Страница 146 из 157
— Или взять мебель, вот эти удобные кресла, на которых мы сидим, — продолжал Русанов, не переставая поглядывать на «ноты», — где это все взять? Негде! Это хорошо, что в Степновске на мебельной фабрике оказался у Ильи дружок, когда-то вместе учились. Не тушуйся, Илья, без дружков, известно, нынче не обойтись, и эту нашу горькую истину мы обязаны доложить Антону Ивановичу так, как она имеется в действительности… Да, так вот этот дружок и помог достать мебель. Но мы отлично понимаем, что красивую и обеспеченную жизнь надобно строить не по блату, а по совести…
— А все ли так живут, как Очеретько? — спросил Щедров. — Известно ли секретарю партбюро, как живут колхозники Лукьяновы Дмитрий Степанович и Варвара Семеновна?
— Известно. Но Лукьяновы — это же рядовые, — ответил Русанов, растерянно глядя на лицо Щедрова и уже никаких «нот» там не видя. — Они не специалисты сельского хозяйства и не механизаторы.
— Но ведь в Старо-Каланчевской Лукьяновых намного больше, нежели специалистов и механизаторов, — заметил Щедров. — А они у вас забыты. Нехорошо, Русанов!
— Сознаю, что это нехорошо. Наше упущение. Но с вашей помощью, Антон Иванович, мы это упущение исправляем. — Русанов снова увидел в выражении лица Щедрова нужную ему «ноту» и заговорил смелее. — Или обратимся к вопросу денежному. Антон Иванович, в настоящее время станичная сберкасса трудится на полную мощь. У специалистов сельского хозяйства водятся деньжата! Как-то я спросил заведующего: много, говорю, хранишь трудовых? Храню, говорит, все сколько есть. А много ли приносят? Ты, отвечает, секретов не выпытывай, все одно ничего не узнаешь. Но как партийному руководителю тебе надлежит знать: вклады у старокаланчевцев растут с каждым годом. — Русанов задержал взгляд на Щедрове, подождал. — Но опять же, Антон Иванович, беда! Вклады растут, деньги и у людей имеются, а истратить их с большой пользой негде. Объяви, к примеру, что завтра в магазине будут продаваться автомашины или мебель, и сразу выстроится очередь. А почему? Люди живут богато! Только вот беда — наличных купюр частенько не хватает, а оттого иной раз задерживается выплата заработанного.
— Вот вы, Илья Афанасьевич, живете обеспеченно, можно сказать, хорошо живете, — обратился молчавший до сих пор Колыханов к Очеретько. — А как ваша идейность? Как ваша сознательность? От этого она не снижается?
— Не понимаю. — Очеретько смущенно сдвинул плечами. — Мой дед, Иван Очеретько, всю жизнь батрачил, был гол как сокол. Эта житуха, верно, снижала сознательность и унижала человеческое достоинство. А обеспеченность приподымает и сознательность и идейность.
— Смотри, парень, обрастешь хозяйским жирком и обо всем прочем позабудешь, — сказал Колыханов. — Всякая собственность — это же смертельный яд…
— Силыч, опять ты о своем? — с улыбкой спросил Щедров. — Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.
Колыханов загрустил, а после ужина попросил Щедрова отвезти его в Вишняковскую.
— На ночь глядя? — удивился Щедров. — Оставайся до утра.
— Не могу. Дело у меня…
— Обиделся?
— Скажи Ванцетти, пусть отвезет.
Озаренная фарами дорога темным кушаком убегала под машину. Ни встречного грузовика, ни брички. Пригорюнившись, Колыханов сидел рядом с Ванцетти и, казалось, дремал.
— Антон Силыч, скоро Вишняковская, — сказал Ванцетти.
Колыханов промолчал.
«Очеретько еще молод, что он смыслит в жизни, — думал он, склонив голову на саблю. — А вот как мне быть с Евсейкой? Выходит, пути-дороги наши скрестились сперва возле хутора Надзорного, а теперича, через сколько годов, тут, в Вишняковской. И где именно? В пансионате… Видно, придется пойти да поглядеть. Может, Антон прав, Евсейка уже не тот, что был…» Снова увидел себя и Застрожного в степи. Скачут два всадника — один наперерез другому. И вот уже скрестились шашки, сталь блеснула, заскрежетала. Застрожный выхватил маузер и в упор, на полном скаку, выстрелил Колыханову в грудь.
— Антон Силыч, вот и пансионат, — сказал Ванцетти, остановив машину. — Спокойной вам ночи.
— Рассветает, спать-то уже некогда.
Колыханов прошел по коридору, стараясь не стучать сапогами. «Зараз мы повстречаемся…» Дверь в изолятор была приоткрыта, Колыханов толкнул ее и вошел. На кровати лежал старикашка в полосатой пижаме. Не веря, что это был его давний враг, Колыханов выпрямился, по привычке положил руку на эфес шашки. Старичок проснулся и, поджимая ноги, сполз на пол. «Неужели это он? Неужели с ним я рубился под Надзорным?»
— Кто ты таков? — глухо спросил Колыханов.
— Не губи меня, Антон…
— Чего ты сюда заявился?
— Потянуло… Родные места не забываются…
— А хутор Надзорный не забыл?
— Пощади, Антон… Не губи мою душу…
Колыханов отступил к порогу, стоял и смотрел на лежавшего на полу старикашку. «Зазря я к нему явился…» То ли потому, что на полу лежал этот тщедушный старикашка и всхлипывал, шмыгая носом, то ли потому, что вместо прежней лютой злобы к горлу подпирала горькая досада, то ли потому, что солнце, ничего не ведая о душевном состоянии кочубеевца, поднялось из-за леса и горячим светом заливало всю комнату, — только Колыханов быстро вышел, решительно хлопнув дверью.
Глава 46
Из поездки по району Щедров вернулся двадцать шестого июля вечером. Усталый, опаленный солнцем и горячими ветрами, он вышел из машины и попросил Ванцетти раздобыть обыкновенные конторские счеты. Сам же нетерпеливо поглядывал на крыльцо, ждал, что вот-вот распахнется дверь и к нему подлетит Уленька.
— Может, заодно привезти какого счетовода? — участливо спросил Ванцетти. — Или бухгалтера?
— Нет, нет, нужны только счеты… — «Что это Ульяши нет? Или не слышала, как подъехала машина? Или еще что?..»
Возбужденный поездкой и желая побыстрее увидеть Ульяшу, Щедров не вошел, а вбежал в свою комнату и зажег свет. Уленьки не было. В дверях появилась тетя Анюта.
— Анна Егоровна, где же Уля?
— Ах, милый, подольше бы ездил, — ответила тетя Анюта, нарочито тяжко вздыхая и по-матерински ласково глядя на Щедрова. — Оставил молодую жену, улетел в степь и как в воду канул. А она тут измучилась, тебя поджидаючи. Жена-то она молодая, к разлукам не приучена. Ночь не спала, бедняжка, да все тебя выглядывала… А зараз она на дежурстве.
— Анна Егоровна, а нельзя ли Уленьку позвать?
— Позвать-то можно, да ить явится-то на минутку. — Снова тот же притворный вздох и те же матерински ласковые глаза. — Хоть бы дал о себе знать. Где пропадаешь и когда возвернешься? Теперь у тебя жизнь не холостяцкая, надобно думать о тех, кто тебя ждет.
— Дела в поле задержали, — сказал Щедров, принимая от шофера счеты. — Вот хочу подсчитать.
— Есть небось хочешь?
— У елютинцев обедал. Хорошо бы стакан чаю.
Щедров положил на стол счеты, свой дорожный измятый блокнот, чистые листы бумаги и задумался. Мысленно рассуждал так: «До того, как районные статистики дадут точные данные по урожаю отдельно по колхозам и совхозам, хорошо бы уже сегодня знать, сколько же в среднем по району получится зерна с гектара. А как у соседей? Как у Холодова?» Отложил счеты и позвонил в Марьяновскую. Холодов был весел, отделывался шуточками, говорил обо всем, а об урожае не сказал ни слова.
— Николай Васильевич, ты о зерне скажи!
— Чего же о нем говорить? — самодовольно смеясь, спросил Холодов. — Зерно-то еще не в амбаре! Вот закончим обмолот, тогда и подведем итоги. А пока ничего, сосед, мне не известно.
Чтобы Холодову не было известно? Трудно поверить.
— Разумеется, кое-что мне известно. Только не в моей привычке говорить гоп, не перескочивши. Вот завершим обмолот, учтем, подытожим, а тогда — пожалуйста!
— Мудришь, Николай Васильевич, скрытничаешь!
— Ничуть! Антон Иванович, а позволь узнать, что получается с центнерами в Усть-Калитвинском?
— Так ведь и у нас зерно тоже еще не в амбарах!
— Вот то-то!
И оба рассмеялись.