Страница 10 из 30
Он налил себе из кувшина стакан вина. Когда же, наконец, эта профессура утрется салфетками и исчезнет? Они ушли, когда Илья допивал третий стакан вина, а часы с застывшей кукушкой показывали начало седьмого.
– Сеньору подавать блюдо?
– Да, одно принесите.
Полчаса – законное дамское время на опоздание. Правда, Лена обычно опаздывала минут на десять-пятнадцать, не более, а по утрам порой приходила даже раньше девяти, когда Илья еще нежился в постели.
Лена дробно стучала в дверь своими длинными пальцами с накрашенными ноготками: «трам-трам-трам». Илья тут же вскакивал и, не одеваясь, шел открывать. Правда, в последнее время, когда раздавалась знакомая дробь, уже не спешил, а нехотя плелся к двери. Один раз даже не встал – лежал, глядя на закрытую дверь. Лена стояла за дверью и стучала. Илье почему-то понравилась такая ситуация. Показалось, что он ей мстит. Хотя мстить-то ей было не за что…
В тот раз Лена, не дождавшись, ушла. Потом Илья соврал, что заболела мать, и ему пришлось переночевать у сестры. Лена, кажется, не поверила, но кое-как уладилось, хотя отношения уже были ни к черту.
Но теперь все изменится. И что он себе придумал? Чем был недоволен? Лена ведь ничего не требовала, не ставила никаких условий. Сама приходила к нему.
Часы показывали начало девятого. Смысла заказывать блюдо для сеньоры уже нет. Не придет. Впрочем, он ведь заранее это знал. Зачем он ей нужен? Нищий. Замученный. Еще и с претензиями. С ним сложно. А ей, женщине сорока лет, нужен такой, с кем легко. Легко и красиво. Проблем и нервотрепки хватает дома, с мужем. Но, кроме мужа, должна быть другая жизнь. С другим героем. Не таким, как Илья.
Он заказал сто граммов коньяка. Да, так желает сеньор. Вторую порцию креветок, пожалуйста, оставьте себе. Нет, с собой он не возьмет. У сеньора в доме найдется, что поесть. Полный холодильник. Сто граммов коньяка и чек, пожалуйста.
Прищурившись, Илья изучил чек: 17, 10, 8. Как ни странно, уложился в сорок долларов. Он вытащил из бумажника деньги и положил их под опорожненную стопку. Все, пора отчаливать.
…Порывом морозного ветра обожгло щеки. Но холодно ему не было – внутри приятно грело. В барах и кафе горели огни. Обнявшись, спешили куда-то гомосексуалисты и лесбиянки. Бездомные негры устраивали себе ночлег из картонных коробок и рванья.
А, может... гуляй, душа? Зайти в бар. Заказать виски с содовой. Купить марихуану. Сколько той жизни? И вообще, кому нужна его жизнь? Сестре? Матери? Отцу? Ну, поплачут день-другой. Поплакали, когда умерла бабушка. И ничего, жизнь продолжается. Вот у Тани родился сын. Теперь все вокруг него, как вокруг солнца: Ричарду – то, Ричику – это. Так и должно быть: кто-то рождается, кто-то умирает. А чья-то жизнь, может, вовсе не нужна. Может, родился по ошибке. Всевышний чего-то не доглядел, вместо надежного каменщика отправил на строительство Храма халтурщика…
Неожиданно, вынырнув из-за угла, перед Ильей возникла какая-то фигура. Невысокий худощавый парень, похоже, подросток, в хаки и в черной натянутой на лицо шапочке с прорезями для глаз стоял в двух-трех шагах. Держал в руках что-то похожее на винтовку, обмотанную тряпками.
– Отдавай кошелек, – глухо произнес парень.
Илья по акценту понял – негр из Гарлема. Ствол, направленный в его грудь, опустился немного ниже. Илья почувствовал, как в животе сразу похолодело, и, забегая мыслью вперед, ощутил, как пуля входит в его живот, он оседает на асфальт…
– Отдавай кошелек, – повторил черный, правда, уже не так уверенно.
Руки Ильи – в карманах. Пальцы нащупали бумажник, потянули за уголок стодолларовой купюры. Но вдруг он громко произнес по-русски:
– Что ты хочешь?
Негр, опасливо озираясь, снова направил ствол в грудь Ильи и повторил, но уже совсем растерянно:
– Отдай кошелек.
– Что ты хочешь?! – заорал Илья по-русски. – Что ты хочешь?! – он сделал шаг вперед. Будь что будет, он ведь знает, чует нутром, что это – не конец, еще не все он сделал в жизни, в этой проклятой жизни, а деньги – сто долларов – не отдаст!
Негр завертел головой по сторонам, отступил на шаг-другой и, развернувшись, бросился наутек. Оглядывался, не преследуют ли. Он держал в одной руке «винтовку», с которой, разматываясь, слетали тряпки. Теперь было ясно, что в руках у этого мерзавца – кусок трубы.
Илья поначалу хотел погнаться, громко закричал – сперва по-русски, затем по-английски: «Ловите убийцу!», но голос сорвался на писк и хрипоту.
Вдалеке на улице показалась какая-то пара с мольбертами. Проехала машина. Все спокойно. Илья перевел дыхание. И вдруг заплакал. Слезы катились по щекам, но он не вытирал их. Вытащил стодолларовую купюру, разгладил на ладони и, поднеся к лицу, плюнул на нее. Но тут же подумал, что этот жест слишком театрален и глуп, сунул доллары в карман и побрел вдоль улицы...
2000 г.
ГЛЕН
Повесть
Глава 1
Глен Чернов сидит в баре аэропорта Кеннеди, пьет дорогой в цене и исключительно мерзкий на вкус кофе.
Нью-Йорк, душный июньский день, впрочем, внутри в здании спасительная прохлада от кондиционеров.
Усилием воли Чернов подавляет в себе желание то и дело смотреть на часы. Себе ли самому, кому-то ли незримому другому задает вопрос: «А если она – моя дочь? Что тогда?» Сокрушенно вздыхает, делает глоток отвратительного кофе, отчего на душе становится еще хуже. «Нет, быть этого не может, не может никак!.. А если все-таки дочь?..» Ответа на этот вопрос Чернову дать не может никто, кроме Киры. Но Кира далеко, аж в Москве, и не виделись они с ней ровно двадцать лет. Глен кривит губы, надувает щеки.
Звучат объявления о задержке или прибытии очередного самолета. Все томимы ожиданием. Детишки выклянчивают у родителей деньги и возвращаются к игровым автоматам: на экранах с визгом и грохотом переворачиваются автомобили, взрываются подбитые самолеты.
«Встреча сорокасемилетнего папаши с девятнадцатилетней дочуркой, которую он видит впервые. И где? В аэропорту! Вот сейчас она подойдет, обнимет и скажет: «Здравствуй, папочка!» Ну чем не древнегреческая трагедия на современный лад?..»
Наконец, услышав сообщение, он идет к заградительным перилам, где встречают пассажиров рейса Москва – Нью-Йорк.
Коридор для прибывших пассажиров пустует недолго. Вскоре по нему проплывает стайка стюардесс – белозубые улыбки, мелькающие икры стройных ног.
Перед глазами Глена вдруг возникает рой картин и образов; сквозь гам аэропорта, крики и болтовню он явственно слышит голос Киры, ее волнующий шепот, ее ночное дыхание на его плече...
...Москва, Шереметьево, 1994 год. Глен сидел на своем чемодане, ждал, когда начнут регистрировать билеты. Шла первая война с Чечней, боялись терактов – усиленные наряды вооруженных солдат патрулировали аэропорт. Солдаты требовали предъявить документы у кавказцев и всех подозрительных типов.
А за высокими стеклянными дверями аэропорта мела пурга, снегом заносило шоссе, луна – и та была не видна в небе воюющей страны. Глен тогда почему-то посчитал это удачей – улетать в такую жуткую зиму, в снегопады и бураны – словно снегом должно было замести, засыпать все его следы.
И вдруг... Как ведьма, Кира влетела в аэропорт, раскрасневшаяся с мороза, в короткой шубке, в тупоносых сапогах и сбившейся набок сиреневой шапочке. В руках держала огромный кулек. Глен посмотрел на нее своими мутными с похмелья, измученными глазами и только тогда понял, что любит Киру – однажды и навсегда – со всей ее бабьей нелепостью и безграничной преданностью ему.
– Я слышала, что в Нью-Йорке нет натуральных веников, там ведь всё искусственное. А, зная твою любовь к чистоте...
Кира вытащила из кулька веник, роскошный, надо сказать, добротный веник с ровненькими, упругими прутиками: