Страница 9 из 11
Когда я учился на первых курсах исторического факультета, на Невском проспекте одним из главных авторитетов среди фарцовщиков считался молодой мужчина по прозвищу Дурдом. Он заседал в кафе «Север» и всеми тамошними фарцовщиками командовал. Мог и морду набить, то есть был полный Дурдом. У него на подхвате состоял юркий кудрявый паренек. Жили Дурдом с оруженосцем припеваючи – рестораны, красотки, деньги… Когда появилась возможность, Дурдом эмигрировал в Италию. Там, говорят, купил себе автобус, стал возить пассажиров с утра до вечера, а тот, кто был на подхвате здесь, работал в автобусе кондуктором…
В это же время в Ленинграде стали открываться коктейль-бары. Это уже была какая-та совсем американская жизнь. Но в этих барах продавались только коктейли. Названия их я забыл напрочь. Если я с приятелями иногда и проникал в них, то, выкладывая за напиток что-нибудь около рубля, мы старались выбрать коньячный коктейль покрепче.
Молодежь потягивала противную жидкость через пластиковые трубочки и курила. Все это, конечно, было чудовищной пародией на западную жизнь. Но коктейль-бары пользовались бешеной популярностью. Попасть в знаменитый бар гостиницы «Октябрьская» без блата было практически невозможно. Можно было простоять в очереди у дверей целый вечер. Иногда не в туристический сезон начинал торговать за рубли валютный бар ресторана «Садко», рядом с гостиницей «Европейская»…
Однако я несколько отвлекся. Быт студента серьезно отличался от жизни советского школьника. Я научился пить черный кофе и пью его до сих пор. Это горький, противный напиток, содержит в себе кофеин – вещество, которое подстегивает психику. Наркотик, одним словом, без которого легко можно обойтись. Но мода, черт возьми! За нее приходилось платить и привыкать к вредному пойлу!
Дома мама иногда кофе заваривала. Но это был долгий и неудобный процесс. Затем появился растворимый кофе. Его я впервые увидел, приехав в гости к деду Северину Андреевичу. Помню, как на глазах у изумленной родни дед открывал серебрящуюся круглую банку, доставал чайной ложкой коричневый порошок, ссыпал его в чашку и заливал кипятком. Порошок мгновенно превращался в напиток, и родня восхищенно вскрикивала. Кажется, банка растворимого кофе стоила шесть рублей. Довольно дорого.
Уже став студентом, я оказался у приятеля-однокурсника дома. Он поставил запись сложной тогда для моего восприятия пластинки «Битлз» «Сержант Пеппер лонли хатс клаб бэнд» и стал угощать кофе. Насыпал две ложки порошка, добавил ложку сахара. Капнул кипятка. И стал содержимое чашки растирать ложечкой до нужной консистенции.
– Зачем ты это делаешь? – спросил я.
– Сейчас увидишь, – ответил приятель.
Постепенно приготовляемое месиво стало светло-коричневым. Приятель налил в чашку кипяток, и на поверхность всплыла светлая пенка.
Богемная процедура была соблюдена.
Первые агрегаты для заваривания кофе прибыли в Советский Союз из Венгрии. Они сразу завоевали город, появились во многих местах, изменив обычную жизнь населения. Постепенно сформировалась привычка назначать встречи в кафе. Появились и популярные в Ленинграде места со своей внутренней драматургией. Думаю, пришла пора вынуть из памяти то, что осталось от личного прошлого.
В Ленинградском университете, где я учился, было множество общепитовских точек. Там между лекций, а иногда и вместо них кучковались студенты. Имелась кофейня на историческом факультете. Поднявшись на второй этаж, нужно было не сворачивать направо по коридору, а повернуть налево. Там была своеобразная рекреация перед большим амфитеатром, где однажды выступали «Поющие гитары» с молодой Пьехой. Кстати вспомнилось, в самом начале коридора в явно дореволюционной золоченой раме висел портрет Карла Маркса. Им, похоже, заменили кого-то вроде государя императора Николая Второго. В кофейне истфака стояли только высокие столы, тут компании не задерживались. Со всех факультетов парни старались выкроить время и зайти на филфак, где учились университетские первые красавицы. За зданием Двенадцати коллегий главного корпуса имелась студенческая столовая с кофейным залом. Но самым популярным среди продвинутой, так сказать, молодежи местом считалась, несомненно, Академичка.
Столовая Академии наук открывалась рано утром и работала до 17 часов. Старинные и мощные ее двери находились рядом со входом в петровскую Кунсткамеру. Столовая была демократичной, туда заходили перекусить и туристы, насмотревшиеся в соседнем музее на заспиртованных уродцев, купленных в Европе Петром Великим за бешеные деньги; и учебный люд. В большом зале столовой все сидели вперемешку: преподаватели, студенты, турики. Для профессуры имелся отдельный зальчик. Но знаменита была Академичка своим кофейно-пивным залом слева от входа…
Сколько же стоила чашка кофе? Пытаюсь вспомнить. Вспоминаю. В 1967 году простой маленький кофе стоил всего четыре копейки. За мою кофейную жизнь цена на кофе постоянно росла. К концу советских времен за маленький двойной приходилось платить двадцать восемь копеек – деньги довольно большие.
Будучи студентом вечернего факультета, я иногда ходил на лекции с дневниками. Много времени проводил на биологическом факультете, где учились мои вчерашние одноклассники. А в Академичку я стал захаживать в поисках новых товарищей. И действительно, я много с кем там познакомился. Но не во всякую компанию тебя брали. Особым шиком считалось подружиться со сверстником из профессорской семьи. Эти молодые люди были начитанны, имели широкие финансовые возможности. Излишняя начитанность делала их несколько циничными. Первокурсникам, выросшим в «спальных» районах, такие знакомства казались престижными. В кофейных зальчиках постоянно курили и пили пиво. Вообще, курили во всех зданиях университета, все, и преподаватели, и студенты, и везде. В те далекие годы я еще не пристрастился к никотину, и поэтому табачный запах у меня навсегда ассоциируется с годами учебы.
В Академичке имелся гардероб, в котором царил своеобразный мужчина лет сорока пяти. Он покровительствовал учащимся. Через него передавали записки, учебники. Некоторым он давал в долг. До трех рублей можно было брать смело. В Академичке складывались устойчивые компании, многие в силу собственного разгильдяйства из университета вскоре вылетали. Запомнился мне миловидный Геннадий Григорьев. Уже тогда он пользовался успехом как поэт. По-настоящему я подружился с ним много позже. Здесь же процитирую лишь одно его стихотворение про Академичку тех далеких времен.