Остров отчаяния

— Они задержатся здесь надолго, не знаете?

— О, нет. Только заберут зелень для дороги домой. День или около того, пока я осмотрю еще нескольких пациентов, а затем они отплывут с грузом домой. Домой в Нантакет, что в Коннектикуте, полагаю.

— Масса… Массачусетсе, — поправила миссис Уоган, и залилась слезами. — Простите меня, — сказала она сквозь рыдания. — Простите меня. Должно быть, это из-за беременности. Я никогда не была беременна раньше. Нет, пожалуйста, не уходите. Или, если нужно, идите, но пришлите мистера Хирепата — я бы так хотела услышать, что у него могут быть за новости.

Стивен ушел. Он чувствовал себя несколько более грязным, чем обычно, — денек выдался пачкающим, — но в своем дневнике написал:

«Кажется, вещи движутся в направлении, какого только можно желать, и все же я не совсем уверен. Я сам должен доставить бедных простодушных созданий на борт китобоя, но только Уоган не должна подозревать, что я знаю об их действиях: это уничтожит доверие к её бумагам, по крайней мере, если ее шеф настолько умён, насколько я предполагаю. Мне хочется довериться Джеку, чтобы он мог снять охрану, оставить лодки на берегу: все, чтобы облегчить их побег. Но он никудышный игрок — переиграет, и она раскусит его. Тем не менее, в итоге я, быть может, буду вынужден пойти на это.

Хирепат является самым неудачным соучастником для заговорщика, которого только можно себе представить. Правда, он обладает той бесценной аурой честности, которая так редко может сохраняться, как только потеряна её основа, но с другой стороны, он не способен контролировать ни свое лицо, ни память. Он отметил, что я „друг независимости“, что верно, но я никогда не говорил ему об этом, и эта информация могла попасть к нему только через Уоган — печальная оплошность с его стороны. И эта чрезмерная честность может также привести к несвоевременному порыву благородства: я боюсь этого. Слова Джека о крысах выбраны крайне неудачно. Тем не менее, я сделал все, что мог, и сегодня позволю себе только двадцать пять капель, которые выпью за счастье Хирепата. Я очень привязан к этому молодому человеку, и хотя, возможно, оказываю ему не самую лучшую услугу — длительная связь с Уоган может оказаться не совсем тем, на что он надеется, — но хочу, чтобы он насладился тем, чем можно насладиться. Быть может, он не проест свою молодость в тоске и среди разбитых надежд, как я».

Он спал долго и глубоко, и был разбужен грохотом молотов по железу. Кузница уже находилась на берегу, добела раскаленная, а китобои вернулись на бриг.

Стивен редко видел Джека счастливее, чем в тот день за завтраком. Капитан сидел в большом салоне, попивая кофе, с подзорной трубой под рукой, чтобы в промежутке между чашками любоваться на превосходную кузницу.

— Даже в американцах есть что-то хорошее, — сказал он. — И когда я думаю о том бедном шкипере с его болью, пьющем утром чуток пива, у меня на уме послать ему мешок кофейных зерен.

— В Ирландии существует поговорка, — сказал Стивен, — что нечто хорошее можно обнаружить даже в англичанине — minic Gall maith[43]. Однако её не часто употребляют.

— Конечно, что-то хорошее в американцах есть, — сказал Джек. — Посмотри на поведение молодого Хирепата вчера. Я сказал ему об этом, когда мы разговаривали этим утром. На его месте, я испытывал бы сильное искушение. Что за удивительно красивая женщина, честное слово, и веселая, что мне в девушках нравится. Хотя сейчас она не выглядит такой веселой. Надеюсь, он не сказал ничего дерзкого. Мне кажется, нет, даже наверняка, на том китобое есть дезертиры. Вот Скенлан, старшина сигнальщиков на «Андромахе», всегда находился на квартердеке, поэтому я не мог ошибиться. И уверен, есть и другие.

— Я умоляю тебя, Джек, — устало сказал Стивен. — Умоляю, оставь их в покое. При нынешнем раскладе ты нанесешь непоправимый вред, вмешавшись. Молю, мой дорогой Джек, просто сиди в хорошем удобном кресле, пока они не уйдут. Я говорю с грустной и трезвой серьезностью.

— Хорошо, — сказал Джек, — я сделаю так, как ты говоришь, хотя ты не можешь себе представить, как нужны мне люди. Отличные моряки, матросы китобоя, милый Боже! Ты уходишь?

— Иду рвать зубы шкиперу.

— Они уже вырваны, — воскликнул Джек. — Его кузница стоит на пляже, ха, ха, ха! Что ты на это скажешь, Стивен?

Стивен ничего не сказал ему, а тем более Хирепату, пока они гребли к «Лафайету». Вельботы доставляли последние сетки с зеленью и яйцами, и их команды дружелюбно и с теплотой окликали гостей, когда Стивен поднялся на борт. Младший помощник встретил его известием, что капитан только что проснулся — они думали, что он умер ночью, — и, говоря за себя и своих товарищей, помощник спросил, не хочет ли доктор поторговать. Например, поменять кофейные зерна на свинью, отличную маркизскую свинью на двести сорок фунтов.

— Я не имею никаких видов на свинью, сэр, но если вы хотите немного зерен, то под сиденьем в лодке найдете небольшой мешок. Я пройду прямо к капитану.

Патнем быстро возвращался к жизни, как и его зуб. Опухоль уменьшилась — зуб созрел для удаления, и одним длинным, твердым, скручивающим движением Стивен вырвал его, оставив капитана сидеть с открытым ртом и таращиться на окровавленный клык. Затем Стивен перешел к другим пациентам, и еще раз отметил, что люди, которые перенесут серьезную операция, даже ампутацию, с благородной стойкостью, и вынесут худшее, издав не более, чем непроизвольный стон, становятся необъяснимо робкими, усевшись на стул и услышав приказ широко раскрыть рот. Если боль не экстренная, то, оказавшись уже на стуле или в последний час ожидания, многие изменят свое решение, станут уклончивыми и бесшумно испарятся. Покончив с зубами, он принял участие в перевязке вчерашних ран, снова объясняя, что именно должно быть сделано потом: он не хотел потерять ни одного из них из-за недопонимания, и повторил так часто, так часто, что испугался выдать свою цель. И так бы произошло, не витай Хирепат где-то далеко.

— Вы, кажется, несколько расстроены, коллега, — заметил Стивен. — Будьте так добры, повторите основные моменты, на которые я указал.

— Прошу прощения, сэр, — ответил Хирепат, исполнив приказ с умеренным успехом. — Я плохо спал прошлой ночью, и плохо соображаю.

— Вот запах, что оживит вас, — сказал Стивен.

Весь корабль был пропитан ароматом свежеобжаренного кофе, или, скорее, опаленных на раскаленной сковородке зерен.

Они закончили перевязки, и Стивен сделал несколько общих замечаний в отношении лекарств, которые оставлял в аптечке китобоя: говоря о сурьме, он возражал против обычая называть её ядом и запугивать молодых практикантов.

— Конечно, сурьма — яд, при неправильном использовании. Но мы не должны попадать в плен к словам. Есть моменты, когда нужно использовать сурьму, и многие другие вещества с пугающими именами. Это очень глупо, колебаться из-за простых слов, мистер Хирепат, категорического императива, введенного извне теми, кто не знает внутренней природы, всю сложность случая.

Он говорил еще о необходимости ясной головы, свободной от предубеждений и чужих предвзятых представлений. Об уме, что способен судить сам и выбирать из двух зол меньшее, независимо от устрашающего названия. Тут их пригласили выпить кофе с капитаном.

Отсутствие боли и наличие кофе сделали мистера Патнема гораздо более приятным собеседником. Он лестно отзывался о способностях Стивена, и благословил свою звезду, которая привела его на Отчаяние, хотя, когда он увидел здесь «Леопарда», то едва не повернул назад. И повернул бы, да только прилив находился в верхней точке, ветер в лицо, и не имелось никакой другой известной ему защищенной гавани с подветренной стороны и зеленью поблизости. Он полагал отплыть сегодня с отливом, примерно с восходом луны, и просил доктора Мэтьюрина принять эти уже выделанные шкуры морской выдры, которые они захватили на Камчатке, кусок амбры и зубы кашалота, в знак признательности за проявленные доброту и мастерство.

43

Обычно в иностранце есть немного хорошего (ирл.).