Навь и Явь

Дёрнула Цветанка – древко вышло, а наконечник остался в теле. Кошка зашипела сквозь стиснутые клыки.

– Ну, ничего, сейчас выковырнем, – не сдавалась Цветанка.

Достав засапожник, она принялась копаться острием в ране, и кошка зарычала, кусая губы в кровь. На глубине в полпальца нож скрежетнул обо что-то твёрдое, и Цветанка радостно вскричала:

– Попался, голубчик! Потерпи, кошка, сейчас достану.

Она просунула пальцы в развороченную рану, нащупывая наконечник и помогая себе клинком. Тёплая кровь сочилась всё новыми ручейками, плоть расходилась лоскутками, мягкая и податливая. Наконечник вышел вместе с кусочком мяса, и Цветанка с кошкой вскрикнули одновременно: воровка – торжествующе, а воительница с Белых гор – от боли.

– Вот он, зараза такая, – засмеялась Цветанка, поднося на ладони окровавленный наконечник к лицу кошки.

– Навье оружие, – простонала та. – Мне не жить.

– Да ладно, кто от такой раны помирал-то? – Цветанка своим поясом перетянула ногу ратницы, и кровь остановилась.

– Ежели б простое железо – то пустяки… А это не сталь, это хмарь твёрдая, от неё спасенья нет. – Воительница откинулась на снег, принимая в мертвеющие, широко раскрытые глаза небесную синь светлой ночи.

Её мучила жажда, и Цветанка бросилась на поиски воды. Её саму пару раз чуть не подстрелили, но страха не было. Перепрыгивая через трупы, свежие и уже разложившиеся в жижу, воровка добежала до ручья, пробила лёд и наполнила баклажку, после чего сразу же кинулась в обратный путь.

– Марушин пёс! – послышалось позади. – А ну, стой!

Цветанка и не думала повиноваться окрику. До раненой оставалось всего несколько прыжков…

– Стоять!

Придавленная к ледяной корке тяжестью двух кошек в доспехах, Цветанка прохрипела:

– Да я вашей же сестре воду несу! Она стрелой ранена!

Кто бы её слушал… Над воровкой уже взвился смертоносный белогорский клинок, как вдруг занёсшую его руку перехватила другая рука.

– Не надо. Этот пострелёнок наконечник мне из раны вынул и кровь остановил.

Это подопечная Цветанки смогла-таки подняться на ноги и остановить карающий меч. Лунная белизна заливала её лицо, а вокруг глаз уже залегли мертвенные тени, но кошка терпела боль и преодолевала слабость. Её соратницы изумлённо отступили:

– Правда, что ли?

– Правда, правда, – устало молвила кошка. – Дышать тяжко. Мне б отвара яснень-травы сейчас… Да нигде уж не достать его.

Цветанка извернулась на спине волчком и вскочила, отряхнулась.

– Как это – не достать? Ещё как можно достать! У меня есть!

Кошки непонимающе уставились на неё.

– Погоди… Откуда у Марушиного пса яснень-трава?

– А, долго рассказывать! – махнула рукой Цветанка, улыбаясь во все клыки. – У меня дома на чердаке три сундука травой набиты. Ежели вам она нужна, могу отдать.

– Ты не представляешь себе, как нужна, – сказала одна из преследовательниц.

Кошки быстро раздобыли тележку, в которую усадили раненную товарку, а сами устроились по бокам. Цветанка бросила им свою одёжу, перекинулась в волчицу и сунула голову в хомут. С места она рванула в скользящий, молниеносный бег – только ветер пел в ушах, а в груди стучало: «Лишь бы успеть…»

В пылу этой скачки она не обратила внимания на серебристую белизну своей шерсти. Ещё никогда она так быстро не мчалась – на разрыв сердца и души; за один час она покрыла путь, который без особой спешки преодолевала за три-четыре. Только измученно рухнув в снег возле лесного домика, воровка-оборотень хорошенько разглядела собственные лапы… Впрочем, теперь это уже не имело значения.

– Невзора! – закричала она с порога уже в человеческом облике. – Скорей открывай ход на чердак! Яснень-траву надобно достать!

Кошки сами спустили все сундуки с травой с чердака. Раненую звали Вяхной, а её соратниц – Олелей и Шульгóй. Невзора без вопросов вскипятила воду, и кошки заварили траву в горшке. От запаха Цветанку повело в предчувствии дурноты, и она старалась держаться от горшка подальше.

– Ему седмицу настаиваться, – сорвался с бескровных губ Вяхны сухой полушёпот. – Мне не протянуть столько…

Её лицо было белее наволочки, а во взгляде проступала та далёкая, спокойная нездешность, какая снисходит на умирающих. Соратницы не утешали её, не обнадёживали: их усталые глаза застилала тусклая поволока обречённости.

– Ну, хоть травы размоченной пожуй, – предложила рыжеволосая и веснушчатая, остриженная под горшок Олеля.

Она выловила ложкой несколько стебельков, остудила и поднесла ко рту Вяхны. Та пососала их, морщась от горечи, разжевала и выплюнула.

– Зря вы мчались, из сил выбивались, – еле слышно прошептала она. – Ничем мне уже не поможешь.

Цветанка сидела у стола, опираясь на него локтями и по-воробьиному нахохлившись. Ныло сердце, не хотело мириться с надвигающейся ледяной правдой, не желало отдавать эту светлую, отважную и красивую воительницу в объятия смерти… Темноволосая, чернобровая Шульга между тем подошла к оградке, за которой хлопала сонными глазёнками Светланка, разбуженная шумом и голосами.

– Какое славное дитя, – улыбнулась женщина-кошка. – Но это не Марушин пёс… Откуда у вас человеческий ребёнок?

– Это моя воспитанница, – ответила Цветанка. – Она сиротка. Невзора выкормила её своим молоком. Для неё я яснень-траву и собираю.

– У меня тоже дома дочурка маленькая, – с тёплыми лучиками улыбки в уголках глаз проговорила Шульга.

От неё Цветанка узнала, что Калинов мост закрыт, а кошки вытесняют навиев с захваченных ими земель. Весть эта отозвалась в душе светлой радостью, но её омрачала смертная тень, нависшая над Вяхной. Не дождётся её в Белых горах невеста, не сыграют они свадьбу, не родятся у них детки.

Недолго Вяхна промучилась: прогорели дрова в печке, задышали алым жаром угли – и её не стало. Хотела бы Цветанка заплакать, да давно высохли её слёзы, оставшись на сердце едкой солёной коркой.

– Благодарствуем за помощь, – поклонились ей Шульга с Олелей – посуровевшие, с колким блеском в очах. – Травку мы с собою возьмём, ежели позволишь: зело нужна она нам, дабы навиев гнать.

– Что ж, берите, коли такая нужда, – сказала воровка. – Светланке я ещё нарву.

Кошки забрали тело своей соратницы и сундуки с яснень-травой, ещё раз поблагодарили Цветанку с Невзорой и исчезли в воздухе.

Янтарно-золотым частоколом вспыхнули древесные стволы в лучах утренней зари, когда в домик вошла величавая женщина-кошка в алых, расшитых речным жемчугом сапогах, с виду – большая военачальница. Чешуя брони сверкала на её груди, по шлему мерцал узор из самоцветов, а на маковке покачивался пучок красных и чёрных петушиных перьев. Четверо охранниц встали у двери снаружи и внутри, перекрывая вход.