Каролинец

— А разве все мы не делаем того же? Разве мы, в силу необходимости, не вынуждены поступать точно так же? Кто поручится, что Америка поддержит столкновение с королевскими офицерами, пускай даже такое столкновение необходимо для самого существования колонии?

Как легко было предвидеть, прозвучал безапелляционный задиристый ответ Гедсдена:

— То, что необходимо для самого существования колонии, должно быть сделано! В этом случае последствия не имеют значения.

Драйтон разразился афоризмом:

— Худшее из действий — бездействие из боязни худшего.

— Может быть, вы и правы, — печально согласился Лоренс. — Будущее покажет. Мы же имеем дело с настоящим.

Добродушный мистер Пинкни постучал карандашом по столу.

— Мы отклоняемся, господа. Когда мы представим Провинциальному конгрессу результаты расследования мистера Лэтимера, перед ним встанет единственный вопрос. Мы еще не дослушали сообщение мистера Лэтимера о том, что требует более срочного решения — об утечке информации. — И он кивнул Лэтимеру.

— Здесь мне исключительно повезло. — Лэтимер рассказал им о списке, показанном губернатором. — Список составлен почерком, который оказался мне знаком. Почерком Габриэля Фезерстона.

Это заявление вызвало в каждом из них бурю чувств. Однако не все спешили проявлять свое негодование. Фезерстон знал подходы к людями и где лестью, а где другими способами снискал благосклонность некоторых лидеров Колониальной партии. Несколько раз ему оказывали покровительство Ратледж и полковник Лоренс, поэтому оба они хотели повременить с выводами и сначала подробно расспросить обвинителя, однако их опередил Гедсден.

— Это требует от нас действий, — вскричал он, рывком поднявшись с места, едва Лэтимер закончил. — Тотчас же арестовать предателя! Чтобы другим было неповадно!

— На каком основании, сэр? — спросил полковник Лоренс.

Этот человек умеренных взглядов давно был на ножах с непреклонным Гедсденом. Его вопрос взбесил республиканца.

— О Господи, основания! Вам мало оснований?

— Да, конечно, для нас предостаточно. Но я имею в виду обвинение, которое ему предъявят при аресте. Какое преступление он совершил? Я негодую не меньше, чем мистер Гедсден, но мы должны соблюдать букву закона.

— К дьяволу закон! — прорычал Гедсден. — Это предатель. Ради нашей же безопасности мы должны от него избавиться. Вы как будто не расслышали? Или не поняли? По милости этого подлеца нескольким из нас грозит виселица! И вы еще болтаете о законе! Какой его букве вы следовали в деле Чини? Какой закон намеревались соблюдать в деле Кекленда, если бы его удалось поймать? А они оба — просто ягнята по сравнению с этим койотом.

Ответил Пинкни:

— Кекленд дезертировал из Провинциальной милиции. Формально в этом случае было совершено преступление, за которое мы могли привлечь его к суду. Фезерстон, к несчастью для нас, не сделал ничего такого, что по конституции давало бы нам право хотя бы изгнать его из конгресса, не говоря уже о законном суде.

— Вы будете рассуждать о конституции и законах, пока нас всех не уничтожат. Вы только и делаете, что сутки напролет предаетесь размышлениям, а тем временем другая сторона вооружается, чтобы нас сокрушить.

Гедсден перевел дух, собираясь с силами для новой словесной атаки, способной склонить чашу весов в его пользу, однако Ратледж предупредил этот взрыв. Всегда и во всем педантичный, он добросовестно адресовался к председателю.

— Сэр, такой яростный напор в деле, требующем спокойного обсуждения, неприемлем. — Он говорил с ледяной интонацией. — Необходимо пресекать ведение спора в подобном стиле.

— Обсуждайте, пресекайте и идите к дьяволу, — обиделся Гедсден и с шумом уселся.

Ратледж невозмутимо продолжал:

— Прежде чем мы сможем признать вину Фезерстона установленной, требуется обсудить один-два пункта. В настоящий момент обвинение основано на показаниях единственного свидетеля, а его показания, в свою очередь, основаны только на том, что он узнал почерк! Те из вас, кто имеет опыт судебных расследований, хорошо знают, что нет доказательства более ненадежного, чем сравнение почерка. Сходство или несходство почерка чрезвычайно обманчиво.

Его аргументы, однако, производили на слушателей меньшее впечатление, чем рассудительная манера, в которой он их излагал. В этом и состояло искусство опытного адвоката. Он никогда не говорил напыщенно и редко прибегал к патетике. Он импонировал аудитории своими спокойными, трезвыми призывами к разуму и здравому смыслу. Даже Гедсден, за минуту до этого такой нетерпеливый, внимал Ратледжу молча.

— Мистер Лэтимер сказал нам, — продолжал Ратледж, — что он узнал почерк Фезерстона, когда губернатор показал ему перечень имен. Мне думается, что в действительности, — и он перевел спокойные, навыкате глаза на обвинителя, — это не что иное, как выражение личного мнения мистера Лэтимера. И, полагаю, не может быть ничем более.

Лэтимер вопросительно посмотрел на Лоренса, тот кивнул.

— И тем не менее, — подражая манере Ратледжа, холодно произнес Лэтимер,

— это не просто мнение, это неоспоримый факт. Я знаком с почерком Фезерстона гораздо ближе, чем полагает мистер Ратледж. У меня была возможность с детства изучить его так же хорошо, как свой собственный, — и он обстоятельно поведал им о том, что читателю уже известно.

— Вам нечего на это возразить! — бросил Ратледжу Гедсден.

Ответ юриста на эту реплику был полон достоинства.

— Я озабочен исключительно тем, чтобы не осудить невиновного, человека, многие месяцы бывшего нашим коллегой. Я не преследую иных целей, и мне жаль, что приходится специально это подчеркивать. — В его словах не было ни тени запальчивости или обиды. — Даже теперь, после исчерпывающего объяснения, которое оправдывает мистера Лэтимера и с которого ему следовало бы начинать, я все-таки буду против каких бы то ни было акций до тех пор, пока путем дополнительной проверки мы не получим независимого подтверждения его показаний.

Гедсден смешался, ощутив свою неправоту.

— Я уже устроил дополнительную проверку и получил независимое подтверждение, — заявил Лэтимер.

— Вот как? — Темные брови Ратледжа вскинулись. — Можем ли мы узнать, какое именно?

Лэтимер с досадой осознал, что теперь ему придется вдаваться в такие подробности, которых он предпочел бы не касаться.

— Так ли это необходимо? — спросил он.

Ратледж ответил жестко:

— Вы безусловно должны предъявить все ваши аргументы, иначе мы не сможем признать достаточность доказательств для столь тяжкого обвинения.

Мгновение Лэтимер смотрел на него, затем повернулся к председателю.

— Я перестаю понимать, сэр, кого тут обвиняют — меня или Фезерстона? Меня недвусмысленно заставляют защищаться.

Гедсден, Драйтон и Молтри протестующе зашумели. Лоренс и Пинкни дружески улыбнулись Лэтимеру. Только оба Ратледжа — ибо младший следовал примеру старшего — остались демонстративно бесстрастными. Они предпочитали иметь дело с доказательствами, а не с эмоциями.

— Прежде, чем я продолжу, сэр, — снова начал Лэтимер, — предлагаю вам привести меня к присяге.

— Мистер Лэтимер! — укоризненно воскликнул председатель, — ваша честность не вызывает сомнений. Нам будет достаточно вашего слова. — Одобрительный гул пробежал вокруг стола.

— Но будет ли его достаточно для джентльмена, который сам себя назначил адвокатом предателя?

— Точно! — сказал Гедсден. — Он верно назвал вас, ей-ей!

Но невозмутимый Джон Ратледж не стал вступать в перебранку.

— Вполне достаточно, мистер Лэтимер. Вы назвали меня адвокатом предателя. Я принимаю эту должность без стыда. Правосудие обязано строго следовать принципам справедливости, а один из них гласит, что отсутствующего должен кто-то представлять. Для вас я сделал бы то же самое, сэр.

— Вряд ли в этом возникнет надобность, — резко ответил Лэтимер. — Однако вернемся к делу. То, что этот список был составлен Фезерстоном, признал пусть не сам губернатор, но его конюший, капитан Мендвилл, который, собственно, и заслал к нам Фезерстона в качестве своего лазутчика. Фезерстон докладывал ему о наших совещаниях и доносил обо всех действиях. Практически такого же признания я добился и от сэра Эндрю Кэри, который сыграл во всей этой истории вполне определенную роль. Он тоже склонял Фезерстона к тому, чтобы затесаться в наши ряды.