Золотарь

Заказал в пивнушке три кружки портера. К несчастью, пивнушка эта кишмя кишела чертовыми дровосеками, которые, как оказалось, только и искали повода с кем-нибудь подраться. Сначала все было мирно: я сидел, потягивал темное горькое пиво, угостил пару лесорубов. Но кто ж знал, что они такие сволочи. Стали они меня расспрашивать: кто, мол, такой? Я им без утайки: барон, говорю, фон Гевиннер-Люхс собственной персоной. А эти канальи подняли меня на смех, а один даже, дурачась, петушиным голосом стал визжать: «Ваше баронское высочество! Ваше баронское высочество!» Я, естественно, возмутился и, как всякий порядочный дворянин, заехал мерзавцу пивной кружкой в харю.

Наглец упал, пачкая кафтан соплями из окровавленного носа. Я, было, восторжествовал, но тут же и сам получил от другого лесоруба. А потом они все набросились на меня и стали мутузить. Я, правда, отделался легко: всего лишь нос оказался расквашен и под глазом чуть-чуть напухло. Могло быть и хуже. Ведь драка завязалась нешуточная. Представь, Леопольд, два лесоруба выворачивают мне руки, а еще двое шарят в карманах. Но я исхитрился двинуть одного из них носком сапога по роже.

И черт его знает, чем бы это все закончилось. В глазах моих уже помутилось, и горло как будто забилось острыми камнями. Все, что я мог, это лишь брыкаться и неловко, промахиваясь, бить руками, то и дело ощущая неслабые удары под ребра и по лицу. В общем, дружище, не сносить бы мне головы, если бы, перекрывая шум драки, не раздались голоса:

— Стойте! Оставьте парня.

— Эй, браток, охолони!

— Отойди, Михаэль, — пыхтя, сказал один из лесорубов. — Мы сами разберемся. Этот щенок нарывается.

— Оставь его, Руди, — произнес кто-то тихим, спокойным, но в то же время властным голосом. — С пацаном связался. Лучше противника не мог, что ли, найти?

— Этот сопленыш, — отвечал тот, кого назвали Руди, — сам напросился на тумаки.

— Оставьте его, — продолжал тихий голос. — Руди, а тебе, если хочешь помахать кулаками, предлагаю один на один… Уж я-то тебе точно бока намну. Оставьте пацана.

— Михаэль, — сказал лесоруб, — неужели ты думаешь, мы его серьезно мутузим? Так, учим слегка.

— Ну я тогда за него, — сказал Михаэль. — Давай, что ли, сшибись со мной. Или слабо?

— Ну хорошо, — сказал Руди, самый, как я заметил,здоровый из лесорубов, потирая ладони, покрытые жесткими желтыми мозолями. — Давай сшибемся. Если я тебя сшибу, то мы сопляка делаем.

Я вздрогнул. Меня больше не держали, но обступили кольцом, и убежать было невозможно. Если они так и дальше будут меня «делать», то на мне и места живого не останется.

— Идет, — сказал Михаэль, тоже мужик здоровый,

поправляя на голове егерскую шапку. — А если я тебя сшибу?…

— Тогда сопляка отдаем тебе.

— Ну что ж, — сказал Михаэль, — по рукам.

Их здоровенные ручищи сошлись в рукопожатии. Толпа лесорубов расступилась, увлекая в угол и меня. Молодые лесорубы отодвигали столы в центре зала вбок, освобождая место. Все посетители отходили к стенкам помещения, оставляя пустой середину пивнушки.

Михаэль стал у стены чуть согнувшись, вены на его шее вздулись причудливым узором. Руди стал у противоположной стены.

— Поехали! — рявкнул кто-то из лесорубов.

Михаэль и Рудольф бегом рванулись навстречу друг

другу. Руди, багровея от напряжения, издавал на бегу дикий, сотрясающий перепонки рев. Два мощных тела сшиблись в самом центре прокуренной пивнушки. Раздался сильный звук удара. У Михаэля по лбу потекла струйка крови.

— Еще раз, а, Михаэль? — тяжело дыша, спросил Руди.

— Ты же знаешь, — отвечал Михаэль, — я всегда все делаю до конца.

Они снова разошлись каждый к своей стене, а через несколько мгновений уже бежали друг на друга. Половицы пивного заведения сотрясались. Снова их тела столкнулись, и снова оба остались на ногах. Правда, Михаэль чуть шатался.

— Михаэль, — сказал, осклабясь, Руди, — по-моему, малец будет мой.

В ответ Михаэль, стоя у своей стены, лишь выдвинулся корпусом вперед и крепко сжал кулаки.

На сей раз соперники столкнулись грудь в грудь. Раздался тяжелый треск. Наверняка у кого-то из них сломалось ребро. А затем я заметил, как тяжело вздохнул лесоруб Руди, как схватился он за левый бок, а через мгновение тяжело осел на пол.

— Твоя взяла, Михаэль, — процедил он сквозь зубы, сплевывая на пол вязкой слюною.

Лесорубы, мешавшие мне уйти, разошлись, уселись где-то за дальними угловыми столиками и больше не обращали на меня ровно никакого внимания.

Михаэль и с ним еще трое, судя по виду, егерей позвали меня за свой столик.

— Ну, парень, — сказал один из них, с перебитым носом и необычайно глубоко посаженными глазами, — мне кажется, ты должен угостить нас пивом.

— Никому я ничего не должен, — огрызнулся я. — И вообще, пошел я отсюда.

— Эй, постой, ~ сказал другой егерь, небольшого роста, кряжистый, — присядь, поговори с нами. Расскажи, кто ты такой…

— И откедова к нам пожаловал, — сказал третий, худощавый, смуглый, с вьющимися, как у арапа, иссиня-черными волосами.

«Не стоит, пожалуй, еще и с этими цапаться», — рассудил я и присел за столик.

— Я — Кристоф, — произнес я. — Приехал из Нюрнберга.

— Не ближний свет, — сказал худощавый. — А что тебя в нашу глухомань занесло?

— Я, — сказал я, как мне показалось, сдержанно и важно, — новый барон фон Гевиннер-Люхс, владелец замка Дахау и окружающих угодий.

Тут я почувствовал, что из моего расквашенного носа сочится струйка крови, и поспешил утереть ее рукавом кафтана.

— Баро-о-о-он? — переспросил кучерявый. Егеря захохотали.

— А как ты докажешь, что ты барон? — спросил кряжистый.

Грянул новый взрыв хохота.

«Да они издеваются!» — понял я. Кулаки мои сжались, жилы на руках и на шее набухли. «Негодяи!» Последнюю фразу я произнес вслух.

— Ого! — сказал кто-то за соседним столиком. — Этот парень явно смутьян.

Назревала новая драка. В кабаке стихли все звуки. Присутствующие смолкли в предвкушении. Даже старые ходики, из которых каждую четверть часа выставлялась наружу голова какой-то птицы, похожей на общипанного павлина, и сипела сорванным голосом нечто хрипло-неразборчивое, — даже эти часы, наверняка помнящие времена Карла Великого, утишили свое тиканье, а птица-инвалид спряталась обратно, едва показав проржавевший клюв из дверец, покрытых засаленной, стершейся инкрустацией. Наступившую тишину нарушал лишь мерный похрап крестьянина, уснувшего над кружкой ячменного эля, но и его кто-то хлопнул по макушке, и труженик полей, обиженно засопев и причмокнув губами, перестал храпеть.

Стало совсем тихо. Лесорубы злорадно щерились.

И эту густую, ватную тишину в мгновение ока разрушил, поверг в ничто скрип входной двери, резкий, пронзительный, долгий, подобный навязчивой зубной боли. Все посмотрели на вошедшего.

Это был мой дворецкий. Приземист, осанист, важен, несмотря даже на скрывающую пол-лица повязку, оглядывал он интерьер прокуренной пивнушки, недовольно морща нос, щуря слезящиеся глаза. Его фигура, безусловно, гипнотизировала всех своей важностью.

— Я ищу, — степенно произнес дворецкий, — его милость барона фон Гевиннер-Люхса.

Занесенная для зуботычины рука горбоносого егеря опустилась на дубовую столешницу, произведя грохот. Дворецкий, услышав шум, устремил свой взор в нашу сторону.

— Господин барон! — молвил дворецкий, ничуть не меняя интонации. — Рад обнаружить вас в этом… этом, — он наморщился, подбирая слова. Заметно было, что обстановка пивнушки ему пришлась явно не по нраву, — этом месте. Госпожи баронессы не на шутку озабочены вашим отсутствием. Мы отъезжаем в пятнадцать минут шестого. Осталось чуть меньше трех четвертей часа. Хорошо, что я вообще вас нашел, ибо люди вашего положения редко, — дворецкий цедил слова размеренно и четко, — забредают в подобные места. Скорее, господин барон, экипаж ждет! Прощайтесь с вашими, — он поморщился, — друзьями (он произнес — «друз-з-зями»), и мы отправляемся.