Страница 3 из 27
— Ты бы все-таки взглянула, что там, на этой карте, — услышала я собственный голос и с изумлением поняла, что обращаюсь к Жанне.
Она посмотрела на карту, и глаза ее слегка расширились от удивления. Показав мне яркую картинку, она спросила:
— И что это значит?
На карте был изображен человек в голубой ливрее, подвешенный вниз головой за одну ногу; вторая нога была слегка согнута, и ее большой палец касался второй, вытянутой ноги; было такое ощущение, словно человек танцует в воздухе, повиснув вверх тормашками. Руки его были соединены за спиной, как во время поклона. Мы обе обратили внимание на то, как весело разлетаются его синие волосы, как радостно он улыбается, болтаясь вот так, вниз головой.
— «Le Pendu»,[3] — прочла Элизабет. — Какой ужас! Что это означает, Жакетта? Ведь это же не значит, что…
Она осеклась.
— Это вовсе не значит, что тебя повесят, — быстро сказала я Жанне. — Даже не думай об этом. Повторяю: это просто игральные карты, не стоит обращать внимание на подобные глупости.
— Но все-таки что-то она, наверное, значит? — снова встряла Элизабет, хотя сама Жанна молчала, будто это вовсе не она вытащила карту, будто это была не ее судьба, будто она и не стремилась выяснить свое будущее, которое теперь я пыталась загладить.
— Посмотри, вместо виселицы здесь два живых деревца, — не сдавалась я, тщетно пытаясь изобразить беспечность под пытливым взглядом серьезных карих глаз Жанны. — Живые деревья — это символ весны, обновления, жизни, но только не смерти! И потом, это именно два дерева, человек между ними обретает равновесие, пребывает словно в центре воскресения из мертвых…
Жанна молча кивнула, а я все говорила:
— Деревья ласково склоняются к нему, и вид у него совершенно счастливый. И взгляни: он повешен не за шею, чтобы наверняка погибнуть, а всего лишь за ногу. Если б он захотел, то легко дотянулся бы до узла и развязал его. Понимаешь? Он мог бы освободиться, стоило только пожелать.
— То есть он не желает? — вставила Элизабет. — Болтается на веревке, как какой-то циркач-акробат. Что же это все-таки значит?
— То, что он по своей воле принял такую позу, сам разрешил, чтобы его вот так подвесили за ногу.
— Жертва живая, — медленно промолвила Жанна, имея в виду жертву Христову за грехи человеческие и во имя спасения людей.
— Он же не распят, — быстро возразила я, борясь с ощущением, что каждое мое слово может привести к описанию еще одной формы смерти. — Это ничего не значит!
— Да, ничего не значит, — подтвердила Жанна. — Это всего лишь игральные карты, мы просто в них играем. И карта очень красивая; Повешенный кажется счастливым. Наверное, он выглядит так потому, что его повесили вверх тормашками весной. Хочешь, я научу тебя играть в подкидного дурака? У нас в Шампани часто в это играют.
— Конечно, хочу, — согласилась я и протянула руку, чтобы взять у нее колоду, однако она не отдавала, продолжая смотреть на карту.
— Честное слово, это ничего не значит! — снова попыталась убедить я.
Улыбнувшись мне своей ясной честной улыбкой, она ответила:
— Мне достаточно хорошо известно, что это значит.
— Ну что, поиграем?
Выхватив колоду, я принялась тасовать карты, и вдруг одна из них перевернулась картинкой вверх прямо у меня в руках.
— Вот теперь выпала хорошая карта, — заметила Жанна. — «Колесо Фортуны».
— Да, это «Колесо Фортуны», — подтвердила я, подавая ей карту. — Оно может либо поднять человека невероятно высоко, либо сбросить в глубокую яму. А стало быть, следует равнодушно принимать и победы, и поражения, ибо все это следствия поворота колеса Фортуны.
— У меня на родине крестьяне используют особый знак, изображая это колесо, — усмехнулась Жанна. — Когда в их жизни случается что-то или очень хорошее, или очень плохое — ну там, кто-то богатое наследство получит или, допустим, дорогую корову потеряет, — они указательным пальцем рисуют в воздухе круг. — Жанна изобразила круг в воздухе и прибавила: — А потом еще кое-что говорят.
— Заклинание произносят? — спросила я.
— Не то чтобы заклинание… — коварно улыбнулась она.
— А что же?
Она захихикала.
— Они произносят только одно слово: merde.[4]
Это было так неожиданно и так смешно, что я чуть не упала навзничь от смеха.
— Что? Что она сказала? — засуетилась молоденькая Элизабет.
— Да так, ничего особенного, — успокоила я, хотя Жанна все еще хохотала. — Просто на родине у Жанны люди справедливо считают, что все на свете рано или поздно превращается в прах и, поскольку с этим ничего не поделаешь, единственное, что остается человеку, — это научиться равнодушию.
Будущее Жанны буквально висело на волоске, впрочем, как и ее жизнь. И я все чаще вспоминала ту карту с «Повешенным». Все мои ближайшие родственники — мой отец граф Пьер де Сен-Поль, мой дядя Луи де Люксембург и второй мой дядя, более всех мною любимый, Жан де Люксембург — были союзниками англичан. Отец писал из нашего замка Сен-Поль своему брату Жану, приказывая ему как глава семьи незамедлительно выдать Жанну англичанам. Но моя двоюродная бабушка, демуазель де Люксембург, воспротивилась этому и настояла на том, чтобы мы обеспечили нашей гостье безопасность. Дядя Жан колебался.
Англичане настойчиво требовали выдать «ведьму и преступницу», а поскольку в тот момент именно англичане распоряжались почти на всей территории Франции, тогда как остальной ее частью правил их союзник герцог Бургундский, то обычно все происходило в полном соответствии с их чаяниями. Надо заметить, английские солдаты прямо на поле боя падали на колени и со слезами радости благодарили Господа за то, что Орлеанская Девственница наконец-то попала в плен. Они не сомневались: теперь французская армия мгновенно превратится в испуганную толпу, и ее разрозненные отряды разбредутся в разные стороны, как, собственно, и было, пока эту армию не возглавила Жанна д'Арк.
Герцог Бедфорд, английский регент во Франции, правивший почти всем севером страны, каждый день слал письма моему дяде, призывая его хранить верность английской короне, взывая к их давней дружбе и даже предлагая денег. Мне нравилось наблюдать за английскими гонцами, которые являлись к нам верхом на отличных лошадях, одетые в роскошные ливреи герцога, этого знатнейшего представителя королевского семейства.[5] Все говорили, что герцог — великий человек и любим народом, что во Франции он занимает высочайшее положение и может оказаться весьма опасным врагом для тех, кто с ним не согласен. Однако пока что мой дядя слушался своей тетки, демуазель де Люксембург, и нашу пленницу англичанам не отдавал.
Мой дядя ждал, что Жанну затребует французский двор — в конце концов, именно ей король был обязан своим восхождением на престол, — но Карл VII и его придворные хранили странное молчание даже после того, как мой дядя письменно сообщил им, что Орлеанская Девственница у него и готова вернуться ко двору, чтобы вновь служить в королевской армии. Было очевидно: если Жанна д'Арк опять возглавит армию и выступит против англичан, то французы легко смогут одержать над ними победу. Дяде казалось, что король уплатит целое состояние, лишь бы заполучить ее обратно.
— Она не нужна им, — втолковывала ему моя двоюродная бабушка, когда они вместе ужинали в ее покоях.
Перед этим был торжественный обед, устроенный в парадном зале, где присутствовали все придворные и слуги. Там они оба, бабушка и дядя, сидели во главе стола в окружении дядиных приближенных, пробовали различные блюда, а затем отсылали их тем, кому хотели выразить свое особое расположение. Теперь они решили поужинать спокойно и удобно устроились в гостиной бабушки за маленьким столиком у камина. Прислуживали им бабушкины личные слуги, я же вместе с еще одной фрейлиной присматривала за действиями слуг, по мере надобности подзывала их к столу, а в промежутках стояла поодаль, скромно сложив руки и делая вид, что ничего не слышу. Разумеется, все это время я только и делала, что слушала.
3
«Повешенный» (фр.).
4
Дерьмо (фр.).
5
Джон Ланкастер, герцог Бедфорд, был родным дядей английского короля Генриха VI и организатором его коронации в качестве также и французского монарха, в результате чего в декабре 1431 г. на несколько месяцев Англия и Франция объединились под началом единого правителя.