Тяжелые звезды

Я рассмеялся: «Александр Иванович, да будет вам известно, что президенту из водочной бутылки наливают одну лишь воду. И делают это уже несколько месяцев — с того времени, когда у президента появились проблемы со здоровьем. Если Ельцин сейчас, как вы утверждаете, болен, то причины кроются в чем-то ином. Но как, — я испытующе посмотрел Лебедю в глаза, — это проверить?»

Во-первых, мое известие о том, что Ельцин уже давно не пьет на людях ничего крепче воды, ошарашило секретаря Совбеза: он этого не знал и попытался неловко отшутиться: «Надо же, мне показалось, что он выпил больше меня…» Во-вторых, способ, с помощью которого Лебедь предложил мне выяснить состояние здоровья Ельцина, потряс меня своей самонадеянностью. «Ну, вы же — министр, — сказал он. — Поднимите трубку, попросите к телефону президента и проверьте!»

«Нет, Александр Иванович, — решительно возразил я. — Такие методы тестирования президента мне не по душе. Но если ваша информация о тяжелом состоянии Ельцина верна, то должен быть в курсе Черномырдин. Давайте свяжемся с ним?»

В принципе мне уже стала понятной причина, вынудившая Лебедя интересоваться у меня системой охраны телецентра в Останкино: ему мнилось, что теперь, когда президент болен или мертв, самое время не пропустить благоприятный момент и успеть раньше других сделать эффектное заявление в эфире.

На законных основаниях — по Конституции — в случае утраты президентом способности управлять страной, президентские полномочия передаются премьер-министру, а не секретарю Совета безопасности. Закон есть закон, и Лебедь не мог не понимать, что высшая государственная власть не могла упасть ему в руки просто так — за здорово живешь. Ее можно было только добыть. Добыть в обстановке смятения, когда нация особенно нуждается в лидере.

Было по всему видно: Лебедь страстно мечтал об этом. Отсюда грезы о телецентре «Останкино», отсюда мелочная суета человека, боящегося пропустить дележ наследства.

Пляска на гробах — это не в моем характере. Как бы ни сложны были мои личные взаимоотношения с Ельциным или с кем-то иным, я никогда не желал людям зла. Тем более смерти. Запрограммированность Лебедя именно на такой поворот событий вызывала во мне чувство брезгливости.

Бодрый голос премьер-министра, которого я выдернул в буквальном смысле этого слова с какого-то сельскохозяйственного совещания, не предвещал никаких потрясений: «А.С., я два часа тому назад разговаривал с президентом…»

Черномырдин, которому я, сославшись на озабоченность Лебедя, объяснил причину звонка, охотно делился новостями: «Президент немного простыл. Но ничего страшного не происходит. Он даже попросил оставить ему копию моего доклада перед аграриями. Если будет чувствовать себя лучше, то выступит сам. Его окончательного решения я не знаю. После того, как переговорю с ним, обязательно перезвоню тебе».

Виктор Степанович сдержал слово и связался со мной где-то в половине двенадцатого ночи: «Анатолий, все происходит так, как я уже говорил. Я заезжал к президенту. Он приболел. Выступать не будет — сел голос. Нет никаких причин для волнения — в этом ты должен быть твердо уверен».

Хотя, как я узнал позднее, у Ельцина в тот день действительно прихватывало сердце, версию Черномырдина я принял как нормальный человек, с облегчением, и все — слово в слово — утром повторил Лебедю. Он поблагодарил меня тихим удрученным голосом и положил трубку.

Первые встречи с Александром Лебедем убедили меня в том, что с этим человеком следует вести себя крайне осмотрительно. Ложный навет — вообще-то не редкость в Кремле, но бездушие и беспощадность Лебедя, сумевшего на моих глазах сфабриковать «дело о втором ГКЧП» и доложить его президенту в выгодном для себя свете, наводили на мысль, что у бывшего командарма не все в порядке с совестью.

Жертвами ложного навета стали несколько генералов, среди которых, как я уже упоминал, были и мои однокашники по Академии Генштаба. Странным казалось и то, что Лебедь, чьи курсантские и офицерские годы прошли под очевидной опекой Павла Грачева, теперь не без удовольствия пинал своего утратившего влиятельность командира. Грачев был снят с должности, а на его место назначен генерал Родионов. Считалось, что на такой замене настаивал Лебедь, пытавшийся «подтянуть» в силовые министерства верных ему людей.

Я не знаю, какие виды имел на меня секретарь Совета безопасности, но до поры до времени он относился ко мне вполне лояльно.

Хорошо помню нашу третью встречу, на которой, кроме Лебедя и меня, присутствовал генерал-полковник Игорь Родионов, недавно назначенный новым министром обороны.

После заседания рабочей группы в Совете безопасности, где обсуждалась ситуация в Чеченской Республике, Александр Иванович попросил нас задержаться для разговора в узком кругу.

Новая инициатива Лебедя была выдержана в его духе и так же, как и все предыдущие, не носила следов длительного умственного труда. «Как вы посмотрите, — сказал он, когда мы остались втроем, — если сейчас сформировать «Российский легион» численностью в 50 тысяч штыков?»

Мы с Родионовым недоуменно переглянулись: что за ерунда? В Министерстве обороны и в Министерстве внутренних дел счет штыкам идет на миллионы, и нет никакой необходимости в новых формированиях. Что еще за «Российский легион»? В ответ я Лебедю сказал следующее: «Александр Иванович, для начала нам хотелось бы понять, а с какой, собственно, целью должно создаваться это вооруженное формирование? Что должен делать легион? Кому будет подчиняться? Скажите откровенно. Без этой информации мы не в силах дать квалифицированный совет».

Лебедь выложил карты на стол: «Поймите, этот кулак нужен мне! Сейчас мы возимся на Кавказе, и конца этому не видно. Будь у меня под рукой такая сила, я бы быстро задушил Чечню! Я сделаю все, что нужно!»

Объяснения Лебедя сразу же показались мне неискренними. Этот легион к Чечне был пришит белыми нитками. Я готов был дать руку на отсечение, что новоявленное войско, будь оно действительно сформировано, никогда бы не покинуло границ Москвы.

На прощание секретарь Совета безопасности протянул мне и Родионову по пакету с бумагами. Корректно пояснил: «Это заготовки. Посмотрите. Если это приемлемо, прошу вас высказать свои соображения…»

На выходе, у лифта, Родионов не вытерпел и, наклонившись ко мне, спросил с тревогой: «Ты понял, к чему он клонит?» Я кивнул головой: «Ну, конечно!»

Обнаружив во мне союзника, теперь Родионов и не думал скрывать свое отношение к инициативе Лебедя: «Никаких ему легионов! Так?» «Конечно, так! — улыбнулся я. — О какой пятидесятитысячной группировке может идти речь, если нет ясности, куда ее сажать и где брать деньги на ее содержание. Сначала надо привести в порядок те части, которые уже имеются…»

Я очень уважаю генерала Родионова. Но в тех обстоятельствах не счел возможным говорить более откровенно. Обозначил позицию — и достаточно… Учитывая особые отношения Лебедя и Родионова, я, честно говоря, не сбрасывал со счетов возможность сговора секретаря Совбеза и министра обороны. С одной стороны, я не хотел обидеть Родионова недоверием, с другой стороны, было еще неясно, как дальше станут разворачиваться события.

Бумаги Лебедя я отдал специалистам для того, чтобы они подготовили грамотное заключение о целесообразности формирования «Российского легиона». «Кулак», о котором говорил Александр Иванович, — это явствовало из документов, — задумывался как вооруженная структура под эгидой Совета безопасности. Там недвусмысленно определялось, что управлять ею должен секретарь Совбеза.

Конечно, присутствовала и дымовая завеса — громкие фразы про Чечню и борьбу с бандформированиями, но было понятно, что Лебедь, заскучавший по командирской работе, вознамерился создать карманное войско — армию преданных штурмовиков, способных в случае смуты, взять под контроль ключевые объекты в Москве и в других городах России.

Разумеется, об этом не было сказано и полслова.