Нью-Йоркское Время

Слезы, светлые, катились по ее щекам. Лиза вытирала их ладонями, и на лице оставались продолговатые черные полосы. Она не знала, уезжает ли в Америку навсегда или на время. Но почему-то так щемило в душе, так тревожно и жалобно, как никогда раньше, раскачивались над головой ветки березы…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Болит сердце. Колет, жжет в груди. Во сне Алексей вдруг начинает задыхаться. Просыпается в испуге. Слышит близкое тиканье часов и какие-то далекие шумы. В последнее время он стал меньше пить кофе и меньше курить. Не помогло – болит. И опять-таки – видения нехорошие. Химеры. Бессонница… Нужен врач.

...– Какая у вас страховка?

– Никакой.

Секретарша удивленно шевельнула бровями.

Чему удивляться? Не было у Алексея медстраховки. Не было. Потому что владелец газеты не обеспечивает медицинскими страховками своих наемных работников. Имеет полное право. И никакая власть ни в Нью-Йорке, ни в Вашингтоне не обязует боссов покупать своим рабочим даже самую захудалую медстраховку. И государство, самое богатое в мире, тоже почему-то не обеспечивает бесплатным лечением всех своих граждан.

– Как же вы собираетесь расплачиваться? – спросила секретарша.

– Кредитной карточкой.

Вскоре, раздетый по пояс, он сидел в кабинете на кушетке, и врач прикладывала к его груди холодную чашечку фонендоскопа.

– Сколько вам лет?

– Тридцать восемь.

– Как давно у вас болит сердце?

– Месяца три.

– Как вы спите?

– Гм-гм… Плохо сплю.

– Вдохните глубже. Задержите дыхание и потом медленно выдыхайте. У вас в семье кто-либо страдает сердечными болезнями? Отцу делали шунтирование? Понятно. Повернитесь.

Он поднял высоко руки, и ребра под тонкой кожей проступили отчетливей. И снова металлическая чашечка перемещалась по его груди.

– Одевайтесь. Мы сейчас сделаем вам кардиограмму, возьмем анализ крови, выпишем таблеточки, – врач сложила «рожки» фонендоскопа и, еще раз мельком взглянув на него, сказала: – Еще я бы посоветовала вам обратиться к психиатру. Чему вы улыбаетесь? Я не шучу. В Нью-Йорке к психиатрам ходит каждый третий. Вы, похоже, человек впечатлительный, с нервишками. Думаю, что все ваши сердечные боли – вот здесь, – врач улыбнулась и легонько постучала указательным пальцем по своему лбу.

...Потом он сидел в сквере на скамейке, пил сок. Просунул ладонь между пуговицами плаща, приложил к груди. Сердце разбухало, давило. Хотело разорваться. Нужно заказать таблетки. Стоят они, наверное, долларов сто. На врачей и на лекарства денег не напасешься.

Эх… вся беда в том, что никакие врачи и таблетки ему все равно не помогут. Болит – роман. Кривенькие буковки на белом листе. И ночная тишина, и огонек от свечки на столе… А потом жжет и бахает в груди. И средство избавиться от этой боли только одно, простое и легкое – не писать.

Алексей помрачнел. Смял в кулаке пустой картонный стаканчик...

А поздним вечером в его квартире опять свистел чайник, и ручка лежала возле белейшего листа. Алексей курил, хмурился. Он выходил из Алексея и бродил в пустынных местах в поисках своего Героя.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Надвигалась волна, такая высокая, что не был виден ее гребень. Михаил нырнул головой. Плыл под водой вперед, пока сквозь колышущуюся лазурную поверхность не стали проникать солнечные лучи. Еще одно сильное движение рук и…

Этот сон не имел окончания. По какой-то загадочной причине проклятый будильник всегда трещал в тот самый миг, когда сопротивление воды почти исчезало. Михаил просыпался и, не раскрывая глаз, нажимал на кнопку будильника. Снова воцарялась гробовая тишина. Недолго Михаил еще лежал на своем матрасе, на полу, надеясь вернуться в эту лазурную воду. Он знал, что лазурь и плеск волн – последняя его радость в этот, еще не начавшийся день. Знал, что день этот будет длиться вечность, а он хотел лишь пару секунд иллюзорного блаженства. Губы его еще улыбались, длинные ресницы подрагивали, в лице зыбко проступали черты беззаботного подростка.

Но вскоре он открывал глаза, и у рта возникала горькая складка. Он включал телевизор, дикторы говорили непонятно о чем. Но Михаилу нужны были не новости, а лишь звучание чьей-то речи. Он принимал душ, одевался и шел к метро; в брезентовой сумке за плечом погрюкивали инструменты.

В походке его, еще недавно щегольской, появилась некоторая жесткость. Разумеется, не шибко попрыгаешь, когда в сумке электродрель, пакеты шпаклевки и банки краски. Походка, однако, изменилась не только из-за тяжести сумки. Он ведь шагнул в пролетариат, к малярам и строителям, где хотя и встречались бывшие художники и инженеры, но тон – простой и грубый – задавали работяги. И под этот тон нужно было подстраиваться.

Принцип один – поменьше думай. Окунай валик в краску, «закатывай» стену и следи, чтобы краска ложилась без пробелов и потеков. И подсчитывай, сколько долларов уйдет в этом месяце на оплату квартиры, на счета, на проезд, на зимнюю куртку, на…

А думать, переживать, жить? О-о… это потом. Это – роскошь. Михаил вот позволил себе поболтать с хозяйкой квартиры, где он сделал свой первый в Америке ремонт. А потом босс спросил, почему он потратил на этот ремонт целых два дня. Вот те раз. Он-то думал, что сделал все невероятно быстро. Растерянный, стоял перед боссом в прокуренной комнатушке, а дядя Гриша рядом виновато посапывал.

– Это – Амейика. Миллионы иммигрантов и нелегалов здесь готовы вкалывать за копейки, – говорил потом дядя Гриша, и его повеселевший голос звучал далеко, хотя они шли рядом. – Здесь, племяш, с тобой никто не будет нянчиться. Босс скажет: «Отдохни. Когда понадобишься – позвоню».

– И что? – спросил Михаил.

– Что?! Пиши пропало. Значит – уволен. Значит – смерть. В этот раз, считай, тебе повезло. Скажи боссу спасибо. Он – парень что надо.

– Пошел он!.. Вообще плюну на все и уеду в Киев!

Дядя Гриша резко остановился. Наклонил голову набок и снизу вверх покосился на племянника.

– Ты что – то-го? – он покрутил пальцем у виска. И, посчитав, что на этом тема исчерпана, зашагал к машине.

… ……… ........................................................................................................

В одном, по крайней мере, дядя Гриша был прав. Прихода каждой пятницы рабочие их компании ожидали со страхом и трепетом. Потому что по пятницам босс выдавал зарплату. Порою кому-то говорил, что имярек «может отдохнуть». И тогда все смотрели вслед уволенному со смешанным чувством облегчения и жалости.

Постоянного состава как такового не существовало, компания разделялась на бригады – в зависимости от объекта. Из человеческого моря, с самого дна, возникали какие-то Васыли, Хаимы, Рафаэли и через некоторое время бесследно исчезали. Их либо увольняли, либо они уходили сами. На коротких перекурах разбивались обычно на две группы – работяг и интеллигентов.

Работяги редко вспоминали прошлое, чаще говорили о насущном, хлебном. В их разговорах было сложно понять, где заканчивается американская реальность и где начинаются иммигрантские мифы. «Чтобы попасть в государственный кооператив, нужно дать взятку в десять тысяч долларов. Если по квартире бегают тараканы, хозяину за жилье можно не платить, а нужно подать на него в суд. Деньги трэба держать в «Сити банке»».

Интеллигенты вспоминали, как там, на родине, они были известными архитекторами и уважаемыми реставраторами. «Я отреставрировал дворец. Я строил виллы правительству. Я знал Иван Иваныча». В большинстве своем люди немолодые, они стали в Нью-Йорке неплохими малярами, но уважение к себе потеряли.

Михаил слушал молча. Все – одно и то же: схожие иммигрантские заботы, одинаковые страхи, одна нужда.

Молчал на перекурах и плиточник Юра. Скучающе глядел Юра, как растет столбик пепла на его сигарете. В прошлом он не строил правительственных вилл, и его также не волновало, сколько процентов со вклада дает «Сити банк». Срок действия американской визы в его паспорте давно истек, и потому Юра был нелегалом. Его широкие плечи, бычья шея и короткие мускулистые ноги выдавали в нем профессионального борца, а лицо с простыми правильными чертами – человека открытого и бесхитростного.