Корона Анны

ххх

Возвращаясь домой, Давид остановился на одном перекрестке. Почему-то задержал взгляд на мусорной урне. Там, на груде мусора лежала пустая банка пепси-колы. Давид взял эту банку, приблизил ее к лицу. В нос ударил отвратительный запах – настолько ядовитый, что на глазах выступили слезы. Давид швырнул банку обратно в урну и, сконфуженный, поспешил прочь.

...Согласился бы он заплатить за творчество такую цену? Мартин заплатил. Зато теперь, гляди, как пишет. Строки – летят. Почему же он, Давид, не может больше родить ни слова, а этот полуграмотный чех, долгие годы убивавший свои мозги алкоголем, бродяжничеством и тупой работой на стройке, такое творит?! Или Господь Бог, всемилостивый и справедливый, дал Мартину литературный дар, но запросил за это столь высокую плату?..

Дома Давид принял душ, смыл с себя засохшую океанскую соль. Лег на диван. Снова, в который раз за этот день, зачем-то поднес к носу правую ладонь. Откуда это странное ощущение, что от ладони разит? И почему теперь, читая главы из будущего романа Мартина, его душит отвратительный запах? Было время, когда Давид и вовсе перестал ощущать этот запах от Мартина: либо его нос адаптировался, либо Мартин за год отмылся. Но почему же теперь даже воспоминание о Мартине сразу наполняет воздух вокруг невыносимой вонью?..

Глава 4

– Нью-Йорк для писателей – ужасный город, самый опасный город на земле. Писателей здесь душат врачи, адвокаты, агенты по торговле недвижимостью. На человека свободного здесь надевают смирительную рубашку, а холуй счастливо разъезжает на «Мерседесе», – говорил Давид, передавая Ларе корзинку с теплыми ломтиками французской булки. – Знаю одного чеха, талантливый парень. Как, думаешь, он закончил?

– Как? – спросила Лара, намазывая на булочку тонкий слой масла.

– Попрошайкой на улице... Все вокруг вздыхают, ох да ах! мол, Нью-Йорк – чудесный город для творчества. Дураки! Здесь пресмыкаются перед менеджерами и бизнес-администраторами, перед этой серостью, но на непризнанных художников смотрят, как на психически больных.

– Как я поняла, ты – антиамериканец.

– Напротив, я – самый настоящий американец, поэтому возмущаюсь. Будь я безразличен к Америке, я бы ее только хвалил.

Они сидели во французском кафе. Услужливая молоденькая официантка, подав им меню, советовала, что заказать.

– Ви, но, мерси, – полушутя отвечал Давид, и девушка в ответ улыбалась еще больше, еще приятней, почти натурально.

– Спрашиваешь, какая у меня жизнь? Мотаюсь по миру, с одной страны в другую. В каждой завожу себе любовника, на случай, если приеду туда снова, чтобы не тратить время на поиски.

Давид слушал, кивал. Раздражался немножко, когда речь заходила о ее любовниках. Но, в общем – ничего, сносно.

– Сначала я хотела найти мужчину, полностью укомплектованного: при деньгах, с положением и, разумеется, красивого. Но ни в коем случае – лысого или с животом. Лысые и толстые у меня вызывают брезгливость, – звенела Лара, поглядывая на Давида, словно примеряя его к своим стандартам. – Еще он, конечно, должен быть умным. Ну, и в постели, само собой...

– И где же, если не секрет, ты искала этакого Джеймса Бонда? В Нью-Йорке, что ли? – спросил он, погружая ложку в горячий глиняный горшочек с луковым супом. – Мне кажется, Нью-Йорк – отвратительный город не только для писателей, но и для идеальных мужей.

– Абсолютно с тобой согласна. Мужчины здесь – ни рыба ни мясо. У меня были и топ-менеджеры известных корпораций, и крупные чиновники из ООН. Короче, все те, кого ты называешь серостью. Признаюсь, теперь я их презираю точно так же. Все они напоминают мне разбалованных детей. Их постоянно нужно утешать и жалеть. А кто утешит меня? Мне, может, тоже бывает очень тяжело… – не без кокетства вздохнув, она взяла стакан с рубиновым вином и сделала пару глотков.

– Перед тем, как ложиться с ними в постель, нужно было хорошенько выпить. Тогда все пошло бы как по маслу, – посоветовал Давид.

– Пила, пила! Первое время это выручало, но затем все равно следовал разрыв. Или, по-твоему, я должна была пить постоянно? Тогда я решила: черт с ними, миллионерами, дайте мне мужчину с обычной зарплатой, но с положением. Главное, не лысого и не толстого, – она снова покосилась на Давида. – Но все равно, ничего путного не попадалось. Психанув, я даже завела роман с одним итальянцем, владельцем пиццерии, он был красивым и умным, с чувством юмора. Но, как всегда – но! Я же не могла его показать своим друзьям и коллегам! Подумай, как бы я его представила: «Синьор Джузеппе, пицца-мэн»?

– Да, сложный случай, классический разлад между рассудком и сердцем, – заключил Давид.

Он не мог избавиться от мысли, что приблизительно в таком же духе, должно быть, проходят сеансы психоанализа: всепонимающий психотерапевт и капризная пациентка. Нервы ее совсем разболтаны: «Помогите, доктор. Скучно мне».

– И на каком этапе ты сейчас?

– Период затишья. Разогнала весь свой гарем. Хожу на вечеринки, на разные презентации. Сам понимаешь, когда занимаешь определенное положение и хочешь оставаться на плаву, нужно постоянно поддерживать связи, находить новые знакомства, заводить полезных друзей. Времени на все это совершенно не хватает, – она выпила весь бокал до дна, салфеткой вытерла тонкую струйку в уголке рта. – Но что я все о себе? Ты-то как?

Давид пожал плечами, не зная, как ей представить свою жизнь в Америке:

– Что я? Работаю редактором в журнале. Развелся. Сыну пять лет. В Москве вышли две моих книжки. В общем, сделал карьеру, но с твоей, конечно, не сравнить. Еще вот, полысел, растет животик. В твой идеал не укладываюсь.

– Я тоже не та, что двенадцать лет назад, не переживай, – она поднесла руки к голове и стянула с волос резинку – на плечи волной упали черные волосы, с рыжеватым отливом. – Или я еще ничего, а?

Давид ощутил легкое головокружение – Лара-ангел мгновенно превратилась в таинственную летучую мышь...

Невыносимая духота стояла в городе. Футболка Давида прилипала к спине, лицо, руки, даже ступни ног в сандалиях были противно-липкими. Пешеходов почти не было. Но почему-то каждый раз Давид и Лара касались друг друга. Легкие, совершенно случайные касания рук, плеч, слов, каких-то давних московских воспоминаний, несбывшихся надежд...

ххх

– Ну вот, уложила еще одного, – с кисловатым выражением лица Лара легонько коснулась кончика носа спящего Давида. – И что мне теперь с тобой делать? С лысым, толстым, в очках? – спрашивала она шепотом. – Зарплата у тебя, наверное, в пять раз ниже моей. Должность редактора журнала, конечно, звучит. Но ведь это не «Ньюйоркер» и не «Форбс», а жалкий иммигрантский журналишко. В постели ты даже хуже, чем Джим. Плюс – пятилетний сын, алименты. Еще и храпишь.

Она сползла с кровати и пошла в ванную. Стоя под душем, вдруг замерла – почудилось, что щелкнул замок наружной двери.

– Мерзавец! – вбежав в спальню, Лара упала на кровать, втерлась лицом в простыню, еще хранившую тепло и запах его тела. – Почему, почему он ушел?! – она извивалась, как змея, на простыне.

ххх

Через несколько часов, когда на город спустилась ночь и тротуары опустели даже в Манхэттене, когда так же великолепно сверкали рекламные щиты, но смотреть на них уже было некому, Давид вывалился из какого-то стриптиз-клуба и, пошатываясь, побрел по дороге. От выпитого виски голова горела огнем. Перед глазами еще извивались стриптизерши, все, включая мулаток и азиаток, чертовски похожие на Лару.

– Значит, я толстый, лысый и в очках. Старик, с мизерной зарплатой и без положения. И в постели хуже Джима! Э-эх... – обращался он вслух к самому себе.