Навь и Явь

– Отпусти меня, Заинька, – ласково заглядывая Цветанке в глаза и водя пальцем по её плечу, попросила она. – Я твоего добра и любви вовек не забуду, и вас со Светланкой навещать стану всё так же, но пора мне дом свой обрести. Тепло и светло мне в Белых горах, а на душе ясно и звонко, как в сосновом бору в летний полдень.

– Ступай, – улыбнулась Цветанка, целуя её в глаза. – Глядя на то, как ты расцветаешь, и я радуюсь.

Через год Млиница родила от своей белогорской супруги дочку, а воровка просыпалась каждый день только ради того, чтобы ощутить тепло объятий маленькой Светланки и заглянуть в её ясные и улыбчивые, как летнее солнышко, глазки. Смолко теперь играл в догонялки с сестрицей Лютой, и можно было не опасаться того, что он в пылу веселья куснёт её за ухо или царапнет: в золотоволосой и синеглазой девчушке текла навья кровь.

Цветанка шагала по лесной тропинке, на ходу нагибаясь: в руке у неё алел пучок спелой земляники, сорванной вместе со стебельками. Солнечные зайчики ласково гладили её по плечам, ветерок обдувал коротко выстриженный затылок и ерошил золотую шапочку волос на макушке.

Глаза не болели, не слезились от солнца, не тянуло зажмуриться: дневное зрение вернулось мягко, как неприметное, повседневное чудо, словно и не были они с Невзорой Марушиными псами никогда. Как возвращаются весной птицы, так и способность радоваться солнцу однажды прилетела и села на ресницы отсветом летних радуг.

– У дневных псов с навиями связь прочная, – объяснила Светланка несколько лет назад. – Как иной раз у близнецов бывает: ушибётся один, а у второго – тоже синяк… Ночные псы в сумраке жили – вот и у вас глаза света яркого не переносили. Значит, большие перемены у собратьев ваших в жизни настали…

Мудрой Светланка стала – даром что всего пятнадцать лет девке. Настоящей лесной кудесницей ходила ныне она под зелёным шатром веток, птиц и зверей понимала, о чём-то с ними пересвистывалась, переговаривалась… А Цветанка окунулась в дневную жизнь, как в бочку с золотым, пьяным мёдом. Повлекло её в город – на девичью красу поглядеть, по старой памяти кошелёк подрезать. Уж не один листопад засыпал прошлое, да всё вспоминалось ей о былых временах, и сердце тепло ёкало, когда ясноокая красавица со свежими, улыбчивыми губами на неё взгляд бросала.

Маленькая собачка – до старости щенок, так и Цветанка: в человеческом обличье она была тонкая, по-мальчишески сухая, и только цепкий, хваткий грустновато-пристальный взгляд порой выдавал годы и опыт. Несколько девиц, не затронув глубин сердца, проскользнули походя в её жизни, редкими свиданиями теша воровку-оборотня, да нависало унылой тучей понимание: годы идут, а девицы – всё те же, не меняются. Неужто, перешагнув тридцатилетний рубеж и разменяв четвёртый десяток, начала Цветанка остывать? Неужели приелась ей женская краса, которая так пьянила её прежде, окуная в пучину сладкой дрожи? Этак скоро она послеобеденный сон высшей радостью считать будет…

Живо было сердце – стучало, гнало кровь. Повстречала Цветанка в Нижнем Волчке на торге бабёнку пригожую: бровь соболем, уста – вишенки, одета будто княжна, а взгляд – тоскливый, голодный… Уезжал муж-купец по торговым делам часто, оставлял молодую супругу надолго в одиночестве, а Забаве дома ох как скучно! Песенками, прибаутками, сказочками, прогулками – подобралась Цветанка к Забавушке, а там и до поцелуя недалеко. Ночным татем в оконце забралась воровка к красавице в спаленку и наставила рога купцу-путешественнику. Так тешились они, покуда муж не вернулся из дальней поездки, и пришлось Цветанке среди ночи выпрыгивать в то же самое оконце, в какое зазнобушка её впускала. Звериная прыть сослужила ей добрую службу – удалось воровке уйти с целой шкурой, да вот только о сладких встречах с жадной на любовь купчихой теперь пришлось надолго забыть.

Вместе с дневным зрением пришла и новая возможность прятать ночью когти. Повадилась Цветанка, прикидываясь уличным скоморохом, подбираться к скучающим купеческим жёнам. У юных девок не было ничего ни за душой, ни в сердце, в голове же – ветер один, а зрелые бабёнки и накормят, и напоят, и словцом ласковым да умным утешат, а уж в постели!… Поняла Цветанка: девка – клюква-ягода кислая, а женщина постарше – малина сладкая, хмельная. Конечно, не ко всем подряд она подкатывала, а выбирала помоложе, покрасивее, но самое главное – чтоб муж в отъезде был. С каждого такого «загула» воровка возвращалась не с пустыми руками: и плюшек-ватрушек целый мешок, и утварь кухонную, и подарки для Светланки приносила. Дома она предпочитала не откровенничать о том, где пропадает, называя сии отлучки «промыслом».

А потом и пышнотелые купчихи прискучили ей: то ли влилась в кровь расхолаживающая ленца, то ли сердце устало от шелухи мимолётных встреч. Всё больше тянуло её в лес, к умеющим внимательно слушать старым деревьям, к светлым лужайкам, полным душистой земляники, к звонкоголосым ручьям, к мудрым елям-сказочницам. Шелестели истрёпанные страницы памяти – не вырвешь, не сожжёшь; вставали порой дорогие образы перед глазами – Дарёны, Нежаны, Берёзки, и быстрой стрелой пронзала душу тоска. А дома подрастала и хозяйничала Светланка – умница и красавица, бесценное, родное сокровище. Только улыбка её тёплых колдовских очей и ставила заблудившееся сердце Цветанки на место, только рядом с ней воровка понимала: дом там, где она. Они могли бы поселиться в лесном шалаше, в медвежьей берлоге – любое место, где сиял животворный, близкий и нужный свет дорогих глаз, для Цветанки стало бы наилучшим пристанищем.

Шагая по тропинке и вдыхая летний, щемящий дух земляники, она думала: неужели, чтобы понять это, ей потребовалось столько лет и столько пустых, мелких связей, тешащих лишь тело, но не душу? Лишь помотавшись по чужим краям, начинаешь ценить свою родную землю…

Звон голосов заставил её насторожиться и притаиться за толстым стволом. Один из них она узнала, и сердце нежно ёкнуло, но Светланка была не одна, и воровка нахмурилась.

– И ты правда в один миг можешь набрать целое лукошко ягод?

– Легко!

У поваленного через ручей дерева Светланка разговаривала с Ольхой – младшей дочерью Дивны. В свои семнадцать лет молодая кошка выглядела уже совсем взрослой – и ростом, и статью, и упругой, свежей силой: красивые длинные ноги быстро бегали, стройный стан гнулся лозой, а развитые плечи говорили о выносливости. Только сияющее юностью гладкое лицо и дурашливый, озорной блеск широко распахнутых навстречу миру глаз и выдавал её отчаянную, смешную желторотость. Короткая рубашка с богатой вышивкой весело белела под уютной, зелёной лесной сенью, алый кушак с золотыми кистями виднелся издали ярким, приметным пятном, а упругие, выпуклые икры юной белогорянки облегали чёрные сапоги, расшитые серебром и жемчугом.

– Смотри!

Светланка свернула лист лопуха, присела на корточки и зашептала что-то, ворожа пальцами, и к ней отовсюду полетели спелые ягодки. Они сами запрыгивали из шуршащей травы прямо в кулёк, а лес наполнился загадочным прохладным шёпотом; не успела Цветанка и глазом моргнуть, как от собранного ею пучка остались только стебельки.

– Ты настоящая кудесница! – восхищённо воскликнула Ольха.

Светланка поднялась на ноги и вручила ей полный кулёк земляники. Солнечные зайчики собрались золотым венком на её голове, спускавшуюся ниже пояса тёмную косу оплетали розовые колокольчики живого цветущего вьюнка, а вместо серёжек в ушах зеленели шишки дикого хмеля. Тихую, кроткую прелесть своего личика, равно как и вишнёво-карий оттенок глубоких тёмных очей она унаследовала от Нежаны, и юная кошка пожирала её таким влюблённо-пьяным взглядом, что Цветанка поморщилась. Тёмная туча ревности накрыла сердце, заставив померкнуть светлый, безмятежный денёк.