Страница 2 из 116
Но в штыки идут неохотно, а от смерти хоронятся в сочащейся полесской трясине, отгораживаются рядами колючей проволоки.
Ленивую стрельбу внезапно сменяет лихорадочная перепалка, а бредовый солдатский сон прерывается ожесточенной, беспорядочной ночной рукопашной.
19 февраля 1915 года ночной бой закончился для Тухачевского пленом.
Разно ведут себя люди, очутившиеся в плену. Некоторые откровенно радуются тому, что остались живы, и только это заботит их до конца войны. Другие ищут для себя оправданий, чтобы заглушить укоры совести, и ждут, что кто-то когда-то придет и освободит их. Третьи ищут — ищут дорогу обратно, к своим.
Тухачевский принадлежал к третьим.
И не долг перед царем, не воинская присяга, а сознание, что он нужен русской армии, солдатам, отечеству, не давало ему покоя. Ведь он был кадровым военным, получил необходимое профессиональное образование и полезный, хотя и тяжелый, опыт полугода войны.
Сквозь решетку окна промерзшего вагона видно, как мелькает бесконечная извивающаяся лента верхушек деревьев на фоне темнеющего неба. В сумраке вагона сгорбились молчаливые фигуры с поднятыми воротниками. Тухачевскому остается только думать. Он один на один с невеселыми мыслями о будущем, невеселыми воспоминаниями. Годы войны были годами бедствий, годами горя. И оно не миновало их семьи. Мавра Петровна лишилась во время войны сразу мужа и дочери, а теперь вот — сына. Наверное, в газетах объявят: «без вести пропавший».
А всего три дня назад там, дома, вспоминали о нем — Ведь 16 февраля 1915 года ему исполнилось двадцать два года.
Бежать, во что бы то ни стало бежать! Он здоров пока, вынослив и неприхотлив. Знает немецкий, французский. Ему не страшны ночные переходы, он не боится спать на мокрой земле, питаться чем попало.
И Тухачевский бежал. Бежал раз. Поймали. Второй — снова схватили. Третий — и вновь неудача.
В глазах немецких властей этот поручик был уже рецидивистом-бегуном.
А для таких имелся специальный лагерь-крепость — Ингольштадт. Оттуда не убежишь, это не лагерь, а тюрьма, с камерами, рвом, с колючей проволокой.
Самые различные люди попали в этот каменный мешок. Французы и англичане, русские и бельгийцы, старые и молодые, думающие и беспечные.
Режим тюремный, кормят впроголодь. Одна отрада — днем можно общаться с товарищами по несчастью.
Сквозь проволоку, через толстые стены сочатся скупые вести о войне. Один-два факта, самое суммарное представление о ходе операций, случайная газета — и начинаются споры. Поручики и капитаны, майоры и полковники, забыв о чинах, выступают в роли стратегов. И, может быть, ни в одной военной академии мира не было столь свободного обмена мнениями, разящей критики.
Неразговорчивый вообще, но умеющий хорошо слушать, жадный до всего нового, Михаил Николаевич сумел и в плену значительно пополнить запас знаний по военному искусству. Интересовали его и вопросы политики, хотя в лагере ею занимались меньше, чем делами военными. И если известие о свержении царизма в России было неожиданным, то сам факт падения монархии Тухачевского не удивил.
Еще до войны, живя в Москве, встречаясь с радикально настроенным студенчеством, а иногда и с революционерами-большевиками, каким стал позже товарищ молодости Николай Кулябко, Тухачевский знал и о рабочем движении, переживавшем новый подъем в 1912–1914 годах, знал и о борьбе большевиков. Чувство враждебности к трону, царизму окрепло еще тогда.
Монархия пала. А война продолжалась. И трудно было пленным разобраться во всех предательских махинациях буржуазного Временного правительства и его клевретов из лагеря соглашателей. Многие пленные сходились на том, что война идет на убыль, недолго осталось терпеть.
Тухачевский не спорил с ними, а готовил новый, четвертый и самый трудный побег.
Четвертый кончился так же, как и три предыдущих. Но Михаилу Николаевичу на сей раз повезло. В пойманном беглеце трудно было узнать бывшего офицера-гвардейца, и когда его спросили, то Тухачевский назвался солдатом. Куда угодно, но не в опостылевший Ингольштадт.
Солдатский лагерь. Гоняют на работы. Но среди солдат мало скорбящих о батюшке-царе, есть и бывшие рабочие, участники стачек, забастовок, революции 1905 года. С простыми солдатами Тухачевский нашел общий язык быстрее, чем с иными офицерами.
Михаил Николаевич постепенно постигал солдатские думы и мечты, стремление вчерашних крестьян к мирной работе, земле. Потом, в Петрограде, эти беседы ему пригодились.
Война продолжалась, хотя на фронтах все чаще и чаще происходили братания; война продолжалась, так как ни кайзеровское правительство, ни правители Антанты, ни буржуазное Временное в России не хотели отказаться от своих захватнических планов и добычи, которую сулила победа.
А осень уже исхлестывала холодными дождями изуродованную землю, неприбранные трупы, окопы.
И близилась новая зима, еще одна, четвертая, страшная зима войны.
Тухачевский снова бежал. И, наконец, убежал. Ему удалось добраться до Швейцарии, а оттуда через Францию и Англию домой, в Россию.
Россия митинговала. «Долой!» и «Да здравствует!» слышалось со всех сторон. «Долой войну!», «Долой Временное правительство!», «Да здравствует мир!» и снова, в октябре, — «Вся власть Советам!». Россия боролась. «Долой Временное правительство!», «Вся власть Советам!» — эти лозунги стали требованием народа не вдруг, не сразу, понадобилось немало времени и еще более усилий большевиков, Ленина, чтобы собрать под этими лозунгами силы новой революции, сделать ее подлинно народной и потому непобедимой.
Как ни прислушивался Тухачевский к вестям, долетавшим из России в тот лагерь, где он сидел, сколько ни беседовал с солдатами, кое в чем ему еще надо было разобраться.
Что представляло собой Временное правительство, олицетворявшее диктатуру буржуазии, Тухачевский понимал достаточно отчетливо. О нем и его политике с сочувствием писали западные газеты, на его стороне были и офицеры, которых Тухачевский тоже знал хорошо.
Но вот большевики, Ленин? «Власть Советам»? Об этом буржуазные газеты либо не писали, либо писали в таких тонах, что ни одному слову их верить было нельзя.
За Ленина, большевиков были солдаты. Солдатам Тухачевский верил.
Между тем наступал момент, когда «ружья сами начинают стрелять».
Близился конец октября 1917 года.
25 октября по Питеру затрещали выстрелы, и Зимний ощетинился штыками в последней, отчаянной и безнадежной попытке выстоять, переждать, дождаться помощи от «верных» полков…
Тухачевский вернулся в Россию в самый разгар событий.
И резко разошелся с дворянами — офицерами своего полка, — не случайно солдаты избрали его командиром роты. Ему близки были думы народа, боль народа, будущее народа. Съездив в отпуск домой, в Пензенскую губернию, Михаил Николаевич мог еще и еще раз убедиться, насколько ленинская политика отвечает крестьянским, народным мечтам.
Тухачевского приняли в партию большевиков.
Конец весны 1918 года. «Похабный» Брестский мир только временная передышка. Кайзеровские войска оккупировали Украину и Белоруссию, вошли в Прибалтику. Нескончаемым потоком на запад потянулись эшелоны с хлебом, сахаром, салом, углем. Еще не наступили «черные дни» германской армии, и многие военные специалисты были склонны считать, что немцы стоят на пороге победы.
Большевики, Ленин заглядывали в будущее. Ленин видел поражение немцев. Предвидел он и то, что разбитые, обессиленные эксплуататорские классы России будут искать опору на Западе. И бывшие царские генералы, «прославившиеся» на фронтах сражений с «немецкими варварами», не остановятся перед тем, чтобы заключить полюбовный союз с вчерашним врагом, чтобы нанести смертельный удар «врагу сегодняшнему», «врагу интернациональному».
Старая царская армия демобилизовывалась; новая, советская только-только начала формироваться. Но она уже имела свои боевые традиции. Это они, добровольцы, рабочие и вчерашние царские солдаты, разгромили кайзеровские войска под Нарвой и Псковом, Каледина и Петлюру.