелья. Его будут обнюхивать медведи и лисицы. Со временем таежный охотник найдет отбеленный солнцем и дождем череп и с любопытством пнет ногой.

Отдохнув, Володя перебежал валежник, обошел болото и снова пошел на север.

Желанная пятидесятая параллель, наверно, была уже совсем близко. Юноша представлял ее теперь как огромную черту, проведенную через тайгу, горы и моря, которую можно увидеть собственными глазами и потрогать руками.

Темно-зеленая таежная полумгла уже гуляла на лужайках, когда Володя неожиданно вышел на просеку. Он и испугался и обрадовался. Он не сомневался, что просека ведет к каким-то военным сооружениям на границе.

Вскорости нашлись и следы от автомобильных шин. Просека служила удобной лесной дорогой.

Юноша очень волновался. У него пересохло в горле и на лбу выступил пот. Остался последний барьер — граница. Перепрыгнуть через него — и конец мыканьям, конец трудному странствию по тайге.

Хотя как ни удобно было дальше идти просекой, но Володя свернул с нее и пошел обок, продираясь сквозь кусты и заросли молодых елей. Этого требовала осторожность. На ровной, как линейка, просеке юношу легко мог увидеть чужой глаз.

Чем дальше шел Володя, тем более росло его напряжение. Будто и не было усталости. Ноги ступали мягко, почти беззвучно, будто и не были обуты в грубые деревянные сандалии.

Всем существом юноша ощущал опасность. И удивительно, его взволнованность бесследно исчезла. Вместе с тем все чувства необычно заострились. Он ощущал чрезвычайную ясность мыслей. От его глаз не могла спрятаться даже тень, не то что куст или ствол ели. Малейший шорох принуждал его останавливаться и всем телом приникать к дереву.

Враг мог быть здесь, в нескольких шагах. Он мог таиться за каждым кустом или трухлявым пеньком. Он мог идти следом за Володей, поджидая удобной минуты, чтобы крикнуть: «Стой! Руки вверх!»

В густой полумгле в конце просеки показались неизвестные строения. Володя лег на землю и пополз. Он увидел очень высокий забор. За забором высились дома. Трубы на крышах четко обрисовывались на вечернем небе.

Это мог быть пограничный пост. Только почему так много домов? Володя насчитал пять, но их, наверно, было больше — нельзя было разглядеть за крышами.

Подползя ближе, юноша увидел, что забор обнесен двумя рядами колючей проволоки.

«Как крепость, — мелькнула мысль. — Что это за постройки в глухой тайге?»

Ни единый звук не нарушал тишины. С тревогой, подняв голову, смотрел Володя на «крепость». Нет, это не был пограничный пост. Этот очень было похоже на концентрационный лагерь.

В эту минуту юноша ясно почувствовал, как где-то недалеко треснула сухая веточка. Он припал к земле, слился с нею.

Этот звук в таежной тишине мог означать смертельную опасность. Веточка могла треснуть под ногой японского пограничника.

Володя чутко прислушивался, затаив дыхание. Какая-то ночная букашка лазила по стебельку у самого его носа. Потом она перелезла Володе на щеку. Он не пошевелился. Возможно, это была мохнатая гусеница, так как после этого щека зачесалась.

Юноша лежал неподвижно. Если недалеко был враг, он должен себя выдать. Тем не менее ничто не нарушало тишину. Володя вздохнул с облегчением.

Но вот он снова услышал какие-то странные звуки. Они доносились от зданий, из-за высокого забора. Это было похоже на чухканье паровой машины. И вдруг вспыхнули электрические фонари.

Освещенная электричеством, блестела крытая жестью крыша. В одну минуту юноше даже показалось, что он различает за забором приглушенный разговор.

Володя лежал, притаившись среди листвы густого папоротника. Надо было действовать. Нельзя же ночевать в тайге под стенами неизвестных зданий.

Юноша был убежден, что видит перед собой японский концентрационный лагерь, его специально построили в тайге, подальше от людских глаз.

Вокруг стояла темнота. Ничто не нарушало глубокую тишину. Только глухой шум паровой машины долетал до Володи.

Вдруг он вздрогнул. В ночной тишине прозвучал дикий вопль, отчаянный вскрик. Прозвучал и резко оборвался, будто тому, кто кричал, тут же закрыли рот.

Отчаяние и предсмертная тоска человека, которого ведут на смертную казнь, — вот что слышалось в том страшном крике. Володя весь дрожал, словно его била жестокая лихорадка.

За этим забором, за изгородью из колючей проволоки, страдали люди. Сколько их — заключенных, упрятанных в концентрационном лагере от друзей и товарищей, в таежном захолустье?

Но хуже всего то, что Володя был бессилен, он не имел никакой возможности помочь им. Да и имеет ли он сейчас право рисковать? Разве его отец не возлагает на него, на сына, все свои надежды освободиться?

Нет, эта глупость нарываться теперь на опасность. Прочь подальше от этого места, пока не поздно!