Страница 122 из 136
Степан старался не думать о том, что не относилось непосредственно к исполняемой им работе, и из его старания ничего не получалось. Зажимал ли в тисках болт, подравнивал ли напильником головку болта, а все одно думал не о том, как лучше и как быстрее это сделать, а о том, что тиски похожи на железные челюсти, болт хватают, как зубами, и что дома на столе осталась не дописанная им страница. На этой странице Степан описывал разговор влюбленных, и теперь, стоя у станка, ему казалось, что парень и девушка еще не все сказали. Поэтому, работая напильником, Степан мысленно продолжал этот неоконченный диалог своих героев, говорил то за девушку, то за парня, совершенно забыв о тисках. Иногда он, задумавшись, смотрел на свои испачканные машинным маслом руки, и ему казалось, что от черноты пальцы были короче и толще, и в уме он твердил себе, что эту деталь следовало бы запомнить, она могла бы пригодиться. Прислушивался к голосу напильника и опять обдумывал, как же точнее и как же лучше описать этот звук, почему-то напоминавший голосок заблудившегося в траве цыпленка. Всегда ждал окончания рабочего дня, чтобы побыстрее вернуться домой и там засесть за работу желанную, от которой он еще не знал усталости и жить без которой не мог. Было похоже на то, как если бы Степана насильно заставляли жить с нелюбимой женщиной, а он все время думал бы о другой, о любимой, стараясь избавиться от нелюбимой и уйти к любимой. Жить и дальше так, с раздвоенной душой, делая одно, а мысленно живя другим, Степан не мог, да и не хотел.
Совсем недавно, во время обеденного перерыва, мастер Остаповский пригласил Степана в свою конторку, небольшую комнату с одним окном, из которого был виден угол старого кирпичного забора. Степан уже был в этой конторке, правда, лишь один раз, когда его принимали на работу, и тогда он почему-то не заметил ни кирпичного забора за окном, ни темную, пропитанную дымом паутину в углах. Паутина казалась влажной и тяжелой, и Степан невольно подумал, что если эту грязную, прокопченную паутину взять пальцами, то она прилипнет к ним. «Мне надо смотреть не в угол и не на забор за окном, а на мастера и слушать, что он мне скажет», — подумал Степан, опуская голову.
Остаповский был не в духе. На ходу ногой сердито пододвинул табуретку, до лоска засаленную спецовками ремонтников, и предложил Степану сесть. Сам же со строгим, начальственным видом уселся за низеньким столиком, который был завален гайками и болтами. Остаповский локтями энергично раздвинул это железо, поудобнее облокотился о стол и, подперев ладонями мягкие, одутловатые и давно не бритые щеки, спросил:
— Не пойму, Степан, что у тебя на душе? — Он с укором, строго смотрел на своего нового ученика, и его жиденькие, почти бесцветные брови сломались как-то странно, острыми уголками. — Или ты чем хвораешь? Или у тебя в семье неприятность?
— И не хвораю, и в семье все хорошо.
— Так в чем же дело? — И опять у Остаповского уголками переломились брови. — Почему у тебя нет у нужной сноровистости?
Вот и тут вместо ответа на вопросы мастера Степан молчал и думал, почему у Остаповского, человека в общем-то добродушного, незлого, так удивительно поднимаются и ломаются брови, и это происходит не всегда, а только тогда, когда он о чем-то спрашивает. Надо и это запомнить и записать. И еще Степан заметил: никак не сочетались эти бесцветные, остро переломленные брови и это одутловатое, сильно заросшее лицо. Как будто два разных человека, — это тоже необходимо запомнить и записать. «Опять я за свое. И на кой черт мне нужны и его неказистые бровишки, и укрытые густой щетиной щеки, и этот кирпичной кладки забор за окном, и паутина в углу?» — сердито думал Степан и, чтобы не смотреть на мастера, опустил глаза.
— Ты слышишь, что я тебе говорю, Степан?
— Да, слышу, — покраснев, соврал Степан.
— Ты что, от природы такой квелый? Совсем не похож на своего батька, нет! Василий Максимович — это пружина! А ты что? Вот через то и не могу понять, почему у тебя не клеится работа? — спрашивал Остаповский, и Степан с трудом удержался и не посмотрел, как у мастера переламливались брови. — Как твои нервы, Степан?
— В порядке, — сухо ответил Степан. — Но при чем тут нервы?
— Я к тому спрашиваю про нервы, что уже был у нас в бригаде один случай. Приняли мы в ученики паренька с расстроенными нервами и вволю с ним намаялись. Боже мой, что он выделывал! — Степан не вытерпел и снова посмотрел на мастера: брови его уже поднялись и сломались. — Так у этого парня нервная система действовала не на задумчивость, как у тебя, а на веселость, и через то слесарить он не мог. Чуть что — бросает инструменты и тут же возле своих тисков кидается в пляс, сам себе подыгрывает и такого выделывает трепака, что со всей мастерской сходились поглядеть на плясуна. И вся работа останавливалась. «Ты что, парень, выделываешь ногами как сумасшедший? — спрашиваю. — Тебе надо работать не ногами, а руками, а ты что вытворяешь?» — «Иначе не могу, — отвечает он спокойно, — потому как без этого, без танца, нервы мои не выдерживают. Они у меня от природы беспокойные. Вот попляшу, успокою нервы и снова могу браться за дело». Узнала об этом танцоре твоя сестра Дарья Васильевна и посоветовала отправить его в художественную самодеятельность. Зараз он там, сам танцует и других обучает пляске, и вся художественная самодеятельность им не нарадуется. И нервы, сказывают, у него выздоровели… Но ты, конечно, в плясовую не кидаешься, до этого еще не дошло. У тебя, вижу, что-то непонятное для моего вразумения засело не в ногах, а в голове. Скажи откровенно — что? Какие думки в голове утаиваешь? Все эти два месяца я наблюдал за тобой. Ты работаешь так, как мокрое горит, все у тебя из рук валится. Прыти у тебя нету, вот что! А почему ее нету? Можешь ответствовать мне вразумительно? Не можешь или не желаешь? А ведь я дал слово Максиму сделать из тебя настоящего слесаря…
Степан не отвечал. Он думал, как бы ему поподробнее запомнить и потом записать это второе свое посещение конторки, и записать именно так, как оно было: и красный, из старого кирпича, забор за окном, и низкий, заваленный железом стол, и эту траурную, тяжело висевшую в углах паутину, и не забыть бы серые, одутловатые щеки мастера, и его бесцветные и так проворно ломающиеся брови. Степан любил такую подробную запись, и если не занести ее на бумагу по свежей памяти, то со временем многое и самое интересное забудется.
— Что же ты молчишь, Степан? — спросил Остаповский, и белесые его брови опять поползли вверх и сломались. — В молчанку нам играть нечего.
— Право, не знаю, Илья Самсонович, что вам и ответить.
— Во-первых, скажи, только чистосердечно: согласен ли ты со мной или не согласен насчет… э, как бы выразиться, твоего нерадения, что ли?
— Согласен, хотя я и стараюсь…
— Плохо, из рук вон плохо стараешься! — начальственно-строго повысил голос Остаповский. — Во-вторых, хочешь ли ты стать настоящим слесарем?
— Хочу, — ответил Степан.
— Тогда пойми меня, Беглов: сам я, без твоего радения и желания, слесаря из тебя сотворить не могу, потому как ты уже не дитё и сам обязан понимать и устремляться. Мало сказать «хочу», а надо еще засучивши рукава взяться за дело и все постороннее, что есть в голове, выбросить долой! Слесарное дело, Степан Васильевич, помимо физических сил, требует еще и умственного устремления. Беру всем известный факт: на буксире доставляют к нам не грузовик, а бездыханное тело, мертвый, никуда не годный металл. Мотор в нем давно отдал богу душу и уже закостенел. Что мы, ремонтники, делаем? Какое принимаем решение?
И снова Степан не слышал, какое ремонтники принимают решение и что они делают, когда к ним на буксире доставляют грузовик. На уме у него свое: «Запомнить бы и записать: „бездыханное тело“, „мертвый металл“, „мотор отдал богу душу и закостенел“».
— Иными словами: в данном случае перед нами уже не просто железо, а мертвое существо, и наша задача оживить и направить это существо на работу для переброски грузов, — продолжал Остаповский, все так же опираясь локтями о стол. — А ремонтники — это же артисты своего дела! Поэтому мы сперва потрошим грузовик, как все одно вареного рака, копаемся в его внутренностях, колдуем над ним недели три, а то и больше месяца, в зависимости от серьезности ремонта. Изношенные, непригодные части заменяем новыми или отремонтированными, — одним словом, оживляем. И когда машина собрана, мы ставим ее на ноги, и перед нами уже не безжизненный металл, а исправный грузовик, и из мастерских, как выздоровевший человек из больницы, он уходит на собственных колесах и безо всякой посторонней помощи. Так кто вернул машине жизнь? Кто вдохнул в нее силы? Мы, ремонтники! И после этого прошу запомнить: все это делается не только руками, а и головами!