Страница 22 из 47
— От всякого разного люди умом могут тронуться, — вздохнул Тонда.
— Да нет же, тут все наоборот! Голиан очень обрадовался, когда от него сбежала жена, но гормоны, гормоны, о эти несчастные гормоны! — почти простонал надзиратель. — В общем, Голиан соблазнил учительницу домоводства, а та замучила его своим идеализмом. Она водила виртуоза дышать свежим воздухом на берег Влтавы и рисовала перед ним в лучах заходящего солнца такие картины сладкого будущего, что Голиан предпочел попятиться в третичный период и сойти там с ума. Эта самая учительница с восторгом рассказывала виртуозу о том, как будет замечательно дожить вдвоем до шестидесяти лет, когда страсть уже уляжется, и о том, как каждое лето они станут покупать по тридцать центнеров угля, чтобы зимой им было чем топить… И как она заберется к виртуозу в постель, чтобы читать ему вслух Ирасека… И от мыслей об этаком счастливом будущем у Голиана сначала задрожали руки, да так, что он разучился держать смычок, потом он не мог больше удерживать слюни и мочу, а в довершение у него отнялись ноги… Да здравствует фирма «Крон Бразерс», которая приготовила это для нас! — воскликнул надзиратель и причмокнул, точно понукая лошадь.
Потом он вылил себе в рюмку остаток из бутылки.
Надя отпустила шар, и кегли затрещали, как выстрелы при покушении на жизнь знатной особы. Она зажала между ногами вторую бутылку и извлекла пробку.
— До чего же приятный звук! — восхищался надзиратель. — Сегодня с утра я вместе с Голианом и Килиусом подметал в этом парке листья. Считается, что работа нервирует здоровых, но успокаивает больных. Так подметаем мы, стало быть, листья, а ветер все дует и дует и то и дело выдувает листья из тачки, а Голиан и Килиус все накладывают и накладывают их туда лопатами. Только кучку накидают, как ветер все уносит. И вот начали они браниться, то листья ругают, то ветер, за каждым листочком скачут вдогонку, что твои тарзаны. Наконец я засвистел, прибежали санитары и надели на обоих смирительные рубашки, а то у них уже пена изо рта пошла. И каждый тут же получил по одному электрошоку. Так господин Голиан упал на колени и просит: «Умоляю, еще разочек, еще!» Что ж, мы решили ему не отказывать, — закончил надзиратель, заполз на коленях под шар на цепи и расставил опрокинутые кегли.
— Виктор, — сказал управляющий, — что это с тобой сегодня? Ты похож на увядшую лилию. Может, прочитаешь нам то мое стихотворение «Вечер лунный, вечер синий, молодым я был другим…»?
— Нет, шеф, грустно сегодня душе моей, смертельно грустно, — сказал Виктор.
— С чего бы это, а? — бормотнул управляющий.
— Действительность повернулась ко мне нынче так, что я в полной мере осознал, почему древние скифы рождение отмечали плачем, а смерть ликованием…
— Да ты никак ожидаешь очередного иска на алименты? — прыснул со смеху управляющий.
— Угадали, третьи алименты уже в пути. До чего же дорого обходятся мне мои желёзки! Как жестоко карает меня Господь моими же железами! — качал головой Виктор.
— Вылитая пани Маша, — всхлипнул надзиратель. — Такая же красавица. Она от несчастной любви даже вены себе резала.
И он указал на освещенное окошко.
Потом его осенило.
— А знаете что? Давайте залезем на этот вот красный бук и с его вершины заглянем в комнату пани Маши. Вообще-то у меня головокружения бывают, но сегодня… — И он принялся раскачиваться, уцепившись руками за нижнюю ветку.
Потом надзиратель ловко спрыгнул в траву, помчался в соседнюю беседку и вернулся оттуда с мотком веревки.
— А бутылку с собой захватим, — сказал он. — Устроимся наверху, как в шатре. Там уютно!
И он вновь уцепился за нижнюю ветку и начал быстро перебираться с одного сука на другой, пока как по лесенке не добрался до кроны и не спустил оттуда веревку.
— Отличная идея! — обрадовался управляющий и привязал к этой веревке корзинку. — Кто хочет, пускай лезет!
И принялся карабкаться по ветвям старого бука.
Буцифал и Виктор последовали его примеру.
— Вы тоже туда полезете? — спросила Надя, глядя, как корзинка ползет вверх.
— Нет. А вы? — спросил Тонда.
— Еще чего! Это же неприлично — заглядывать в чужую комнату!
— Неприлично.
— А на меня, когда я полуголая лежала в коляске, вы все-таки смотрели, правда?
— Смотрел и насмотреться не мог.
— Ну конечно, меня же нельзя назвать приличной девушкой! А знаете, что я видела из этой самой коляски? Как пан Фиг Тор вернулся и дал вам ключ от комнаты девушки в тирольской шляпе, чтобы вы тоже могли навестить ее!
— Да, я взял ключ и пошел к ее комнате…
— В ее комнату! Неужели вы ходили туда помолиться?
— Нет, но я там жуткую глупость сделал. Я взял и рассказал девушке с кувшинками, кто такой Виктор… что он платит двойные алименты, что ключ мне дал от ее комнаты… А девушка начала ругать меня мерзавцем и ничтожеством — и зачем, мол, я ей все это рассказал, теперь она не будет верить людям и всякое такое…
Вот что говорил Тонда, шагая по тропинке через огород к теплице, там он обернулся, подождал Надю, поглядел на ее лицо, обрамленное волосами, в которых запутались лунные лучи, и пошел дальше. В теплице пахло гнилыми помидорами, а возле стены стояла поломанная мороженица. На длинных столах красовались в горшках тысячи хризантем с зелеными бутонами.
Надя тихо ступала за Тондой, поглаживая ворсистые листья цветов. В конце теплицы чернела бочка с водой. На столике высилась кучка садовой земли, кисло пахнущей торфом, и стоял распылитель.
— Значит, меня тоже хотели заманить в ловушку, как ту девушку, да? — повернулась она к Тонде.
— Да, — признался Тонда и, взяв немного земли, размял ее пальцами и понюхал.
— Однако меня бы пришлось насиловать. А это не удалось даже мяснику, ясно вам? — сказала она, взяла распылитель, набрала туда воды и брызнула вверх, на стеклянную крышу, сквозь которую мутно просвечивала луна. Облачко влаги тут же окуталось разноцветьем всех красок спектра.
— Радуга, — сказала девушка. — Вы, мужчины, все одинаковые. И после этого вы еще удивляетесь, что я прикидываюсь, будто верю, когда мне говорят, что сегодня четверг, а сама тут же заглядываю в календарь? — Надя оперлась о дверной косяк. — Знаете, как трудно жить, когда понимаешь, что тебя бросили? Не кто-то конкретный, а вообще. Да вы это наверняка знаете, такое чувствовал каждый, кто ведет жизнь бродячего торговца ненужным товаром.
Она закинула руку за голову и взялась за косяк. Туманное облачко окружило луну сияющим нимбом, и мелкие капельки оседали на девичьих волосах бриллиантовой пылью.
— Да, — сказала она, точно обращаясь к себе самой, — когда вот так вот вымокнешь до нитки, и дела не идут, и люди хамят тебе только потому, что ты не умеешь хамить так, как они… и снимаешь ты номер «В господском доме», «У синей звезды», «У зеленого дерева» или кто их там знает, как они еще называются, все эти гостиницы и трактиры… и заходишь ты в холодную комнату, где из вещей только вешалка, похожая на виселицу, да нелицеприятное зеркало… и лежишь потом в холодной постели, и прислушиваешься, и отгадываешь звуки и голоса… ах, как же одиноко бывает мне в такие минуты! А каждый негодяй, который видит меня в тамошней забегаловке, считает, что я девка, с которой все позволено… кошмар-кошмар-кошмар! Вам это знакомо? Лежите у себя в комнате на животе, висите на кроватной спинке, как полотенце на батарее, и от тоски и ужаса у вас зуб на зуб не попадает…
— Мужчины переносят это легче.
— Значит, вы все-таки меня понимаете, — сказала она. — Мы двое могли бы стать ближе друг другу. Гораздо ближе. Вот почему я так хочу узнать, что имел в виду пан управляющий, когда сказал мне «У черного коня»: «Из вас выйдет замечательный агент, вы можете гипнотизировать взглядом и жестом…»
— Он вам такое сказал?
— Ну да… Припоминаете? Когда я увлекла его идеей основать вместе компанию «Кладбищенская скульптура»? Или разъезжать по стране с разными картинами…
— Теперь припоминаю.