Каролинец

— Написано не без юмора, Мендвилл, — рассмеялся его светлость, — этакого невольного юмора с трагикомическим оттенком. Привести в готовность провинциальные отряды! Нет слов! Как будто провинциальные отряды сами не пребывают в полной готовности. Я никого ни о чем не спрашиваю, ломаю эту проклятую комедию, делая вид, что понятия не имею, к чему они готовятся, и что продолжаю считать их обыкновенной милицией, а они даже не утруждают себя притворством. Они разгуливают по улицам, как у себя дома, превратили город в свой гарнизон, устраивают смотры и учения прямо у меня под носом. Удивительно, как они еще не приходят ко мне за подписями на патенты для своих офицеров. Но если бы пришли, я, полагаю, подписал бы. А лорд Хиллсборо неплохо устроился у себя в Англии и шлет мне приказы! Боже мой!

Последние фразы своей мрачно-саркастической тирады он почти выкрикивал, в запальчивости вскочив с места.

— Значит, вы, Мендвилл, считаете письмо своевременным!

— Оно своевременно, и это подтверждается делом, которое меня сюда привело, — сказал конюший. — Вы забываете о деревенских жителях. Чарлстон сам по себе может стать очагом мятежа, но выше по реке Брод-ривер люди остались верны королю и поддерживают тори. Они горят желанием сражаться.

— Кто собирается сражаться? — нетерпеливо перебил его лорд Уильям. — Последние распоряжения, которыя получил, отправляясь сюда, заключались в том, что я должен примирить противников. Это единственная разумная для меня роль, и только такую роль, я уверен, мне необходимо было исполнять. Теперь я получаю другие распоряжения — применять насилие, вооружаться, готовиться к прибытию британских войск. Последнее сделать я могу. Но остальное…

— Остальное тоже, если пожелаете, — заметил Мендвилл.

— Как я могу этого желать? И кто может этого желать, пока остается хотя бы малейшая надежда на примирение? И почему нельзя его добиться?

— Потому что эти люди его не хотят. Лексингтон вполне продемонстрировал это. В Массачусетсе…

— Да-да. Но здесь не Массачусетс. Указы, действующие в северных провинциях, жителей Южной Каролины не касаются.

— Но возбуждают недовольство, — напомнил капитан Мендвилл. — И здесь бродят достаточно взрывоопасные настроения, которыми легко управлять и довести до кипения.

— Большинство не сдвинется с места; каждый предпочитает блюсти собственные интересы. Нам незачем подталкивать их.

— И все-таки Провинциальный конгресс существует, существуют очень активные его комитеты, и все эти противозаконные группировки управляют провинцией, то есть вами.

— Управляют мною? — возмутился лорд Уильям. — Да я их не признаю!

— Это ничего не меняет. Они есть — признаете вы их или нет. Они приходят к вам со своими антиправительственными требованиями в конституционной обертке, приставляют их ножом к горлу, и выставляют вашу власть на посмешище.

— Но им не нравится идти на поклон, как не понравилось бы и нам; и коль скоро они сильнее нас, но не пользуются своей силой, то получается, что они, по сути, лояльны и стремятся к сохранению мира. В душе я уверен в этом — да что там — я это знаю. У меня есть родственники среди тех, кого вы называете мятежниками.

— А как называет их ваша светлость?

Лицо лорда Уильяма исказил гнев, но он все же сдержался. Как ни досадно, он вынужден был признать, что Мендвилл, который провел в Чарлстоне уже два месяца, гораздо лучше разбирается в каролинских делах, чем он, приехавший лишь две недели назад. В противоборстве с конституционной Палатой Общин Ассамблеи, незаконно преобразованной в Провинциальный конгресс и действовавшей через такие же незаконные подчиненные комитеты, губернатор всецело зависел от Мендвилла. Поэтому ему и приходится сносить дерзость конюшего, которую при других обстоятельствах он никогда бы не стерпел.

— Как, право, назвать их иначе? — сменил тон Мендвилл, хотя настойчивости не убавил. Потом, с радостным оживлением, добавил: — Да, чуть не забыл: у меня для вашей светлости припасено еще кое-что. Пришел Чини.

Губернатор изумился:

— Чини?

— Его отпустили.

Лицо сэра Уильяма просветлело:

— Вот видите! Это доказывает их миролюбие!

— Но они никак не объяснили его арест и не извинились. Чини сам обо всем расскажет, если вы захотите его принять.

— Конечно, я поговорю с ним.

— Вместе с ним его друг, видно, тоже из захолустья, с виду неглупый парень. Он был сержантом у Кекленда.

— Впустите обоих.

Мендвилл вернул Иннесу письмо лорда Хиллсборо и покинул кабинет. Губернатор приблизился к окну и начал рассеянно глядеть на улицу, теребя подбородок.

Последнюю новость лорд Уильям воспринял с облегчением; дело угрожало его авторитету, потому что требование освободить Чини открыто игнорировалось. Возможно, именно поэтому, когда капитан Мендвилл ввел Чини вместе с Диком Уильямсом, им был оказан радушный прием.

— Он служил сержантом у Кекленда, — повторил капитан Мендвилл, представляя Дика Уильямса.

— А перед тем? — поинтересовался его светлость из чистого любопытства, которое пробудил в нем молодой человеком в поношенном платье, но благородной и привлекательной внешности.

— Скромный владелец табачной плантации, — ответил Уильямс. — У меня немного земли между Салудой и Брод-ривер. Подарок короля — так, Чини?

— Угу. Это факт, — сказал тот, не подымая глаз.

Его светлость подумал, что понял источник верноподданности парня.

— Вы, следовательно, многим ему обязаны, сэр? Это очень хорошо. Хотел бы я, чтобы все были так же верны долгу, как люди в вашей глуши. Ну, а вы, Чини? Какие основания для вашего ареста предъявил комитет?

— Только то, что я приехал вместе с Кеклендом, как вот и Дик. Дику повезло, что его не видели в компании с Кеклендом.

— Но не могли же они преследовать вас только за то, что вы были с Кеклендом?

— Смогли бы, если б я этого не отрицал. Я клялся и божился, что их агент, донесший, будто я состоял в личной охране Кекленда, обознался. Я упирал на то, что мы повстречались случайно за городом, на Индейской тропе, и вместе только въехали. Но я ничего не знал о том, что он дезертировал из Провинциальной армии. Я твердил одно и то же, хотя они пытались сбить меня с толку. Они позволили мне уйти только после того, как поняли, что ничего от меня не добьются. Но мне небезопасно задерживаться в Чарлстоне, сэр.

— Почему же? Раз уж они тебя отпустили…

— Да-да, но они могут разузнать что-нибудь новое, схватят меня снова, и тогда… — он замолчал со скорбным выражением на уныло-туповатом лице.

— Что тогда?

Уильямс ответил вместо него.

— Они вымажут его дегтем и обваляют в перьях, — небрежно пояснил он.

— За что? За то, что он человек короля? Да это просто какой-то жупел. Почему бы им тогда не вымазать дегтем и меня?

Нечто похожее на полуулыбку промелькнуло на худом лице лже-Дика Уильямса.

— Ваша светлость — большой человек; вас защищает ваше положение. А мы — мелкая сошка, исчезновения которой никто не заметит. Мы играем своими жизнями, и когда нас казнят… — Он усмехнулся и пожал плечами. — Нет, никто не станет ничего предпринимать.

— Вы не правы. Я бы проследил, чтобы виновных наказали.

— Это утвердило бы ваше влияние, но едва ли принесло бы нам пользу.

— Они не посмеют этого сделать. Нет, не посмеют! — веско сказал лорд Уильям.

— Они сделали бы это с Кеклендом, если б схватили его — правда, Чини?

— Да, это факт, — сказал Чини. — Комитет этого не скрывал. Они казнили бы Кекленда, попади он к ним в лапы, как всякого шпиона.

— Выходит, они обвиняли его в том, что он шпион?

— Да; и будь у них достаточно оснований обвинить меня в том же, я не стоял бы сейчас перед вами. Если вы не возьмете меня под свою защиту… Мне страшно, ваша светлость.

Лорд Уильям обратился к молчавшему конюшему:

— Что с ними делать, Мендвилл?

— Отправить обоих с Кеклендом, — коротко посоветовал тот.

Наступило недолгое молчание.