Страница 4 из 19
Я заставила себя разлепить губы.
— Интересно. Вы не могли бы объяснить мне?
— К сожалению, вынуждена тебе сообщить, что ваша помолвка с Джоном де ла Полем должна быть расторгнута. Когда мы заключали ее, это считалось весьма хорошей партией — тебе, правда, было тогда всего шесть лет, — но теперь от этого брака следует отказаться. В общем, когда королевские судьи спросят тебя, хочешь ли ты расторгнуть эту помолвку, ты скажешь «да», вот и все. Ты поняла меня?
— А что же мне отвечать на их расспросы? — встревожилась я.
— Тебе не нужно будет отвечать ни на какие расспросы, ты лишь согласишься с необходимостью расторгнуть эту помолвку. Просто скажешь «да».
— А вдруг они станут допытываться, не кажется ли мне, что эта помолвка заключена по воле Божьей? Или что она была послана Всевышним на мои молитвы?
Мать тяжко вздохнула: судя по всему, я изрядно надоела ей своими колебаниями и сомнениями.
— Поверь мне, никто ни о чем таком тебя не спросит.
— А что будет потом?
— Потом наш король милостиво назначит тебе нового опекуна и сам выберет подходящего жениха.
— Значит, я снова буду с кем-то помолвлена?
— Разумеется.
— А нельзя ли мне просто уйти в монастырь? — еле слышно пролепетала я, хоть и представляла заранее ее реакцию; никто в семье не желал принимать во внимание мои духовные способности! — Ведь когда я освобожусь от той помолвки, мне уже ничто не помешает стать монахиней, верно?
— Господи, какой еще монастырь, Маргарита! Не говори глупостей. Твой долг — родить сына и наследника семейства Бофор и всего дома Ланкастеров, юного родича короля Англии. Видит Бог, этим Йоркам мальчиков и так достаточно. А нашему дому непременно нужен наследник. И ты подаришь его.
— Но мне кажется, у меня призвание…
— Твое призвание — стать матерью наследника дома Ланкастеров, — резко прервала меня мать. — Это достаточно высокая цель для любой девушки. А теперь ступай и готовься к отъезду. Служанки уложат твою одежду; главное, свою куклу взять не забудь.
Конечно, я захватила с собой и куклу, и старательно переписанный от руки молитвенник. Я хорошо читала и по-французски, и по-английски, но ни латыни, ни греческого не знала; мать ни за что не соглашалась взять мне учителя, полагая, что девочке образование ни к чему. Я прямо-таки мечтала прочесть Евангелия и псалмы на латыни, но, увы, этими языками я совершенно не владела, а рукописные копии на английском были крайне редки и очень дороги. Мальчиков почему-то учили и латыни, и греческому, и многим другим предметам, а девочек — в лучшем случае! — только чтению и письму; желательно было, впрочем, чтобы девочки умели шить, вести хозяйство, следить за порядком в доме и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте. Приветствовалось также их умение восторгаться поэзией. А вот если бы я стала аббатисой, то наверняка имела бы доступ к какой-нибудь большой библиотеке и могла бы приказать переписчикам копировать для меня любые тексты, какие угодно. Я бы заставляла послушниц целыми днями читать мне вслух и стала бы по-настоящему образованной, в отличие от всех прочих невежественных и глупых молодых девиц.
Если бы мой отец остался жив, он, возможно, позволил бы мне изучать латынь. Я слышала, что он и сам был большим любителем книг и даже кое-что сочинял. Несколько лет ему пришлось провести в плену во Франции, и он старался каждый день чему-нибудь учиться. К сожалению, он умер, не дожив всего несколько дней до моего первого дня рождения. Впрочем, мое появление на свет, видимо, представлялось ему событием весьма малозначимым; когда гонец сообщил ему, что у его жены, моей матери, начались схватки, он и не подумал спешить домой, а предпочел остаться во Франции, где руководил очередной военной кампанией, тщетно пытаясь вернуть утраченное богатство. Дома он появился еще лишь раз, незадолго до того, как мне исполнился год, и вскоре умер, так что не успел толком познакомиться ни со мной, ни с моими распрекрасными талантами.
Мне было известно, что до Лондона три дня пути. Мать, естественно, намеревалась ехать на своем коне, а мне предстояло торчать на седельной подушке позади одного из наших грумов; его звали Уот, и он считал себя самым обаятельным парнем на кухне и в конюшне. Он постоянно мне подмигивал, словно вообразил, что я способна унизиться до дружеского общения с каким-то простолюдином. На его подмигивания я отвечала хмурым взглядом и всячески старалась ему напомнить, что принадлежу к знатному семейству Бофор и он по сравнению со мной никто. Когда я, усевшись позади него, была волей-неволей вынуждена ухватиться за его кожаный пояс, он обратился ко мне: «Ну что, держишься крепко? Как у нас говорится, обними меня покрепче, да смотри не отпускай!»; я лишь холодно кивнула, словно предупреждая, что не желаю вступать с ним в беседы и всю дорогу до Амптхилла слушать его глупую болтовню.
Тогда он стал петь, и это оказалось ничуть не лучше болтовни; он, не умолкая, исполнял самые разные песни, любовные и трудовые, — так обычно поют крестьяне на лугу, убирая сено. Впрочем, пел он весело и довольно приятным тенором, и в итоге вся наша охрана, ехавшая рядом с нами, дабы в случае чего защитить нас от вооруженных бандитов, которые в те дни так и рыскали по всей Англии, начала ему подпевать. Мне очень хотелось, чтобы мать велела им умолкнуть, а если уж петь, то, по крайней мере, псалмы, но, судя по всему, ей и самой это пение приносило удовольствие. Она с наслаждением подставляла лицо теплым лучам весеннего солнышка, а потом, поравнявшись со мной, спросила с ласковой улыбкой:
— Устала, Маргарита? Ничего, недолго осталось. Сегодня переночуем в аббатстве Лангли, а завтра отправимся прямиком в Лондон.
Я оказалась совершенно ни к чему в жизни не подготовленной; те, кто должен был обо мне заботиться, даже не научили меня скакать верхом! Более того, мне не разрешили самостоятельно сидеть на лошади, которую вел бы кто-то из слуг, и, когда мы въехали в Лондон, я самым позорным образом тряслась на седельной подушке позади нашего грума. Было совершенно очевидно, что прибыли мы из глубокой провинции; сотни людей на улицах, на рыночных площадях и у входов в лавки останавливались и с изумлением глазели на полсотни наших сопровождающих самого что ни на есть крестьянского вида. Господи, думала я, какая же из меня героиня, спасительница Англии, если меня, точно какую-то деревенскую замарашку, отправившуюся на ярмарку продавать гусей, заставляют ехать позади этого Уота, крепко вцепившись в его ремень? Уж во всяком случае, в эти минуты на наследницу дома Ланкастеров я точно не походила. И остановиться нам пришлось в гостинице, а не в королевском дворце и даже не во дворце герцога Саффолка, моего бывшего опекуна, который долгое время пребывал у короля в жесточайшей немилости, а недавно и вовсе умер. Молясь на ночь, я пожаловалась Пресвятой Деве Марии, что у нас даже своего приличного дома в Лондоне нет, и сразу же вспомнила, что и Ей пришлось мириться с захудалой гостиницей в Вифлееме, хотя у царя Ирода нашлось бы во дворце сколько угодно свободного места. Да уж, там точно имелось куда более подходящее помещение, чем хлев. Особенно если учесть, кем была Она. Поразмыслив об этом, я устыдилась своих суетных желаний и решила, что впредь постараюсь быть такой же смиренной, как Дева Мария.
По крайней мере, утешала я себя, у меня вскоре появятся лондонские наряды. Прежде чем отправиться ко двору и расторгнуть мою помолвку, мать пригласила прямо в гостиницу закройщиков и швей, и они изготовили для меня одно чудесное платье. От них я узнала, что теперь придворные дамы носят высоченные головные уборы, и приходится приседать или наклонять голову, чтобы пройти в дверь, даже если дама семи футов росту! Еще они рассказали, что наша королева, Маргарита Анжуйская, очень любит красиво одеваться, и недавно ей сшили новый наряд, цвета рубина, из шелка, окрашенного какой-то небывалой краской; такого платья, алого, как кровь, больше ни у кого нет. Моя мать для контраста заказала мне второе платье — белоснежное, как у ангела, а по подолу велела расшить его красными ланкастерскими розами, которые напомнят всем: я наследница великого дома, хоть мне всего лишь девять лет. И только когда наши новые наряды были наконец готовы, мы смогли сесть на барк и отправиться вниз по Темзе к королевскому дворцу, где я должна была познакомиться с королем и объявить о расторжении своей предыдущей помолвки.