Остёр до дерзости

Лев Бердников

"Остёр до дерзости"

Генерал Алексей Петрович Ермолов (1777-1861) - фигура харизматическая, он по праву принадлежит к числу выдающихся исторических деятелей России. Его заслуги на военном и государственном поприщах воспеты в стихах А.С. Пушкина и В.А. Жуковского, М.Ю. Лермонтова и К.Ф. Рылеева, Ф.Н. Глинки и В.К. Кюхельбеккера и др. О нем написаны десятки статей, научные монографии, рассказы и очерки, исторические повести и романы. "Одним из умнейших, способнейших, благонамереннейших и бескорыстнейших людей" назвал его поэт Денис Давыдов. "Подвиги Ваши - достояние Отечества, и Ваша слава принадлежит России", - писал Ермолову А.С. Пушкин.

Говоря о блистательном военном таланте Ермолова, историки почитают его учеником А.В. Суворова, из рук которого он еще в юности получил первый свой орден - Св. Георгия 4-й степени. Но очевидно и то, что народность сего русского полководца, его меткое, проницающее душу солдата слово, также оказали на нашего героя весьма заметное влияние. Ведь в дальнейшем Алексею Петровичу, как и его великому предшественнику, суждено будет не только снискать славу на поле брани, но и стать известнейшим острословом своего времени. Очень точно сказал об этой стороне его личности современник: "Все, что излетало из уст его, стекало с быстрого, резкого пера его, - повторялось и списывалось во всех концах России. Никто в России в то время не обращал на себя такого общего и сильного внимания. Редкому из людей достался от неба в удел такой дар поражать как массы, так и отдельного всякого, наружным видом и силою слова".

Остановимся cперва на поразительной наружности Ермолова. Она с первого взгляда врезалась в память, пленяя особым обаянием силы. Вот как живописует нашего героя в его молодые годы писатель Олег Михайлов: "Черты лица обозначились резче, в выражении выступило нечто львиное...Высокий рост, римский профиль, проницательный взгляд серых глаз...". "Голова тигра на Геркулесовом торсе... - говорит о Ермолове-генерале А.С. Пушкин. - Когда же он задумывается и хмурится, он становится прекрасен". Сохранилось свидетельство, что в 1831 г. Алексей Петрович, представляясь императрице Александре Федоровне, "несколько минут не подходил к руке, опасаясь исполинской наружностью испугать вдруг слабонервную царицу, и уже после того, как она привыкла к его виду, он приблизился к ней смелее". Мемуарист П.Х. Граббе рисует нам Ермолова - уже старцем, белым, как лунь: "огромная голова, покрытая густою сединою, вросла в широкие плечи. Лицо здоровое, несколько огрубевшее, маленькие глаза, серые, блистали в глубоких впадинах, и огромная, навсегда утвердившаяся морщина спустилась с сильного чела над всем протяжением торчащих седых бровей. Тип русского гениального старика!". А Ю.Н. Тынянов в своем историческом романе "Кюхля" запечатлел смеющегося Ермолова: "Мохнатые брови были приподняты, широкое лицо обмякло, а слоновьи глазки как будто чего-то выжидали и на всякий случай смеялись".

Речь и пойдет здесь о склонности нашего героя к юмору и - шире! - о силе слова этого легендарного генерала. И начать надлежит непосредственно с родословной Ермолова, ибо зачатки замечательного его остроумия были заложены, если можно так сказать, на генетическом уровне. Однако, мы - увы! - ровным счетом ничего не знаем о нравах предков нашего героя, пращуром коих был приехавший в Москву в начале XVI в. татарин Арсалан Мурза. Но, скорее всего, не у отца, Мценского предводителя дворянства Петра Алексеевича Ермолова, дослужившегося до чина статского советника, человека весьма серьезного и степенного, унаследовал Алексей свои насмешливость и озорство. Тон, без сомнения, задавала здесь мать, Марья Денисовна, урожденная Давыдова, отличавшаяся, как говорили, "редкими способностями, остротой ума и, при случае, язвительной резкостью выражений". По словам современника, она "до глубокой старости была бичом всех гордецов, взяточников, пролазов и дураков всякого рода".

Беспощадное, язвительное остроумие передалось и Алексею. Однако образчиками его острословия в детстве, отрочестве и ранней юности мы не располагаем. Жизнь сего дворянского отпрыска не являла собой поначалу ничего необычного. В семилетнем возрасте он был отдан родителем в Благородный пансион при Московском университете, и одновременно мальчик, подобно пушкинскому Петруше Гриневу, был записан унтер-офицером в лейб-гвардию. В 1791 г. Ермолов уже поручик, а затем и пятнадцатилетний капитан Нижегородского драгунского полка. В 1792 г. мы видим его старшим адъютантом у генерал-прокурора графа А.М. Самойлова (эту синекуру он получил по протекции отца).

Вскоре, однако, наш герой уже по собственному почину с головой уходит в военную науку и, великолепно выдержав экзамен, в 1793 г. переводится в капитаны артиллерии с причислением репетитором к Артиллерийскому инженерному шляхетному корпусу - заведению весьма серьезному, выпускником которого был, между прочим, и фельдмаршал М.И. Кутузов. Свое пребывание в корпусе Алексей использовал для самообразования, и, прежде всего, в области военной истории, артиллерии, фортификации и топографии. Восстание в Польше и наступление русских войск под командованием А.В. Суворова в 1794 г. побуждает капитана Ермолова немедля направиться в действующую армию. А через два года он участвует в Персидском походе армии графа В.А. Зубова, и "за отличное усердие и заслуги" при штурме Дербента награждается орденом Св. Владимира 4-й степени и чином подполковника. Казалось бы военная карьера у него вполне задалась.

Но все изменилось с восшествием на российский престол Павла I, хотя, надо признать, именно драконовские порядки сего сумасбродного венценосца спровоцировали Ермолова на сатиру и злоязычие. И, конечно, не одного Ермолова. В помещичьий дом в сельце Смоляничи, что в Краснинском уезде Смоленской губернии, куда с 1797 г. был вхож Алексей, часто съезжались офицеры из расквартированных в губернии полков. Многие из них были отставлены от службы императором-самодуром. В имении была богатейшая библиотека, и друзья читывали вслух и разбирали сочинения Вольтера, Дидро, Гельвеция, Руссо, Радищева.. Офицеры горячо отстаивали русскую самобытность, спорили о "царстве разума", а кое-кто даже "обнажал цареубийственный кинжал" и одобрял радикальные меры Французской революции (кстати, в подвалах дома хранился изрядный арсенал оружия и более шести пудов пороху). И хотя взгляды друзей не отличались стройностью, да и конкретной программы действий не было, но здесь открыто осуждалась патологическая жестокость, произвол и пруссофилия Павла, которого аттестовали не иначе как "Бутов" и "Курносый"; сторонников же его режима презрительно называли "клопами", "сверчками", "мухами". Строгая конспирация соблюдалась ядром кружка, участники коего носили условные имена: полковник Дехтерев - Гладкий, отставленный от службы единоутробный брат Ермолова Каховский - Молчанов, сам Ермолов - Еропкин. Интересно, что согласно В.И. Далю, прозвание "Еропкин" происходит от слова "Еропа" и знаменует собой человека "надутого, чванного, самодовольного". Едва ли эти качества были присущи молодому Ермолову, хотя самолюбие и чувство собственного достоинства были свойственны ему вполне. Следует заметить, что вообще прозвища кружковцам давались иногда самые парадоксальные: так, офицера по фамилии Ломоносов именовали Тредиаковским (а ведь известно, что в XVIII в. В.К. Тредиаковский и М.В. Ломоносов были литературными антагонистами).

До нас дошло письмо Ермолова в Смоленск А.М. Каховскому от 13 мая 1797 г. Он пишет его из г. Несвижа (что под Минском), где его рота участвует в военных учениях, на коих присутствует сам император. Автору претит шагистика и парадомания павловского правления. Вот что пишет он о Павле: "У нас он был доволен, но жалован один наш скот". Это замечательный образчик ермоловского остроумия: ведь речь идет здесь вовсе не о животных, а о тупых, угодливых, безынициативных, "оскотинившихся" особях рода человеческого (неслучайно шутка эта будет им впоследствии неоднократно повторена). Как пример тому: шефа своего полка он представляет "Прусской Лошадью (на которую Государь надел в проезде орден 2-го класса Анны)". Издевательски описывает он и появление на плацу самого монарха: "Несколько дней назад проехал здесь общий наш знакомый г. капитан Бутов; многие его любящие, или, лучше сказать, здесь все бежали ему навстречу, один только я лишен был сего отменного счастья...., но я не раскаиваюсь, хотя он был более обыкновенного мил". В конце письма стояла характерная подпись: "Проклятый Несвиж, резиденция дураков".