Вещий Олег

«Главный дар – в старой рогоже, – подумал Рюрик. – Что же приготовил мне Великий Новгород?..»

– Меж тобой и нами никогда не стояли злые туманы. После того как ты подавил мятеж Вадима, Новгород не чинил препятствий и не устраивал заговоров. Ты охранял торговые пути и творил порядок. С глубокой печалью Новгород отмечает, что многое начало меняться. Аскольд захватил Киев, перерезал Днепр и забирает себе десятую часть товаров за пропуск цареградских гостей. Многие ромеи предпочли торговать с Киевом, Смоленск требует увеличить его долю за починку наших лодий, доходы Господина Великого Новгорода падают и будут падать.

Посол замолчал, давая Рюрику возможность ответить. Но князь тоже молчал, и, выждав, посол со значением повторил:

– И будут падать, князь Рюрик.

– Прошлой осенью я говорил вам, что доходы будут падать. Я просил увеличить дружину, нанять кривичей, финнов и русов для южного похода. Вы три дня спорили и отказали.

– Года опередили твои желания, князь. Не гневайся, но меч опирается о сильное плечо. Ты хотел послать воеводу, и мы знаем его имя. Олег из Старой Русы.

– Олег молод, отважен и умен.

– Олег – из племени русов, и Аскольд из племени русов.

– Это разные племена, боярин.

– Великий Новгород не может вручить свою судьбу русу, князь. Твою дружину должен вести выбранный нами воевода.

– Вот причина вашего посольства, – усмехнулся Рюрик. – Значит, вы решили забрать у меня дружину? Что ж, я готов отдать ее, если воеводой будет выбран Олег. Его отец был моим названым братом, Олег вырос в моих походах под сенью моего меча, и лучшего конунга вам не найти. Когда вскроются реки, Новгород наймет воев, вручит их Олегу и Олег приведет Аскольда в цепях. Днепр будет свободен, и никто не отнимет у Новгорода его доходов. Я, князь Рюрик, останусь княжить здесь с малой дружиной, а чтобы со мною не случилось беды, Новгород признает князем моего сына Игоря и до похода Олега принесет ему роту.

Он рисковал и понимал это. Он оттачивал хитрость всю жизнь, а меч – только перед боем. Но он не знал, что там, в рогоже, и хитрость пока помочь ему не могла.

Немного подумав, боярин требовательно протянул руку, и отрок почтительно вложил в его ладонь рогожный сверток. Боярин перехватил рогожу за концы, встряхнул, и к ногам Рюрика с глухим ржавым звоном упало отломанное лезвие меча. Зашумели воины у дверей, Сигурд рванулся вперед, но Рюрик жестом остановил всех.

– Поясни свой дар, боярин.

– Господин Великий Новгород никогда не принесет роту твоему сыну Игорю.

– Потому что он мал годами?

– Потому что он стар душой.

Послы торжественно отбили поклоны и степенно направились к дверям. И опять угрожающе заворчала стража, и опять Рюрик поднял руку и не опускал ее, пока послы не вышли.

– Проводить с честью.

Стража вслед за послами покинула княжескую избу. Донесся далекий возглас: «Проводить с честью!», удары мечей о щиты, и все стихло. Сигурд упал на колено возле кресла, осторожно положил ладонь на старческую руку.

– Почему ты стерпел оскорбление, конунг? Ты не хотел проливать кровь послов в своем доме, но позволь, и я с отроками нагоню их в пути!

«Какая горячая у него кровь, – думал Рюрик. – Он предан мне, как пес, потому что таким я вырастил его. Он будет предан Игорю, если… Если не узнает правды. У него очень сильная рука, и он убил сегодня пятого медведя…»

– Как они посмели сказать, что у твоего сына старая душа?

– Его мать умерла при родах. Я взял в кормилицы и няньки славянок. Я хотел, чтобы Игорь знал не только язык, но и обычаи славян, когда придет его черед править. Славянки умны и наблюдательны. Бойся славянок, Сигурд.

Он говорил, продолжая думать о сильной руке, что согревала его дряблую кожу. Сильная рука и горячая кровь – знак сильной души: как жаль, что Сигурд не его сын! И как будет трудно Игорю, если Сигурд когда-нибудь докопается до правды… Нет, этого не может быть, из Изборска никто не вышел живым, да и у Вадима Храброго не было детей. В этом клялся названый брат Ольбард, конунг северных русов и отец Олега. Клятва – великая сила, если нет другой силы. А сила есть, сила – в руке Сигурда. Жаль, Сигурд, очень жаль, но твой пятый медведь должен стать последним…

– Ты готов дать мне, твоему конунгу, клятву?

– С радостью, конунг.

– Это – трудная клятва, Сигурд. Очень трудная.

– Я готов, конунг.

– Тогда подбрось сухих дров в очаг и принеси бадью со снегом.

Он встал, когда юноша убежал за снегом. С трудом, упираясь ладонями в колени, разогнул ноющую спину, с трудом сделал несколько шагов. Но выпрямился, сам достал наполненный по его приказанию еще утром кубок, к которому так и не прикоснулся, и поставил его на стол. Что еще? Еще – меч. Его боевой меч, которым он опояшет Сигурда после клятвы. В утешение.

Он вдруг с удивлением обнаружил, что колеблется, что думает о Сигурде куда больше, чем о собственном сыне. Он никого никогда не любил – ни женщин, ни детей, даже своих собственных, – он не любил самого слова «любовь». Неужели он так привязался к Сигурду?.. Нет, иначе рухнет все, вся мечта и вся жизнь, иначе сын – его последний сын! – тоже отречется от отца, уйдет в вик[3]… Нет, не будет этого! Его сын наследует ему, его княжению, его славе…

Сигурд притащил полную бадейку снега – чистого, рассыпчатого, от которого пахнуло юностью, и Рюрик почувствовал, как сжалось сердце. Нет, он не имел права на жалость: жалость расслабляет воина, и русы правильно делают, что возвращаются к семьям только на зимовья. Русы – отважные воины, но у них нет цели. А у него – есть. Он создаст державу для единственного сына, а тот – для своего сына, и скальды будут распевать вечную хвалу основателю династии Рюрику, и это зачтется ему в веках. И ради этого Сигурду придется потерпеть. Да будет так! Рюрик взял кубок двумя руками – все же пальцы его дрожали, пальцы знали о боли, которая ожидает Сигурда, – и протянул юноше кубок.

– Выпей до дна.

Он смотрел, как Сигурд благоговейно, неторопливо пьет священный напиток берсерков, и сердце его щемило. Он вовремя вспомнил о напитке: это заглушит боль, и Сигурд надолго уснет.

– Обнажи правую руку. Протяни ее в огонь ладонью вниз. Ниже. Еще ниже! Повторяй за мной высокую клятву. Каждое слово ясно и твердо, и руки при этом не должны дрожать.

– Конунг…

– Терпи, ты – воин. Будет легче, когда станешь думать о клятве, о каждом ее слове. Повторяй. Клянусь Великим Одином и вечным блаженством отца моего Трувора Белоголового. Клянусь вечным блаженством воинов и моих детей, если им выпадет счастье пасть в бою. Клянусь…

В низкой избе нестерпимо пахло горевшей человеческой плотью, по окаменевшему лицу Сигурда ручьем катились слезы, но он не отдергивал руку и ясно произносил каждое слово:

– …моему конунгу Рюрику, что никогда ни я, ни мои дети не замыслят ничего черного против его сына Игоря. Клянусь, что буду всеми силами, мечом и отвагой верно служить моему господину Игорю, как служу его отцу конунгу Рюрику. И пусть для меня и моего отца Трувора Белоголового навсегда погаснут костры Вальхаллы, если я нарушу эту священную клятву.

Горели сухожилия, запеклась кровь, Рюрику казалось, что он слышит отчаянный стук обезумевшего от боли юного сердца.

– Я, твой конунг и князь, принял твою священную клятву. Руку в снег. Быстро!

Сигурд сунул сожженную ладонь в зашипевший снег. Стоял над бадьей, согнувшись, здоровой рукой опираясь о край. Слезы и пот катились по его осунувшемуся, разом постаревшему лицу и падали в снег. Рюрик опоясал его своим боевым мечом.

– Отныне ты носишь свою клятву с собой. Когда заживет рука, возьмешь под свое начало мою дружину и отвезешь Игоря в Старую Русу. К Олегу, сыну моего побратима Ольбарда, прозванного Синеусом.

Неделю Рюрик не отходил от метавшегося в горячке Сигурда. Лечил его мазями и настоями, которых знал множество, кормил и поил, а сам ел кое-как и дремал в кресле, готовый вскочить по первому стону. Только сейчас он выяснил для себя, насколько ему дорог воспитанник, но ни разу не пожалел о взятой им клятве.

3

Морской завоевательный поход (отсюда – викинг).