Страница 4 из 8
— Через мой труп, – заявляла мама.
— Мы евреи, – говорил отец. – Мы не пляшем вокруг хвойных деревьев.
— Ну пожалуйста, – пыталась уговорить сестра. – Всего один разочек.
Но тут уж граница была непреодолимой. Да, мы не были верующими, не ходили в синагогу и не носили пейсов, но хоровод вокруг деревьев мы не водили. В результате все заканчивалось всегда одним и тем же печальным образом: моя любимая сестренка танцевала вокруг елки в полном одиночестве, круг за кругом, распевая песни о счастливом Рождестве.
Сейчас, чуть более тридцати лет спустя, я поднимаюсь в ту комнату, где происходила нескончаемая борьба за Рождество, и бужу сына. Он совершенно без сил, но после долгих препирательств умудряется спуститься по лестнице и добраться до кухни. Там стоит отец, вернувшийся после рекордно короткой прогулки, и поспешно сгружает приготовленные бутерброды на три тарелки.
— Сколько тебе дать, Лео? – спрашивает он. Сын пожимает плечами. Он, похоже, еще не до конца проснулся.
— Я положу три, – предлагает отец. – Лучше по есть как следует.
Лео берет бутерброд и начинает потихоньку грызть с угла.
— Что это с ним? – озабоченно спрашивает отец. – Он заболел?
— Он просто устал, – отвечаю я.
— Лео, ты болен? – беспокоится отец.
— Нет, – отвечает сын, зевая.
— Отлично, – говорит отец. – Тогда доедай бутерброды. Нам скоро пора ехать.
Пока мы сидим, насильно запихивая в себя завтрак, на кухню по пути на работу заглядывает мама. Отец, пользуясь случаем, сразу начинает ей жаловаться.
— Твои сын и внук плохо едят, – сообщает он.
— Правда? Тогда вам придется взять еду с собой, – говорит мама.
— Мы съели не меньше трех двойных бутербродов каждый, – возражаю я.
— Попытайтесь запихнуть в себя еще немного, – советует отец. – Неизвестно, когда удастся поесть в следующий раз.
На самом деле, это известно, поскольку в нашем роду тебя кормят почти все время. Если внимательно вслушиваться, то тренированное ухо способно даже уловить, когда и каким образом это будет происходить. Важно только научиться читать между строк. Вот несколько простых примеров:
И, конечно, еще часто повторяющаяся фраза: "Правда, немного пересолено?", на которую отец обычно отвечает высказыванием типа: "Да, вчера, пожалуй, было вкуснее", после чего мама обижается, поскольку правильный ответ, как всем известно: "Очень вкусно" (зачем, в свою очередь, следует еще один призыв есть больше).
Впрочем, эти коды касаются только родни с маминой стороны. Коды отца я, несмотря на попытки в течение почти сорока лет, до конца пока так и не сумел раскусить. Предпочитая не рисковать, я съедаю еще немного, после чего благодарю за королевский завтрак и даю честное слово, что я сыт, не болен и считаю, что лучше бутербродов в жизни не пробовал. Потом наступает время отъезда, мы прощаемся с мамой, идем и садимся в машину.
— Ну, поехали, – говорит отец. – В Польшу.
3. Трое мужчин в одной машине
— Через пятьсот метров поверните налево. Механический голос из телефона на переднем сиденье понемногу начинает меня раздражать. А ведь мы успели проехать еще не более пары километров.
— Правда, здорово? – с энтузиазмом говорит отец. – Он подстраивается по мере того, как мы едем, и всегда находит самый быстрый путь. Если, на пример, где‑то пробка, он перестраивается на другой маршрут.
Я бросаю взгляд на дисплей телефона. Там видно дорогу, где мы находимся, и ту, куда нам надо свернуть, и больше ничего.
— Нельзя ли его перенастроить, чтобы мы видели, где находимся по отношению к месту назначения? – интересуюсь я. – А то сейчас мы не имеем об этом никакого представления.
Отец качает головой и обращается к внуку, который сидит рядом с ним на переднем сиденье, поскольку его легко укачивает.
— Твой папаша не разбирается в таких замечательных штуках, – говорит он. – Он типичный ретроград. У вас дома ведь нет даже телевизора.
— У нас есть компьютер, – протестую я с заднего сиденья. – Телепередачи можно смотреть по нему. Я хочу знать, куда мы направляемся, а не просто тупо следовать стрелочкам на экране.
— Мы едем в Карлскруну, – сообщает отец. – Паром идет оттуда.
— Это мне известно. Но туда мы прекрасно можем добраться и без говорящего телефона. Достаточно просто выехать на Е-4, свернуть в нужном месте, и дорога приведет нас прямо к цели.
— Вот именно, – говорит отец, – надо свернуть в нужном месте. Поэтому‑то у нас и включена эта программа, а кроме того, с ней веселее. Правда, Лео?
Сын бормочет в ответ что‑то неразборчивое. Он настолько усталый, что почти спит, и уж точно не имеет никакого желания вмешиваться в наш спор.
— Что с ним такое? – спрашивает отец.
— Он устал, – отвечаю я.
— Через сто метров поверните налево, – возвещает механический голос.
— Давай хотя бы отключим звук, – предлагаю я. Отец качает головой, демонстративно глубоко вздыхая.
— Хорошо, что ты художник, – говорит он мне. – Поэтому люди считают тебя прогрессивным, а не ретроградом.
Машина достигает перекрестка, и отец сворачивает налево, на Е-4. Погода стоит прекрасная, и я, несмотря на перебранку, рад, что мы здесь. Насколько мне известно, мы с отцом впервые предпринимаем нечто подобное. Возвращаться вместе – трое мужчин в одной машине – к нашим истокам, в попытке вернуть то, что принадлежит нам по праву, очень здорово. День для начала поездки просто замечательный. Все тихо и спокойно, приятный ритм нарушает только металлический голос, то и дело сообщающий, как нам ехать. Но в такой день можно и потерпеть.
Мы на хорошей скорости минуем Соллентуну и Ульриксдаль и подъезжаем к Сольне[3], где, когда я был маленьким, жили родители отца. Мне всегда нравилось ездить к ним в гости, в квартиру на улице Росундавэген, есть приготовленные бабушкой Соней оладушки с изюмом и общаться с дедушкой Эрвином. В то время мы много всего делали вместе. Ходили на озеро Росташён кормить птиц или слушали пластинки с операми. Дедушка обычно подпевал. У него был хороший голос, низкий и сильный, и когда он пел, взгляд у него всегда становился слегка мечтательным и отсутствующим. Будто он на самом деле пребывал где‑то в другом месте. Однако кульминация наших визитов наступала, когда мы с дедушкой спускались на лифте в имевшуюся в доме комнату для пинг–понга, чтобы сыграть партию. Ходили мы туда почти во всякий мой приезд, с тех пор как мне было совсем немного лет, до того как я стал подростком. Дедушка играл довольно хорошо, и поначалу я в основном проигрывал, но с годами положение стало все больше выравниваться. В этой комнате мы с ним проводили напряженные матчи, но ни один из них не сравнится с последним. Его я не забуду, даже если доживу до ста лет.
Помимо пинг–понга, я очень ценил атмосферу в доме родителей отца. У них всегда бывало так спокойно, никто не зудел, не ругался, и никого понапрасну не оскорбляли. Напротив, говорили там вообще не слишком много, как хорошего, так и плохого. Впрочем, я об этом особенно не задумывался. Я ведь все‑таки был ребенком и воспринимал мир и присутствовавших в нем людей как нечто само собой разумеющееся. Кроме того, меня занимали более интересные вещи, скажем, пытаться поднять дедушкины гантели или подсматривать за ним, когда он совершал особый и несколько своеобразный ритуал, укладываясь вздремнуть.
— Знаешь, – говорю я Лео, когда мы проезжаем Сольну, – мой дедушка Эрвин обычно спал после обеда с трусами на голове.
— Не с теми, которые носил, – вмешивается отец. – На голове у него всегда бывали чистые трусы.
— Почему? – спрашивает сын.
— Никому ведь не захочется надевать на голову грязные трусы. Во всяком случае, в моей семье, но с твоим папашей, возможно, дело обстоит иначе, – отвечает отец, выразительно глядя на меня. – Его трусы могут угодить куда угодно.
3
Пригородные районы Стокгольма.