Котуйская история

- Дело твое.

Прошло время, в госпиталь к Борисову приехали замкомроты и майор из штаба дивизии, поздравили разведчика и сказали, что его дело будет скоро рассмотрено в суде и Николая освободят. При разговоре присутствовал друг Лешка, он тоже надеялся на решение суда.

Дело шло к выписке, и Коля ждал, когда его переведут из штрафроты в действующие войска. Мысленно он уже собирался к отправке домой, как его внезапно вызвали в кабинет и, увидев сидящего за столом майора, сразу же подумал, что ему сейчас предложат отправиться на родину, но только не в плацкартном вагоне.

- Ты у нас, откуда угодил в штрафники? - спросил особист, просматривая личное дело Борисова.

- В стрелковом полку служил.

- За что командира роты оскорбил?

- В бумаге все написано.

- Без тебя знаю, что написано, я тебя спрашиваю, - грубо сказал майор.

- Я и сейчас повторю, что капитан тот круглым дураком был, кто его только комротой назначил...

- Ты опять за старое? - перебил Борисова особист, - все вы уголовники ушлые и дерзкие и откуда в тебе, таком молодом, столько наглости. На фронт сам просился?

- В лагере добровольно заявление написал.

- Ладно, это прошлые дела, а как ты сейчас в разведотделение попал?

- Меня туда перевели, во многих штрафротах есть разведка.

- Меня это, как - то мало волнует, а вот почему бывшего уголовника без проверки допустили в разведку? Контакты с немцами были? Языка приходилось брать?

- Майор, к чему такие вопросы, есть командир роты, он все обо мне знает.

- Все, да не все.

- Ты о чем? - начал нервничать Николай.

- Ты мне не тычь, щенок! Подвигом и былыми наградами хочешь прикрыться, не выйдет, мы таких быстро раскрывали.

- Каких таких?! Я что, по-твоему, когда в разведку ходил, с немцами якшался, - взбеленился Борисов.

- Молчать!! Сопляк, ты с кем разговариваешь?! Вот, бумага на тебя пришла, - майор достал из папки листок, - сомнения у органов имеются, как это ты дважды в штрафники угодил, да еще в разведку умудрился пролезть. Ты что думаешь, мы в носу пальцем ковыряем... Всех твоих дружков уже опросили, командиров. В общем собирайся, поедешь с нами.

- А как же госпиталь? Я же еще не долечился.

- Где положено, там и долечат.

- Начальник, война же закончилась, что еще вам от меня нужно, я кровью смыл свое первое преступление... Прогул, по - вашему закону тоже преступление?

- Ты саботажник, потому Родина и отправила тебя под надзором ковать победу. Все, хватит разговоров. Сержант, - крикнул майор. В кабинет вошел боец. - Получишь вещи, одежду и отправишь его в штаб дивизии.

- Есть отправить, товарищ майор!

Все заново ворвалось в жизнь Николая: арест, этап. Сначала был сгонный пункт в Германии, затем под конвоем, в забитом до отказа товарном вагоне, следовал путь в конечный пункт назначения - "ПФЛ" (Проверочно - Фильтрационный лагерь). Там его, не смотря на ранение, ждал нелегкий труд на стройке. Опять допросы оперов и следователей, а затем этап в северный лагерь. Пока выясняли суть да дело, пришлось сидеть в холодном лагере, и только по истечении полтора года на выездной сессии суда, Николаю объявили, что он приговаривается к четырем годам лишения свободы. Сидя в промозглом бараке, он все думал: "Как же так? Выходит мы непрощенные, нас унизили, наказали по новой и закрыли. Выходит у них на "верху" совсем другие планы, мы не нужны им на свободе. Страну нужно поднимать из руин, значит, необходима дармовая рабсила. Сколько нас таких! Выходит власти проще нас снова затрюмовать, прежде, чем мы вернемся домой и расскажем людям правду: как она об нас вытирает ноги, как намерена дальше с нами поступать. Фронтовики - штрафники, ей, как кость в горле, потому всех неблагонадежных, смелых в своих суждениях и поступках, нужно изолировать от остального народа. Мы штрафники, испытавшие на себе ужасы тюрем, лагерей, побывавшие "на дне" жизни людской, не станем молчать. Ярость кипит в груди у непрощенных. Выходит при таком строе плохо придется - нас каждого ждет неизвестность. Когда - же к власти придут нормальные люди и вышвырнут безмозглых тиранов? Эх, Родина, за что же ты нас так не любишь?! Да, мы штрафники, уже меченные, таких, как я, легче утопить в лагерном дерьме, чем свежеиспеченных доходяг".

Глава 2

На Филевской стороне

Шел 1949 год. У Николая закончился срок отбытия наказания и в конце зимы бывшего штрафника с изломанной судьбой, освободили. Орден Красной звезды ему вернули и еще медаль - "За отвагу". Он даже не предполагал, что по прибытии в Москву, ему еще долго придется получать разрешение на прописку в Филевском районе, где проживал с матушкой до первой судимости. Сто первый километр - всегда пожалуйста, но чем ближе центр, тем проблематичнее было закрепиться в столице.

Детство и отрочество Коли прошли в Юном городке, который разделяли две улицы: Красная и Черная. Теперь же, после войны Красную улицу заселяли в основном вернувшиеся после победы фронтовики, а Черная улица, как считала власть, была в старые времена - бандитской, так и продолжала "воспитывать" молодежь в людском духе, а не по общественным законам и меркам. Николая тоже воспитала улица, заложив в его сознание такие ценности, как: сплочение, дружбу и отстаивание правоты, что иногда сталкивало в споре уголовный люд Юного городка с представителями власти на местах.

Мама постарела, сдала за годы, пока шла война, с ужасом встречала почтальона, только бы не протянул ей похоронку, потом письма от сына прекратились. Горевала, думала, что пропал без вести и только через полтора года письмо от Коленьки вернуло ее к жизни. "Пусть в лагере, но зато живой, - переживала она, понимая, что сыну сломали жизнь, - что поделать, раз у нас в районе, на улице Черной таких ребят было много: кто под "горячую руку " власти попал, а кто и по глупости сел за решетку. Вон, соседский парнишка - Сережка "Резак", уже не один раз побывал в тюрьме, правда он моложе сына, но, как говорят: "Молодой, да ранний". Вроде с виду и по поступкам парень - то не плохой, однако ж, неймется. Хоть и молод, да не сбил бы моего парня с пути, сын - то выходит, вроде отрицает порядки советские, как "политический" идет, а Сережка все по карманам промышляет, да в карты играет, одним словом - уголовник".

- Мам, помнишь в соседнем доме девчонка жила? - спросил Николай в первый же день.

- Аннушка?

- Она, она, симпатичная такая.

- Чего ж не помнить, - мать улыбнулась, - а ты знаешь сынок, ждет она тебя, голубка. Может быть, и выскочила бы за кого, но Сережка Резаков не дает никому даже взглянуть на нее. Он намедни такую драку устроил, пришли с Красной улицы ребята, и один из них хотел к Ане посвататься, так Резак ему путь указал в обратную сторону. Насилу убежали, с нашей - то улицы мигом парни, да мужики собрались.

- А почему ты решила, что она меня ждала?

- Видела я ее, разговаривала, она сама мне призналась, что дорог ты ей. Иди сынок, вижу, что и еда тебе в горло не лезет. Ты уж поаккуратнее с ней, девчонка еще больно молода...

- Мам, ты что, я ее ничем не обижу.

- Иди- иди, вижу, что и ты к ней не равнодушен, - улыбнулась мать.

Когда Коля подходил к Аниному бараку, то увидел, как на крайнем окне всколыхнулась занавеска, кто-то за ним наблюдал. Он улыбнулся, и приложил руку к груди: сердце бешено колотилось. Вот она - самая крайняя дверь. И вдруг Коля обомлел: вместо пацанки, какой он запомнил Аню, выскочила из сеней, стройная, симпатичная, белокурая девушка, в старой, потертой шубке и в накинутом на голову, платке. Глаза, нос, губы, остались прежними, но Аннушка за годы очень повзрослела. Она робко остановилась и прижалась к перилам. Коля не сводил с нее глаз и, понимая, что скромная девушка его стесняется, заговорил первым: