Вид с балкона

Потом Орест Иванович увидел, что явно уставшая Лена о чем-то тихо разговаривает с осиротевшими «родственницами». Те вытирают слезы и с доверием слушают ее, даже старшая, в полосатом жакете, не внушающая самому Оресту Ивановичу никаких симпатий.

На сына он в этот день избегал смотреть: Игорь был растерян и мрачен. Когда сестры в последний раз прикладывались к покойнице и попробовали заголосить, он сделал знак Лене, чтобы она как-нибудь успокоила их, а сам отвернулся. Когда все закончилось, он посадил отца, тещу и жену в такси, а сам повез сестер на вокзал. Самое тяжелое было, пожалуй в том, что старшая, в полосатом жакете, была очень похожа на Игоря. Конечно, он не мог не вспомнить ту девочку, с которой вместе мерз в нетопленой комнате, спал на одной кровати, которую потом, наверное, во сне видел. Орест Иванович уже корил себя, что возложил на сына такую миссию, лучше бы уж он сам посадил этих девиц в поезд.

На следующее утро после похорон Орест Иванович позвонил по месту своей прежней работы и сказал, что от поездки на прибалтийский курорт он вынужден отказаться по семейным причинам. Пусть путевку передадут кому-нибудь другому.

9

Был самый конец июня. Даже ранним утром в квартире у Ореста Ивановича было страшно душно, хотя окна были открыты настежь. Духота эта пахла известкой: прошло почти два месяца с того времени, как он делал ремонт, а малярные запахи еще не улетучились. Орест Иванович проснулся с таким чувством, что эти запахи проникли ему даже внутрь, в горло и в грудь. Он поднялся и достал из холодильника бутылку «Боржоми».

Но тут задребезжал телефон.

— Здравствуйте, Орест Иванович! Это я, Аллочка. Знаете, у нас сегодня родилось двое маленьких детей.

Орест Иванович чуть не выронил бутылку.

— Как двое?

— Так, двое. Ведь это бывает. Бабушка и Игорь пошли туда, потому что из автомата ничего толком нельзя добиться.

Орест Иванович вытер мокрый лоб. Это что же такое: почему никто вчера не удосужился позвонить ему, что невестку уже препроводили в родильный дом?

Но сейчас обижаться было не время.

— Аллочка, ты меня слышишь? Я сейчас к вам приеду, никуда не уходи.

Орест Иванович положил трубку и стал лихорадочно одеваться.

— «Двое маленьких детей»!.. — вслух повторил он. Слово «близнецы» еще не пришло ему в голову. Не спросил он у Аллочки и кто эти «двое»: мальчики, девочки?

Солнце резко светило над Крымским мостом. Вода в Москве-реке была серая и, наверное, очень теплая. Асфальт, наоборот, казался синим. Орест Иванович торопился и думал о том, как плохо было в эту душную ночь его невестке, рожавшей двойню.

На метро ему предстояли две пересадки. Очки у Ореста Ивановича запотели. Его сердило, что он не может одолеть собственное волнение и то, что никто в вагоне не догадался уступить ему место. В конце концов ему за шестьдесят… Если бы знали все эти разомлевшие от жары, равнодушные люди, что он дважды в одно утро стал дедом, все бы, наверное повскакали с мест, чтобы его усадить. На этом испытание не кончилось: у метро «Ждановская» предстояло еще сесть на автобус. Но это уже было слишком!.. Орест Иванович отошел за автоматную будку и стащил с себя галстук. Немного отдышался и пошел пешком непривычным для себя торопливым, с перебежкой, шагом.

Район этот был перспективный, но пока еще малоблагоустроенный. Тут только что прошла поливочная машина, и вся проезжая часть улицы залеплена была рыжей, размокшей, сальной глиной, да и на тротуарах ее хватало. Орест Иванович тащил на своих ботинках столько этойтяжкой глины, сколько не перебывало у него на ногах за все послевоенные двадцать пять лет. Невольно он вспомнил тихий, выметенный Померанцев переулок, куда ему с Фрунзенской набережной было рукой подать.

Шлепал он пешком более получаса. Были у него опасения, что не найдет дома: бывал он тут всего два раза, да и то зимой. Но, увидев перед собой двухэтажный белый детский садик, который зимой только строился, а сейчас ожил, наполнился, как птичник, голосами, Орест Иванович понял, что вроде бы идет правильно.

Аллочка увидела его еще с балкона. Когда он поднялся на четвертый этаж, она уже ждала его у двери и кинулась к нему. В первый раз в жизни Оресту Ивановичу показалось, что он может зарыдать. Он еле-еле сдерживался и стал гладить девочку по голове, пряча от нее свое лицо.

— А ты разве не в школе?

— Что вы! Летом ходят только отстающие.

Должно быть, Аллочка решила, что Орест Иванович страшно волнуется, поэтому все и перепутал.

— Садитесь, пожалуйста. Они скоро придут, и мы все узнаем.

Он еще погладил ее по голове, на которой сегодня не было банта. Но ему не сиделось, он встал и прошелся по комнате.

— Скажи, Аллочка, мама вчера… заболела?

— Да. А дети родились сегодня рано утром.

Потом Аллочка сообщила, что дети — это два мальчика общим весом в четыре килограмма шестьсот граммов.

— Как вы считаете, это не очень мало?

— Да нет, — растерянно сказал Орест Иванович, сам не знавший, много это или мало. — Наверное, хорошие ребята…

— Я тоже так думаю, — сказала девочка.

Она тоже волновалась, это было очевидно. Надо было бы приласкать ее, развлечь. Но Орест Иванович сейчас уже думал только о собственных внуках: какие они, что для них нужно, как они будут здесь расти? Он рассеянно перелистывал ноты, разбросанные по крышке рояля, и думал о том, что и его внуков, пожалуй, чуть подрастут, засадят за эту штуку.

— По-моему, вы не рады, — грустно заметила Аллочка.

— Нет, что ты!.. Я рад. — Орест Иванович вытер с лица теплый, какой-то тяжелый пот. — Скажи, Аллочка, как вы все тут живете? Игорь… он вам не мешает?

— Что вы! Я даже не представляю, как мы раньше были без него. Если я прошу бабушку спеть, то она говорит, что у нее болит голова, а вот если Игорь попросит, то она никогда не отказывается.

— Что же она поет?..

— Разное. Чаще всего «Что так жадно глядишь на дорогу?». Вы знаете эту песню?

…Стеклянные подвески на люстре, вывезенной еще из Померанцева переулка, жалобно дребезжали: этажом выше топали чьи-то большие ноги, как будто нарочно хотели вызвать этот нервный, непереносимый сейчас дребезг. Потом кто-то так саданул дверью, что люстра исполнила целый концерт. Орест Иванович возмутился: такое безобразие будет потом и над головой его маленьких внуков.

— Там живет один спортсмен, — объяснила Аллочка. — Но он, кажется, скоро разводится с женой. Пойдем на балкон? Тогда мы скорее увидим Игоря и бабушку.

На балконе, в горячем от солнца ящике, доцветали измельчавшие анютины глазки.

— Я их поливаю, — сказала Аллочка. — Но в этом году такая жара!

Вдали маячило какое-то редколесье. По насыпи шла электричка. Зеленели остатки чьих-то индивидуальных огородов. Пахло жарой и глиной.

— Здесь скоро будет очень хорошо, — сказала Аллочка. — Только вот бабушке не хватает того дворика. Помните, который виден был с нашего старого балкона?..

И она тут же радостно закричала:

— Идут, идут!..

С высоты четвертого этажа Оресту Ивановичу нетрудно было увидеть своего сына и его тещу. Они очень торопились. Наверное, потому что оставили Аллочку дома одну. Они ведь не знали, что он тут.

— Бабушка, по-моему, уже не плачет, — определила Аллочка.

Те были совсем близко. Орест Иванович не без скрытой боли заметил, что Игорь и его красавица теща выглядят совершеннейшими близкими родственниками. Идут, чуть ли не обнявшись, и что-то горячо обсуждают: может быть, как детей назвать или как их тут, в этой двадцатисемиметровой квартире, разместить. Еще здорова ли мать? Орест Иванович, волнуясь и досадуя на сына, думал о том, что вот детей-то делать не хитро, а вот условия для них создать — об этом должен сейчас кто-то другой позаботиться. И ему очень хотелось, чтобы этот другой был именно он сам.

— Я открою, — сказал он Аллочке. — Погоди…..Сына своего Орест Иванович не видел месяца два.