Нью-Йоркское Время

Между тем, обстановка в судебном зале сложилась самая, что ни есть доброжелательная. За это время все свыклись с распорядком, успели перезнакомиться между собой. Уже знали, что прокурор по субботам ходит в Метрополитен музей с какой-то пригожей мисс; знали, что у одного из агентов ФБР, который арестовал Маханькова, намечена помолвка, и помолвка почему-то связана с окончанием этого суда. Одного адвоката поздравляли с днем рождения и прокуроры, и журналисты, и братва: «Congratulations! Всех вам благ, господин адвокат! Мазл тов!» Задушевно так, по-семейному…

А газеты в Нью-Йорке и в далекой Москве в связи с этим судом уже писали о каких-то загадочных темных силах. Темные силы – в Кремле и в Белом доме, в ФБР и в ФСБ. Темные силы что-то раздувают, кому-то подыгрывают, ведут какие-то темные игры.

На девяносто девятый день стало ясно, что:

на этом суде не звучало и не прозвучит ни единого слова правды, ни из чьих уст;

что слушания эти могут длиться вечно, вернее, до тех пор, пока у подсудимого не иссякнут деньги на оплату адвокатов;

что деньги у него не иссякнут никогда.

И тогда судья надул щеки и хлопнул ладонями по столу. Он поднялся черной колонной, и над ним на стене висел грозный бронзовый орел с пучком стрел.

– Леди и джентльмены, уважаемые присяжные! Думаю, вы получили достаточно информации, чтобы разобраться в сути этого дела. Пора выносить вердикт. Перед тем как вы пойдете совещаться, позвольте мне разъяснить вам, что в современной американской юриспруденции называется «рэкетом»...

Через полчаса юридически просвещенные присяжные гуськом направились в особую комнату – совещаться.

………..………….. .. ......................................................................................

– Как вы думаете, присяжные вынесут вердикт сегодня? – спросил Алексей.

– Думаю, что сегодня. Могу себе представить, как им все это осточертело, – он отодвинул пустую пластиковую тарелку и вытер салфеткой лоснящиеся губы.

В буфете за столиком сидели Алексей и низенький плотный мужчина лет пятидесяти пяти. Мужчина часто улыбался, в улыбке его проскальзывало что-то угодливое, а серые глаза смотрели холодно и хитро. Это был судебный переводчик.

Алексей с ним познакомился на этом суде и сошелся поближе. Во время перерывов они не раз вместе обедали. Алексей пытался выудить у него хоть крупицы ценной информации. Ведь судебный переводчик – один из немногих, кто знает правду, поскольку в разговорах русского заключенного с американским адвокатом переводчик – третье необходимое лицо. Увы, выведать что-либо архиценное Алексею до сих пор не удавалось, этот человек с холодными глазами и ужимками лакея – тертый калач. Но поболтать все же любил.

– Выдержке Маханькова можно позавидовать, – сказал Алексей. – Агенты ФБР ходили за ним по пятам почти год, даже Конгрессу о нем рапортовали, суд длился три месяца. А он – ноль эмоций, знай, почитывает свежие газетки и что-то пишет.

– Станислав Николаевич – это… н-да. Человек он вроде бы и умный, и опытный, почти тридцать лет лагерного стажа, но…

– Но что же? – Алексей отряхнул свитер, словно желая показать, что диктофон у него нигде не спрятан.

– Как бы вам объяснить? Станислав Николаевич придает слишком большое значение печатному слову. Вы, наверное, обратили внимание, как он читал газеты. Не просто читал – изучал. Он, знаете ли, тонкий ценитель слова, хотя и матерый урк… кх-кх… – мужчина закашлялся – в горле застряла крошка.

– Но ведь американские присяжные русских газет не читают, – возразил Алексей. – Какая Маханькову разница, что о нем пишут русские, если вердикт выносят американцы?

Переводчик пожал плечами:

– Станислав Николаевич очень дорожит своей репутацией в российском воровском мире. Он требует, чтобы о нем говорили и писали с большим уважением, – он допил кофе. Неожиданно подался вперед, заглянул Алексею в глаза своими серыми глазками, в которых вспыхнули злорадные огоньки, и негромко промолвил. – А хотите знать, Алексей, что говорил Станислав Николаевич, читая ваши судебные репортажи? «Выйду на волю – своими руками вырву этому писаке язык и хребет ему сломаю».

...Коридоры второго этажа в здании суда гудели. Появилось множество знакомых и незнакомых лиц. Тон задавала братва. Настрой был боевой. Были уверены, что Маханькова сейчас оправдают. «Сегодня предстоит крутой гудеж, столы в кабаках в Нью-Йорке и Москве уже накрыты». То ли вправду были так уверены, то ли куражились. Понимали, что от этого вердикта зависит не только судьба одного вора в законе, но и гораздо большее – состоится ли триумфальное шествие российского криминала по американской земле. И если да, то работой на ближайшее время они обеспечены. Гремели в коридорах возгласы, гогот, мат.

– Ты чего такой хмурый? – вполголоса спросил Алексея один московский журналист, который, как и Алексей, писал об этом суде смелые статьи.

– Да так… Один высоколобый лингвист только что поведал мне подробности моего светлого будущего...

Они стояли в проходе у стены. Братва презрительно косилась в их сторону.

– Сегодня узнал, что Маханьков в тюрьме за это время разорвал рот сокамернику и подрался с надзирателем. Он – зверь, – сказал московский журналист. – Если его сейчас выпустят, нам с тобой…

– Кранты! Присяжные добазарились, – пронеслось по коридорам, и толпа хлынула в зал.

Все заняли свои места – подсудимый, переводчики, прокуроры. Из особой комнаты в зал вошли присяжные. Староста – седоватый мужчина – взял лист с приговором. Все в зале поднялись. Старались не дышать, чтобы расслышать только одно слово, только одно...

– Станислав Маханьков? – спросил секретарь.

Господи, посади этого гада…

– Виновен.

Ах!..

Через несколько секунд из боковой двери вышли крепкие мужчины в штатском, окружили сидящего Маханькова. Братва повскакивала с мест.

Станислав Николаевич совершенно спокойно откинулся на спинку стула. Приподняв очки в позолоченной оправе, окинул взглядом зал. Щека его, покрытая аккуратной щетинкой, сильно дернулась. Он неспешно сложил свои бумаги на столе. Со стороны могло показаться, что это профессор Нью-Йоркского университета только что закончил читать студентам лекцию и собирается покинуть аудиторию.

– Стасик, мы этим сукам еще отомстим! Мы этих гнид уроем!

Маханьков грустно улыбнулся. Поднялся и в сопровождении охраны направился к двери.

– Стасик! Дед! Николаич! Любимый! Родной!

Проходя мимо стола, где восседали торжествующие прокуроры и два сотрудника ФБР, Маханьков остановился. Вдруг сжался в комок, свирепо оскалился и, костеря прокуроров отборнейшей бранью, рванул к столу. Что-то загремело, со стола полетели бумаги, наушники. Замелькали чьи-то лица, пиджаки. Братва, робко переглядываясь, заметалась по залу.

– Мочи их, сук! Дед, мы с тобой!..

Его прижали щетиной к полу. Наверное, заломили руки за спину, Алексей этого не видел – мешал сдвинутый стол и фигуры охранников. Подняли и без пиджака, без очков, зато в наручниках поволокли к дверям. Под разорванной рубашкой виднелись упругие бицепсы, в татуировках.

– Что он кричал? – выспрашивали у русских журналистов американские коллеги, когда дверь за Маханьковым захлопнулась.

– Как бы вам объяснить? Классическая русская брань. Не переводится.

– Напишите, – не унимались американцы и подсовывали блокноты, в которых русские услужливо писали английскими буквами: «Blyadi! Pidarasty! Wyblyadki!»

– Американские фашисты мучают русских людей! – возмущалась братва.

– Это несправедливо, позор Америке, – говорили на всякий случай все еще перепуганные русские бизнесмены.

– Присяжные ничего не поняли. Мой подзащитный – узник совести, как Солженицын или Щаранский… – мямлил потускневший адвокат, заработавший на деле Маханькова миллион долларов.

Алексея, впрочем, все эти мелочи уже не интересовали. Он позвонил в редакцию, продиктовал по телефону заметку (успел до выхода номера) и вскоре сидел в баре с московским журналистом. Пили коньяк.