Цитадель

Не знаю, переспорил ли я его, но спор наш на том завершился.

Гладиолус, очевидно, устал от таких разговоров, и его глаза сами по себе слиплись.

Я же себе сказал еще следующее, как бы для себя заключая и более важное обозначая.

- Суть ума моего или другого в приросте времени самого от рождений наших, по роду одному передающихся.

Сказал я так и задумался над тем, да так, что вскоре и сам спать свалился, ибо ум мой слабо еще в мозгах состоял и только-только вырисовывался.

О самих мозгах знал я многое из детства своего малосытного.

Хоть и кормил я вельможу того с руки, да самому мало что попадало. Потому, приходилось иногда корм самому добывать и самими мозгами питаться. То дело мне одному не под силу было и потому звал я друзей старших.

Вместе мы разворачивали то все и поедали. Надо сказать, что съедать мозги и что-то в этом роде боялись.

Я пример тому подал, да так оно и пошло. Не боялся я и вред какой нанести другу четвероногому, которого спасал и вызволял из беды иногда.

Считал, что то тварь, в целом, для жизни людской предназначена и способна помочь ему в достижении успеха ума.

Само слово ум - не знаю откуда взялось. Было то у меня сызмальства и в речи просто велось.

Никто меня тому специально не обучал и по большей части, от меня к другим так же просто и перешло.

В общем, с мозгами и с умом я с детства знаком был, а потому, значение этому особое придавал и по сути жизни только с тем и к тому шел.

Проработал я у купца того, сотоварища моего старшего, долго.

Примерно лет девятнадцать мне исполнилось, как я от него к другому подался. Так случилось не потому, что я с ним поругался, а из-за того, что захотелось мне делу другому обучиться.

Погоревал мой старший друг, но все же отпустил, хоть и не был я в рабах у него или в какой другой зависимости.

Это просто так сказано. Распрощались мы и в года старшие встретиться условились .

- Как услышишь, что по Земле молва обо мне пошла, так сразу и приходи, - сказал я ему на прощание, руку подав и поцеловав.

- А как узнаю, что то про тебя? - спросил друг сквозь слезы.

- Имя мое. Оно одно. Это-то тебе и подскажет.

- Точно, - подтвердил он и рукою по моей спине и груди провел, как бы заглаживая шрамы те, что от рукоприкладств людских остались.

На том и простились.

Смахнул и я слезу, как-то жалко было расставаться. Все же, не один день провели вместе и были почти, как братья.

Но дело то уже сотворено было, а потому, повернулся я и зашагал к новому своему избраннику, дабы с его трудом поближе познакомиться.

Нового моего сотоварища звали Никоспориус, что обозначало почти непревзойденный из словес людских обозначений всяких.

Это за дело его так прозвали. А занимался он делом непростым.

Собирал остатки подати людской /из того, что от подати общей осталось/ и сотворял из него новое, что хорошо пахло, огнем горело и во рту зябью пробегало, коли его пригубить.

Люди прозвали его еще Спиритиусом за летучеть его напитка изготовленного.

Так я познакомился с новым для меня делом и впервые в жизни испробовал алкоголь.

Мастер тот именно его приготовлением занимался. И был по делу тому первый во всей округе живущей.

Долго я к делу тому приноравливался. Вначале плохо у меня получалось, и от людей жалобы шли в мою сторону.

Хотел мастер меня за то даже выдворить из своего поместья небольшого, да только и спасся я тем, что трудился всегда хорошо. Потому, простил он меня и обучил делу по-новому.

Вот тогда я и допонял все, и начал производить жидкость ту, ничуть не хуже. Порадовался успеху тому сам мастер, и вместе мы то отметили тем самым живым огненным напитком.

Впервые в жизни я тогда над собою летал, тело свое видел как бы сверху и везде по округе носился. На другой день было не легче.

И только аж на третий дремота моя проходить начала, а сам я к жизни реальной возвращаться. Решил больше, что потреблять его не буду особо, а так, лишь понемногу, как то делают люди другие и в небо почему-то опосля смотрят.

- Видения у них появляются после того, - объяснял мне сам автор, - я же сам того не вижу уже давно.

Многому я у того Никоспориуса научился. Стал жизнь саму несколько по-другому воспринимать и стал чтить его, как первого моего настоящего учителя.

Таким он и был для меня, так как объяснял много, рассказывал и подтверждал реально.

Любил, правда, учитель мой выпить напитку того лиходейного, из-за чего многое с ним и живое, и неживое происходило, но все же, поучал всяко и ублажал мою уможивущую суть.

Отчасти из-за него я и сам к напитку тому пристрастился, но еще и потому, что выхода для себя внутреннего опосля первого случая больше не видел хоть сколько не пил.

- Так бывает только раз, - объяснил мне тогда мой учитель, - когда перепьешь - больше не повторяется. Так случилось уже со многими.

- Жалко, - отвечал ему я.

- Жалко, - повторял Никоспориус и руками в стороны почему-то разводил.

Пробыл я в учениках у него долгое время, лет несколько.

К напитку тому хорошо приучился и уже не пьянел больше как сразу, а на ногах хорошо держался, как и он сам.

Пробыл бы, наверное, я и больше, как если бы

беда одна не наступила и нас в путь совместно не увела.

Повелась у нас война древнегреческая.

Что-то разладилось в царстве того прежнего царя и вельможи друг против друга восстали.

Народ, как всегда, заложником в той войне стал и с убийством друг на друга пошел.

Уехали мы оттуда и часть оборудования с собой увезли.

Обосновались далеко от мест тех и дело новое завели. Точнее, стал заниматься им один мастер. Я же, вдоволь всего того насмотревшись, решил в другие земли уйти.

- Пойду, - сказал я ему тогда, - взгляну на мир со стороны. Какой он есть, какие другие люди в нем.

- Иди, - не стал держать меня тогда учитель, - только помни, куда бы ты не ходил - дорога все одно к месту изначальному приведет.

Удивился я тогда его словам и сразу не поверил. Верил я еще в свои силы и силу ума своего.

Распрощались мы с ним так же, как братья, и я в

путь далекий пустился.

Долго бродил по местам пустынным, долго без воды оставался, но вконец, дотопал до места одного, где жили люди другие.

Речи им Бог иные послал, а потому я их не понимал, а они меня, словно не слышали.

Стал я тогда на пальцах и руками что-то свершать, желая сказать, кто я и почему здесь.

- От войны убегаю, - так в переводе то все звучало для них.

И они меня поняли, а также место предоставили.

С той поры и начались мои настоящие скитания, о которых я сейчас с трудом и болью вспоминаю, и даже содрогаюсь иногда.

Люди те были индоусами. Так они себя называли и часто тыкали своими руками в нарисованный на лбу третий людской глаз.

- Здесь, - говорили они, - кроется тайна великая, которая нам видна и дана самим Богом.

- Что за тайна? - допытывался я по-своему и удивлялся их ежедневному ремеслу.

А занимались они многим. Животных четырехногих разводили, молоко с них доили и в пищу употребляли. И я научился делу тому уже после.

Огород сеяли и пахоту воспроизводили. Урожай сами чинили и возводили горы его в каких-то пирамидных стенах, сколоченных из древа того, что было вокруг.

Траву какую собирали, фрукты хранили и обмазывались ими во времена празднеств каких. Стал я у них многому учиться.

Хоть и умом сам богат был, но все же прислушивался и, как говорят, на ус мотал.

Вскоре ознакомился я со  всеми и языку их родному обучился.

Диковат он был для меня, да ничего, справился, как говорится.

Все люди подчинялись огню. В его образе состоял и самый главный из них.

Это был пожилой человек с целым рядом различных шрамов на теле. Многое он повидал в жизни и решил этому просветить и меня.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.