Страница 14 из 39
Не удивительно, что при таком всеобщем возбуждении не могли оставаться спокойными горячие головы прогрессистов. В день решительного собрания азарт дошел до высшего напряжения, и перерыв ни в каком случае не мог быть назван отдыхом. Во всех залах слышались страстные пререкания, часто переходившие в насмешки и, наконец, личные оскорбления, правда, через час забываемые. Но если бы сосчитать количество предполагавшихся дуэлей, из которых ни одна не состоялась, то каждый член клуба имел бы полную возможность быть убитым несколько раз.
Вопрос — «куда» в данную минуту волновал всех гораздо больше, чем судьба России.
Только три человека не принимали участия в спорах; двое из них — Аракчеев и Имеретинский — спокойно сидели в небольшой уютной гостиной и обсуждали технические подробности аппарата. Третьим был Штернцеллер. Он быстро ходил по пустой во время перерывов зале собраний и нервно кусал себе губы. Последнее время он все куда-то уезжал по делам и только в дни заседаний появлялся в клубе. Несмотря на свои шестьдесят лет, астроном выглядел еще очень бодрым, и ум его сохранил полную свежесть. Он был маленького роста, худ, но широкоплеч и довольно небрежно одет. Некрасивое лицо с горбатым носом и холодными, проницательными, умными глазами одновременно привлекало и отталкивало. Штернцеллер не носил бороды и усов, а баки и длинные густые волосы его были белы, как снег. В общем, этот человек производил впечатление ловкого и сильного хищника, борьба с которым не легка. Когда получасовой перерыв кончился — он первый занял свое кресло и, закрыв глаза, приготовился слушать.
Прогрессисты опять наполнили залу и, продолжая шумно спорить, рассаживались по местам. На председательскую трибуну взошел вице-председатель Стремоухов, а ораторскую кафедру занял Аракчеев, один из трех остававшихся докладчиков.
Он начал спокойно и бесстрастно, но постепенно тон его речи повышался, увлекая собрание. Величественная фигура, образец старческой красоты, и громкий, приятный голос усиливали впечатление. Аракчеев говорил о Венере.
Он ясно и логично, с полным знанием дела доказывал преимущества этой планеты перед другими. Он опровергал все доводы московских астрономов, так как, по его мнению, аппарату на Венере не могла угрожать никакая опасность. Спуститься в экваториальном поясе было бы, конечно, неосторожно, но путешественники имеют полную возможность управлять своим кораблем в эфирном океане и направить его в умеренные широты Венеры. Бури и грозы не страшны аппарату, который предназначен для межпланетных сообщений, ибо он, согласно своей цели, должен быть чрезвычайно прочным. Удалиться с Венеры будет вполне возможно, потому что она вовсе не постоянно закрыта облаками. Целая серия наблюдателей удостоверяют, что они видели пятна постоянной формы, то есть самую поверхность планеты, не задернутую туманной завесой. Солнце там светит ярче, — и быстрее, чем на Земле, понесет небесных странников, так что им не придется поднимать аппарат в верхние слои атмосферы, — обстоятельство, которое могло бы служить серьезной помехой для путешествия. Далее маститый оратор смелыми образами описал великолепие девственной природы молодого, богатого жизненными силами мира, согретого лучами близкого Солнца и полного света и красок.
Это уже больше не был спокойный доклад ученого, а страстная проповедь пророка, борца за свою идею. Голос Аракчеева гремел и покорял себе слушателей. Он кончил призывом не удаляться от источника жизни, благодетельного Солнца, а, наоборот, стремиться к нему, так как только там мы найдем истинную красоту и разнообразие, превосходящее все, что существует на Земле.
Собрание пришло в энтузиазм. Прогрессисты аплодировали до тех пор, пока у них не распухли руки. Их старый вождь, всегда такой ровный и спокойный среди частых бурь, первый сумел увлечь всех, без различия партий. Победа сторонников Венеры казалась обеспеченной, и члены клуба очень неохотно стали слушать следующего, предпоследнего докладчика. Ему сначала пришлось говорить под довольно громкий ропот не успокоившихся коллег, совершенно не расположенных выслушать его. Однако, постепенно собрание заинтересовалось и утихло.
Оратором выступил молодой приват-доцент Петербургского Университета, Б. Г. Добровольский. Несмотря на молодость, он уже успел зарекомендовать себя, как талантливый ученый, прекрасный знаток Марса и последователь проф. П. Ловелла и Г. А. Тихова. Среди кандидатов в члены экспедиции Добровольский был не из последних. Теперь на его долю выпала трудная задача — восстановить авторитет планеты, изучению которой он себя посвятил. Это было нелегко после блестящего доклада Аракчеева, склонившего все умы в свою пользу.
Молодой астроном, видимо, волновался, и сперва слова его были нетверды, но потом, увлеченный своей мыслью, он успокоился, и речь зазвучала уверенно и сильно.
Он мало говорил о Венере, только упомянув о том, что мы про нее знаем немного определенного, а то, что и знаем, как например, близость к Солнцу, сильный наклон оси и прочее — не говорит в пользу ее сходства с Землей. Перейдя к Марсу, Добровольский весь преобразился и восторженно начал его описывать, полемизируя с учеными, считающими нашего соседа полумертвой холодной планетой. Оратор с любовью и увлечением рассказывал о ясной атмосфере Марса, не заволакивающей красот звездного неба, украшенного там двумя небольшими, быстро движущимися лунами; о пурпурных зорях и об оригинальности пейзажей этой планеты, благодаря преобладанию красного цвета. Таинственные каналы, существование которых в последнее время подтвердила фотография, их правильность и раздвоение — несомненно, указывали на присутствие искусных инженеров.
— Пусть даже, — заключил он свой доклад, — мы встретим на Венере более богатую природу, что, впрочем, еще не доказано, — на Марсе мы найдем старую и высокую культуру, созданную его обитателями. Они, как сама планета их, вероятно, старше, чем род человеческий на Земле, и мы многому научимся у них; марсиане откроют нам такие тайны природы, о которых мы и не подозреваем. Поэтому я вас зову не к материальному свету Солнца, а к духовному свету цивилизации наших таинственных небесных соседей!
Взрыв восторга, подобный тому, которым проводили Аракчеева, был ответом на вдохновенные слова Добровольского. Настроениё собрания опять стало гадательным: Венера и Марс нашли себе равносильных защитников. Кто же, наконец, победит?
Оставался последний, тринадцатый докладчик, которым оказался Штернцеллер. За кого он будет говорить? Он ни с кем не делился своими взглядами, и для всех было тайной, к какой астрономической партии он принадлежит. Впрочем собрание почти не сомневалось, что после двух предшествующих докладов он выскажется за Марс или за Венеру, потому что, в противном случае, его ждет верное фиаско.
Старый астроном, видимо, нисколько не волновался; взойдя на ораторскую кафедру, он спокойно достал из кармана записную книжку и положил ее перед собой. Затем, основательно откашлявшись, стал говорить. Он начал с Луны. По зале пронесся ропот неудовольствия, так как прогрессисты подумали, что Штернцеллер хочет выступить ее сторонником. Не обращая на это ровно никакого внимания, он продолжал. Почтенный ученый доказывал, что мы еще очень мало знаем про земного спутника; гипотезы, стоящие в полном противоречии одна с другой, невероятные наблюдения и ненаучные толкования — всем этим полна селенография. Он приводил из своей книжечки и просто на память различные данные, подтверждавшие его слова.
После Луны пришла очередь Меркурия; здесь не требовалось особых усилий для доказательства того, что наши знания о природе его равняются нулю. Пока что собрание оставалось спокойным и слушало довольно вяло. При имени Венеры все оживились. С тонкой иронией и неподражаемой логикой, обнаруживая колоссальную эрудицию и опытность в наблюдениях, разбирал Штернцеллер все утверждения сторонников Венеры и неумолимо доказывал их полную необоснованность и даже часто противоречивость. Марсисты торжествовали, заранее предвкушая свою победу после такого поражения их противников. Штернцеллер, которого они уже считали своим, насмешливо взглянув в их сторону, заговорил о Марсе. Увы! Эту планету постигла участь ее предшественницы. Оказалось, что мы про Марс знаем не больше, чем про Венеру. Только данные небесной механики точны и неопровержимы, а все рассуждения о температурах, атмосферах, морях и жителях строгий астроном презрительно назвал «беллетристикой». Записная книжка продолжала служить неиссякаемым источником фактических доказательств правоты его.