Джули отрешённый

– Вы сказали вчера, что миссис Кристо поссорилась со своим сыном, вы это говорили?

– Да, говорил.

– Вы сами слышали, как они ссорились?

– Нет…

– Тогда откуда же вы знаете, что они поссорились? От господа бога?

– Я узнал это по тому, в каком она была горе.

– Но она не говорила вам, что они поссорились? Говорила или нет? Отвечайте!

– Ей незачем было говорить. Я и так знал.

– А я утверждаю, что ничего подобного вы не знали. Вы сказали, ее пугало, что Джули становится неистовым.

– Это правда.

– Неистовым по отношению к кому? К матери? К самому себе? Или ее пугало неистовство Джули по отношению к вам, доктор Хоумз, и на то были свои причины? Так как же? Будете отвечать или предпочитаете, чтобы я спросил самого Джули Кристо?

– О чем бы вы его ни спросили, это неважно.

– Но ответы доказывают, что это важно, доктор Хоумз. Юноша оказался на скамье подсудимых по обвинению в убийстве, и ваши вчерашние показания о его неистовстве могли привести его на виселицу. А потому опять вас спрашиваю: не был ли он неистов именно по отношению к вам, оттого что за многие годы возненавидел вас и хотел, чтобы вы оставили в покое его мать? Разве не так? И не потому ли вы давали вчера такие показания, которые могут стоить ему жизни? Quern dillgo castigo. Кого люблю, того караю…

Страпп вскочил, кто-то у меня за спиной выдохнул: «Господи Иисусе…» – зал опять зашумел. Наконец, порядок был восстановлен, и все взгляды обратились к Хоумзу в ожидании ответа.

– Это злобное, чудовищное обвинение. Это неправда, – произнес он дрожащим голосом.

– Спросить мне об этом самого Джули, доктор Хоумз?

Со своей кафедры, со свидетельского места, Хоумз сделал последний, судорожный бросок.

– В этом юноше зло рождает зло, – прогремел он, – но я преследовал грех в этом доме. Невзирая на дьявольскую угрозу насилия, нависшую надо мной, и…

– Достаточно, доктор Хоумз, – сказал отец. – Вы свободны.

– Даже с этим греховным…

– Достаточно, доктор Хоумз, – повторил отец. – Вы свободны.

Доктор Хоумз был все-таки уже стар, и сейчас, когда мой отец обошелся с ним так безжалостно, сочувствие большинства оказалось на стороне евангелиста, а не на стороне адвоката; похоже, что отец совершил нелепую, непростительную ошибку. Должно быть, впервые доктор Хоумз вызвал в нашем городе что-то вроде общего сочувствия. «Так какая же это защита?» – в отчаянии спрашивал я себя.

Я уже и не надеялся понять, что хочет доказать отец. Он подорвал доверие к Хоумзу, но пробудил к нему сочувствие. Он побеседовал о музыке с Билли – и вовсе ничего этим не доказал. Он довел до слез несчастную мисс Майл, а чего ради? Вероятно, были тут некая логика и некий смысл, но все это никак не помогало опровергнуть выдвинутое против Джули обвинение.

И теперь мы ждали, чего защитник станет добиваться от оставшихся двух свидетелей: от Нормы Толмедж и от Бетт Морни.

Первой он вызвал Норму, и, к моему удивлению и облегчению, она вышла с таким видом, словно рада была вручить ему свою судьбу.

– Начнем, Норма… вы не возражаете, что я так вас называю?

– Называйте, – ответила Норма. – А вообще у нас в городе я теперь мало кому это позволяю.

– Спасибо, дружок, – поблагодарил мой отец нашу огненную Иезавель, да так мягко и ласково, совсем, совсем другим тоном, чем говорил с доктором Хоумзом. – Я перейду прямо к делу.

– Что ж, давайте, мистер Куэйл, да только здесь полно ханжей, так что, пожалуй, никто из них вас не поймет.

– Я хочу спросить вас об этих знаменитых танцульках, которые вызывают такое негодование в нашем высоконравственном, христианском, добропорядочном и разумном городе…

Норма чуть пригнулась, словно готовилась с радостью кинуться в драку.

– …о джазе и выпивках, – продолжал отец. – Обо всем, во что, как полагают, погрузился Джули, отрекаясь от своей матери и своей веры. Вы ведь часто бывали на этих танцульках, не так ли?

– Да, и еще пойду, и всегда буду ходить! – крикнула она и с вызовом оглядела зал суда.

– Я в этом не сомневаюсь, Норма. И там вы часто видели Джули, не так ли?

– Да.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы он пил спиртные напитки?

– Нет. А если бы и захотел, я бы ему не позволила. Но он и не хотел. Джули не такой.

– Он когда-нибудь сквернословил?

– Сквернословил?

– Да.

Накрашенные губы Нормы дрогнули, и она расхохоталась.

– Да он и слов-то таких не знает. А если покрыть его самого, он просто не поймет.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы он оскорбительно отзывался о своей матери?

– Никогда. Он вообще никогда о ней не говорил. Зато я говорила.

– Вы когда-нибудь слышали, чтобы он с насмешкой отозвался о своей евангелической вере?

– Вы не знаете Джули. Он никогда ни над чем не насмешничает, даже над этими чудаками-евангелистами. Он не то, что я, мистер Куэйл…

– Он танцевал?

Норма опять рассмеялась, но даже не стала отвечать на такой нелепый вопрос.

– Понятно! – сказал отец. – Стало быть, вы твердо знаете, что Джули не танцевал, не пил и не заигрывал с девушками?

– Нет. Ничего похожего.

– Но соблазны там были?

– Ну, ясно! Сколько угодно. Но если кто пытался подъехать к Джули с бутылкой или к нему подходила какая-нибудь девчонка, я в два счета с ними разделывалась. – Послышался смех, но Норма оглядела публику и бросила в зал: – Чего смеетесь? Такие вот скоты и привели его на скамью подсудимых…

Обычным шумным способом – криком, топаньем, стуком молотка, грозными предупреждениями – порядок был восстановлен. Отец молча ждал, просто ждал, потом продолжил допрос:

– Иными словами, вы оберегали Джули?

– Да, оберегала.

– От чего?

– От гнусной подозрительности этого города, мистер Куэйл, – запальчиво ответила Норма, уязвленная смехом слушателей. – От них! – Норма гневно ткнула пальцем в зал.

– Почему вы так говорите?

– Потому что в этом городе полно людей с вывихнутыми мозгами, и они вечно ищут, о чем бы почесать грязным языком.

– Вы хотите сказать, что в городе всегда много сплетничали о Джули?

– В этом сволочном городе сколько лет только этим и занимались.

Еще прежде, чем Страпп или судья запротестовали против столь неподходящих выражений, отец очень мягко, даже с нежностью сказал Норме:

– Минутку, дружок. Мне понятны ваш гнев и возмущение, я тоже возмущен поведением некоторых людей в нашем городе, но если вы будете так выражаться, вы только скомпрометируете себя как дружественного свидетеля, а ведь вы этого не хотите. Так что просто отвечайте на вопросы и скажите, какие толки ходили про Джули.

– Вы уже сами это сказали. Болтали, будто он танцует, играет в джазе, пьет и, как выразился доктор Хоумз, развратничает. Будто возвращается домой пьяный и ссорится с матерью, бьет ее. Господи, да с чего они взяли?

– Он вступал с кем-нибудь в сексуальную связь? Что вам об этом известно?

Зал опять замер. Для того времени да еще для наших мест слова эти были слишком прямы и непривычны, и в этом зале они повисли, точно прозрачные маленькие бомбы, заряженные духовной взрывчаткой. А Норма запрокинула голову и расхохоталась, как девчонка.

– К этому алтарю Джули надо еще привести, мистер Куэйл. Сам он никогда к нему не подойдет.

– Джули когда-нибудь ласкал вас?

– Если бы!

– А вы его ласкали?

– Я его целовала всякий раз, как довозила до дому.

– А он что делал в ответ?

– Он не знал, что делать.

– Почему?

– Так ведь это Джули! Он не может так сразу. Он просто говорил «до свиданья» и входил в дом. Вот и все.

– А как, по-вашему, ему нравилось, когда вы его целовали?

– Да, нравилось.

– Как вы думаете, кто-нибудь был с ним в более интимных отношениях, чем вы?

– Никто. Разве что Бетт Морни. Но Бетт сама вроде него, так что вы уж ее саму спросите.