Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 74 из 95



Так что верноподданническая информация объективно сыграла даже и некоторую позитивную посредническую роль. Конечно, у Федина были свои резоны настороженно отнестись к визиту Ольги Всеволодовны. Однако же это ничуть не оправдывает чиновного холода, овеявшего весь домашний прием. А лишь дополнительно объясняет ситуацию и характер героя.

Если подвести итог, поведение Федина в истории с романом «Доктор Живаго» не отличалось ни нравственной стойкостью, ни мужеством. Однако же и не сводилось к примитивному служению властям.

К тому же в раскруте общественной истерии на отношение Федина к происходящему влияли дополнительные обстоятельства. Он многое видел и знал изнутри из того, о чем мы узнаём только теперь, десятилетия спустя. История эта была трагической. Один из жестоких извивов и переплетов холодной войны, стремлений ко всеобщему превращению искусства в игрушку политики, а художников в фишки большой игры. История поздних прозрений поэта, страстного желания «быть живым, живым и только — живым и только до конца» (говоря его стихами), одиночества среди людей, взрывов честолюбия, семейных неурядиц и т.д. Нервный напряг той поры, со всеми его крутыми и противоестественными сплетениями, через два года свел Пастернака в могилу.

Трагизм и долгая неясность многих обстоятельств и событий породили так называемый «пастернаковский миф». Тот самый, который стремится развенчать в своей книге «Отмытый роман» Иван Толстой.

Сам Нобелевский комитет в данном случае пребывал далеко не на нейтральных вершинах Парнаса. Скажем, в самый чувствительный момент движения творения к высокой цели выяснилось вдруг, что роман представлен уже на множестве языков мира. Отсутствует лишь публикация на родном русском. Такая «техническая малость» ломала основы, подрывала все правила. Становилась непреодолимым препятствием для Нобелевского комитета. В самом деле, можно ли возвеличивать и ставить в пример векам и народам художественное создание, которое не опробовано читателем на языке оригинала? Альбер Камю, выдвинувший автора на Нобелевскую премию, русского языка не знал. Текста в оригинале читать не мог. На веру бралось утверждение, что роман замечателен, потому что незамечательным быть не может.

Что же в таком случае делать? Как быть? Немного отложить и подождать? Не-е-т! Тут через свою прямую и косвенную агентуру, имевшую, кстати, доступ, как это показывает автор-документалист, и в сам Нобелевский комитет (в книге названы конкретные фамилии, чины и должности), в дело вмешалось вездесущее ЦРУ. И роман ударным порядком появился на русском языке в крохотных, если не фиктивных, издательствах Италии и Голландии, где русских читателей было не больше, чем Пальцев на руке.

«“Доктора Живаго” по-русски выпустило ЦРУ — американская разведка», — свидетельствует И. Толстой. Повторим — обозреватель американской радиостанции «Свобода». Уж ему-то нет никаких резонов подобным образом искажать былую картину. Ожесточение схватки двух систем не оставляло места нейтралам. Даже Нобелевский комитет, как видим, обращался иногда в волонтера холодной войны.

В то же время идеологическая зловредность автора и его сочинения в СССР, если даже взять только официальные мерки и позиции, явно преувеличивались. Еще в 40-е годы Б. Пастернак разделял многие революционные большевистские иллюзии и слагал поэтические гимны «вождю народов» Сталину. Ничуть не преуменьшая значения высших художественных достижений и созданий Пастернака, Иван Толстой имеет основания утверждать: «Он принял большевизм настолько, что, к своему запоздалому ужасу, стал советским поэтом, членом правления Союза писателей, обладателем специальных талонов на “место у колонн” и на такси. Можно ли представить в этой роли Ахматову, вообразить литфондовскую дачу Мандельштама, личного шофера Цветаевой?»

Но, пробивая дорогу многострадальному детищу — роману «Доктор Живаго» — порой сомнительными путями и средствами, Б. Пастернак, как уже сказано, боролся не только за свое место на литературном Олимпе и связанные с этим выгоды. А так это нередко вольно или невольно выходит у автора книги. Его творение было выстрадано опытом жизни, имело непреходящую духовную ценность. Это и составляло живую сложность происходившего.

Освободительной устремленностью своего труда автор «Доктора Живаго», безусловно, опередил многих литературных современников, работавших с ним рядом. Исполнил свой высший долг художника и человека.



Между тем в политическом смысле, как уже сказано, «Доктор Живаго» достаточно нейтрален. Роман о любви, праве на счастье и свободе человеческого выбора в любых обстоятельствах эпохи, при любых режимах. А не только при советском строе. Иначе, конечно, повторюсь, автор и не рискнул бы предложить его в подцензурный журнал.

Шабаш тогдашних злоречий возбуждала пресловутая большевистская нетерпимость: «Кто не с нами, тот против нас». Плюс оскорбленное, почти крепостническое чувство — какое право имел автор книги, отвергнутой внутри страны, печатать ее за рубежом?! То, что сейчас кажется азбукой литературной жизни, выглядело тогда как государственная измена.

Б. Пастернак умер 30 мая 1960 года. А уже через считаные дни прошли обыски на квартире О.В. Ивинской и ее дочери И.И. Емельяновой. Мать и дочь обвиняли в незаконных валютных операциях — через них поступали обильные гонорары за роман «Доктор Живаго» из-за рубежа. Обе они в обход существовавших тогда валютных установлений через приезжих иностранцев разными путями получали для автора денежные суммы за якобы незаконно издаваемый во многих странах Запада роман. Деньги и финансовую переписку они передавали поэту. Носили ему, как именовалось в обвинительной стряпне, пресловутые «чемоданчики». Впоследствии Ивинская и Емельянова были реабилитированы. Поскольку получать деньги за свой труд, как заново определили органы юстиции, не является преступлением. Но до такой эпохи новых понятий еще требовалось дотянуть и перестрадать.

Тогда же были изъяты хранимые во второй семье Пастернака рукописи поэта и остаток заграничных гонораров. «Это были ужасные дни, — вспоминает в своей книге И. Емельянова. — По пятам за нами ходили агенты КГБ, отключали телефон, всюду стояли магнитофоны, было ясно, что, не решившись расправиться с ним самим, месть готовили его близким. К тому же “не охраняемым законом”, то есть нам». Ауже в ноябре закрытый суд объявил приговор — О. Ивинской 8 лет тюремного заключения, И. Емельяновой — 3 года. И обеих вскоре в арестантских вагонах отправили в места заключения.

В одном из своих стихотворений Ольга Ивинская писала:

Разумеется, поведение Федина в истории с романом «Доктор Живаго» было соглашательским, двойственным, далеким от мужественности… Федин не вступился за своего близкого друга. Не разъяснил значение его искусства, не призвал к терпимости. И это было не только проявлениями малодушия. Многого он, видимо, уже и сам внутренне не понимал, завороженный идеологическими шаблонами соцреализма и марксистскими догмами, в утверждении которых принимал участие. В этом смысле с Фединым повторился приступ духовной слепоты, который испытывал после возвращения в СССР в последние годы жизни его учитель Горький.

Федин был к Пастернаку ближе многих. И в какой мере тут к убеждениям и предрассудкам примешивались знания частной жизни и гражданского поведения Бориса Леонидовича? Какую долю, с другой стороны, составляла опаска или оглядка на безупречность собственной официальной репутации? Желание не запятнать себя, остаться в стороне?

Вероятно, здесь было все сразу. И то, и другое, и третье. Но, прежде всего, существовала реальная сложность жизненных обстоятельств.

Вот отчего, отдавая должное Пастернаку, не следует изничтожать Федина. Создатель «Доктора Живаго», как мы знаем, даже учился у него искусству изобразительности в прозе. Гоген, скажем, если брать художественные примеры, сыграл не лучшую роль в биографии Ван Гога, но никто из почитателей Ван Гога не истребляет за это Гогена. К тому же — и во всех случаях — тогдашняя позиция Федина сколько-нибудь решающего значения не имела.