Джули отрешённый

– Представь, он говорил больше обычного.

– О чем?

– Как ни странно, о математике. Он спросил, как проще всего разделить кратные четных и нечетных чисел. И существует ли для этого какое-нибудь правило.

– Так и спросил?

– Не так, но смысл был этот. Он хотел знать, сколько может быть четных чисел во всех числах, кратных двенадцати и кратных семи, и сколько нечетных. Или вернее, как можно проследить систему упорядоченного сопоставления.

– Ничего не понимаю.

– Мне понадобилось полчаса, чтобы понять, чего он хочет. Никак не могла сообразить. Но суть сводится к этому.

Я почувствовал, что все это как-то связано с тайной алгеброй Джули.

– А так он нормален? – спросил я. – Для меня ведь загадка, каков он сейчас.

– Конечно, нормален. Такой же, как всегда. Даже словно бы помягче. Но у меня ужасное, жуткое чувство, Кит: мне кажется, он решил – для него, мол, все кончено, будь что будет. Он совсем не замечает, где он. Просто не замечает.

– И не видно, чтоб он грустил? Или раскаивался? – спросил я. – Нельзя хоть по каким-то признакам понять, что же все-таки произошло?

Бетт ответила не сразу.

– Только одно. Он и всегда был бледный, а теперь стал прямо прозрачный, кожа у него такая тонкая, просто страшно представить, как он ложится лицом на эти грубые серые одеяла. Я бы хотела, чтоб ты с ним повидался, Кит.

Я сказал, что я тоже хотел бы с ним повидаться, и мы опять заспорили о моем отце и Стендише. Почему я не уговорю отца взять на себя дело Джули? Почему не попытаюсь?

– Я пытался, – сердито ответил я, – а он меня и слушать не стал.

Бетт вздохнула, и когда она ушла, я подумал – вот и ее надеждам тоже конец.

Но назавтра (то была суббота, день получки) я роскошествовал в ресторане «Совершенство» по соседству с нашей редакцией, – ел дорогое, полтора шиллинга порция, мороженое с фруктами, и тут рядом села, вытянув шелковые ножки, Норма Толмедж. И сказала, что к ней приходила Бетт.

– Она хочет, чтоб я уговорила старика Стендиша отказаться от дела Джули, тогда за него сможет взяться твой отец, – сказала Норма.

– Ох, нет! Так не годится. Она с ума сошла.

– Почему? Чем это плохо? – спросила Норма. – Ты же сам этого хотел.

– Да, но только сперва мне надо уговорить отца.

– Она его уже уговорила.

До меня дошло не сразу. Потом я откинулся на стуле и захохотал.

– Ты чего смеешься?

– Мог бы и раньше догадаться, – сказал я.

– Не будь болваном.

– И ты ей обещала поговорить со Стендишем?

– Ясно, обещала.

– Какими же волшебными словами она тебя околдовала? – спросил я.

– Неважно, что она говорила. Ты ведь вроде думаешь, только твой отец и может вызволить Джули. Так она мне сказала, и уж, верно, тебе виднее. Так вот, когда завтра старик Серебряный придет к нам на воскресный обед, я ему скажу, чтоб он передал это дело твоему отцу.

Меня вдруг восхитил весь яркий, пламенеющий, грешный облик Нормы. Она любила красный цвет, и коленки у нее были голые, а грудь торчала торчком.

– А вы когда-нибудь ссоритесь друг с другом? – спросил я.

– Кто с кем?

– Ты с Бетт.

– Чего ради мне ссориться с Бетт?

– Не знаю, но…

– Вот еще! Она не осуждает меня, а я не осуждаю ее. Если хочешь знать, из всех городских девчонок Бетт одна мне по душе.

– Естественно.

– И если кто может уговорить Джули защищаться, так это Бетт.

– А ты не ревнуешь?

Как все, кто растет без матери, накрашены у них губы или бескровны, богаты они или нищи, ходят в отрепьях или в шелку. Норма была очень уязвима, насмешка и недоброе слово ее легко ранили.

– Бессовестный! – вскинулась она. – Зачем ты об этом?

– Извини, – покаянно сказал я. – Это во мне взыграл злой дух.

– Ты не злой дух. Ты верхогляд из глухомани, – сказала она с полнейшим презрением и к моему мороженому с фруктами и к профессиональной беспристрастной сдержанности, которую я на себя напустил.

Но расстались мы все равно друзьями, и, когда вечером за обедом я заговорил об этом, мой несгибаемый, непреклонный отец подтвердил, что согласился взять дело Джули, если Стендиш от него откажется.

– Он-то откажется, – усмехнулся я. – Норма уж постарается.

– Посмотрим.

– Как это Бетт ухитрилась тебя обойти? – спросил я чуть небрежней, чем следовало.

– Никто меня не обошел, как ты выражаешься, – отрезал отец. – Я беседовал с мистером Стендишем, увидел, что он понятия не имеет, как защищать мальчика, и подумал, что это несправедливо. В сущности, Стендиш как будто не слишком озабочен тем, чтобы найти какой-то новый путь защиты, он пойдет по пути наименьшего сопротивления, а в таком деле это явный провал. Вот почему я переменил решение, а вовсе не из-за разговора с мисс Морни.

И, однако, я не сомневался: это наша простодушная Бетт, которая пришла к нему в контору и говорила с ним от всего своего чистого, безгрешного сердца, сделала его защитником Джули, и я был слишком ей благодарен, чтобы задеть отца еще каким-нибудь неосторожным словом.

– Ай да папа! – крикнул с другого конца стола мой младший брат Том, наш домашний моралист.

– Сколько раз тебе говорилось, чтоб ты не употреблял в нашем доме это австралийское выражение…

Моя сестра Джин спросила отца, как он собирается защищать Джули. Обычно она могла вытянуть из него все, что угодно, но я был уверен – на этот раз он ничего ей не скажет. Путь защиты, который выбирал мой отец, всегда разворачивался постепенно, шаг за шагом, и до самой последней минуты никто никогда не знал, куда он ведет, даже мама, даже Джинни, а порой и сам подзащитный.

– Там видно будет, – уклончиво ответил он сейчас Джинни. Потом прибавил свое обычное определение хорошей защиты, такой защиты, которая в его духе:

– Всегда важно раскрыть внутреннюю логику дела, и, если она ясна, все сразу становится на свое место.

Мама тихонько вздохнула и прикрыла глаза. Только этим она и выразила свое недовольство: ведь отец снова брался за дело, на котором он ничего не заработает, и несколько недель занят будет по горло. Почему бы ему не взяться за другие дела и не заработать хоть немного денег – их так не хватало нашему безденежному дому.

– Бедный мальчик, – сказала мама про Джули.

– Бедная наша мама, – поддразнил я ее. Но даже и тут я ошибся. На другой день отец вернулся домой явно удивленный и сказал, что к нему в контору приходил мистер Морни и предложил заплатить за защиту Джули, – это удивило всю нашу семью, кроме меня.

Глава 18

Мой отец принялся защищать Джули еще до суда. Он опубликовал в нашем «Стандарде» заявление, в котором говорилось: каждый, кто выскажет в адрес его клиента обвинения, которые суд впоследствии признает ложными, будет нести ответственность за клевету, оскорбление или поклеп. Иными словами, если Джули признают невиновным, кое-кто из наших местных сплетников пойдет под суд. В таком городке, как наш, с подобным предупреждением, да еще исходящим от моего отца, приходилось считаться.

С точки зрения юридической, думаю, это заявление большой силы не имело, однако оно положило конец некоторым самым чудовищным сплетням в барах гостиниц, в парикмахерских, по телефону и у церквей после воскресной службы. Но не всем: всегда находился какой-нибудь новый повод почесать неуемно зудящие языки. Уже одно то, что защиту Джули взял на себя мой отец, было волнующим событием, и на каждом углу кто-нибудь по этому поводу ахал. Когда обвинителем назначили вечного противника отца, Страппа, весь город взвыл от восторга. Значит, будет бой. Сражение в суде разыграется на славу. Итак, вместо того чтобы притушить страсти, отец бессознательно их разогрел.

Первые его приготовления были, как обычно, непредсказуемы. Отыскивая внутреннюю логику случившегося, он всегда начинал как бы нравственно врастать в дело, он чувствовал себя в ответе за него – и потому, казалось, отрешился от всего на свете. Ходил по городу и никого и ничего не замечал. Когда к нему обращались, слушал вполуха. Когда разговаривал, словно не весь участвовал в разговоре. Но мы понимали, что с ним происходит. Пока он не почувствовал, что и вправду в ответе за дело, оно для него попросту еще не существовало. Итак, нам оставалось только ждать, и хоть я очень верил в отца, мне не нравилось, что обвинитель – его извечный противник прокурор Страпп.