Последнее время

1996 год

4. Три просьбы

1 О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовство На фоне этого, и другого, и вообще всего, О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе, Глядится мразью любой, который занят не тем, что все, О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умирать И как легко меня изувечить, да жалко руки марать, О том, как призрачно мое право на воду и каравай, Когда в окрестностях так кроваво, — мне не напоминай. Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты, Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты, Поскольку в мире твоих красилен, давилен, сетей, тенет Я слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет. Поэтому не говори под руку, не шли мне дурных вестей, Не сочиняй мне новую муку, чтобы в сравненье с ней Я понял вновь, что моя работа — чушь, бессмыслица, хлам; Когда разбегаюсь для взлета, не бей меня по ногам. Не тычь меня носом в мои болезни и в жалоб моих мокреть. Я сам таков, что не всякой бездне по силам в меня смотреть. Ни в наших днях, ни в ночах Белграда, ни в той, ни в этой стране Нет и не будет такого ада, которого нет во мне. 2 О, проклятое пограничье, Чистота молодого лба, Что-то птичье в ее обличье, Альба, Эльба, мольба, пальба — Все я помню в этом хваленом, Полном таинства бытии. Ты всегда железом каленым Закреплял уроки свои. Ни острастки, ни снисхожденья Мне не надо. Я не юнец. Все я знал еще до рожденья, А теперь привык наконец. И спасенья не уворую, И подмоги не позову — Чай, не первую, не вторую, Не последнюю жизнь живу. Но зачем эта страсть к повторам? Как тоска тебя не берет От подробностей, по которым Можно все сказать наперед! Нет бы сбой, новизна в раскладе, Передышка в четыре дня — Не скажу «милосердья ради», Но хотя б перемены для. Как я знаю одышку года, Вечер века, промозглый мрак, Краткость ночи, тоску ухода, Площадь, башню, вагон, барак, Как я знаю бессилье слова, Скуку боя, позор труда, Хватит, хватит, не надо снова, Все я понял еще тогда. 3 Аргумент, что поделать, слабый: С первой жертвой — почти как с бабой, Но быстрей и грязней, Нежели с ней. Как мы знаем, женское тело Сладко и гладко, Но после этого дела Гнусно и гадко. Так и после расстрела, Когда недавно призванный рядовой Изучает первое в своей биографии тело С простреленной головой. Дебютант, скажу тебе честно: Неинтересно. Так что ты отпустил бы меня, гегемон.

1999 год

5. Вагонная песня

Как будто я пришел с войны, но в памяти провал: Отчизны верные сыны, а с кем я воевал? Или точнее — за кого? В родимой стороне Сегодня нет ни одного, кто нравился бы мне. А между тем я был на войне: сестрица, посмотри! Ты видишь, что за шинель на мне? Вот тоже и внутри: На месте печени — подпалина, на легком — дыра в пятак… Добро бы это еще за Сталина, а то ведь за просто так. Сестрица, бля, девица, бля, водицы, бля, налей Отставленному рыцарю царицы, бля, полей, Который бился браво, Но испустил бы дух Единственно за право Не выбирать из двух.

2001 год

6. Эпилог

Тут больше жить нельзя. По крайней мере век Сухой земле не видеть всхода. На выжженную гладь крошится мелкий снег, И воздух сладок, как свобода. Что делать! Я люблю усталость эту, тишь, Послевоенный отдых Бога. Мы перешли рубеж — когда, не уследишь: Всего случилось слишком много. Превышен всяк предел скорбей, утрат, обид, Победы лик обезображен, Война окончена, ее исток забыт, Ее итог уже неважен, Погибшие в раю, зачинщики в аду, Удел живых — пустое место… Но не зови меня брататься: не пойду. Ты все же из другого теста. Ночь, дом без адреса, тринадцать на часах, Среди миров звенят стаканы: За пиршественный стол на общих небесах Сошлись враждующие станы. Казалось бы, теперь, в собрании теней, Когда мы оба очутились В подполье, на полях, в чистилище — верней, В одном из тысячи чистилищ, Казалось бы, теперь, в стране таких могил, Такой переболевшей боли, Перегоревших слез — и мы с тобой могли б Пожать друг другу руки, что ли. Но не зови меня брататься, визави, Не нам пожатьем пачкать руки. Казалось бы, теперь, когда у нас в крови Безверия, стыда и скуки Не меньше, чем допрежь — надежды и вины, И больше, чем гемоглобина, Казалось бы, теперь, когда мы все равны,— Мне все еще не все едино. Нет! как убитый зверь, что хватки не разжал, Я ока требую за око. Я все еще люблю булатный мой кинжал, Наследье бранного Востока. Когда прощенье всем, подряд, наперечет, До распоследнего солдата,— Ты все-таки не я, хотя и я не тот, Каким ты знал меня когда-то. Гарь, ночь без времени, ущербная луна, Среди миров гремит посуда, А я стою один, и ненависть одна Еще жива во мне покуда. В тоске безумия, в бессилье немоты, В круженье морока и бреда — Ты все еще не я, я все еще не ты. И в этом вся моя победа.