Страница 102 из 106
Очутившись на берегу, французы разошлись в разные стороны. Тут-то дикари, вооруженные пиками и дубинами, набросились на них, десять на одного, и прикончили их. Раненому Турнеру удалось ускользнуть от своих врагов и спрятаться в чаще. Сидя там, он был свидетелем жестоких сцен. Никем не замеченный, Турнер бросился в море и, почти умирающий, был подобран шлюпкой с «Маскарена».
Рассказ об этом происшествии привел в ужас команды обоих судов. Раздались призывы к мести. Но раньше чем мстить за мертвых, надо было спасать живых. Ведь на берегу находилось три лагеря, и их окружали тысячи кровожадных дикарей-людоедов, уже отведавших человеческого мяса.
Капитана Крозе на судне не было: он ночевал в лагере, в лесу. Поэтому необходимые меры поспешил принять старший офицер Дюклемер. Им была отправлена с «Маскарена» шлюпка с офицером и отрядом солдат. Этому офицеру был отдан приказ в первую очередь заняться спасением плотников. Он отправился, проплыл вдоль побережья, увидел выброшенный на мель катер капитана Мариона и высадился на берег.
Капитан Крозе, проведший, как сказано, ночь в лесу, ничего не знал о резне. Около двух часов пополудни он увидел приближающийся отряд солдат. Предчувствуя что-то недоброе, Крозе поспешил навстречу отряду и узнал от Него о том, что произошло. Боясь, что эти вести могут лишить бодрости духа его команду, Крозе запретил сообщать ей о случившемся.
Между тем толпы туземцев заняли все окрестные возвышенности. Капитан Крозе велел взять с собой главнейшие инструменты, остальные зарыть, а затем поджечь сараи. Когда это было выполнено, он стал отступать; под его командой было шестьдесят человек.
Туземцы шли за ними, выкрикивая: «Такури мате Марион!» [72] Они надеялись, что, доведя до сведения матросов о гибели их начальника, приведут тех в смятение. Матросы, охваченные бешенством, хотели было броситься на дикарей. Капитану Крозе с трудом удалось удержать их.
Восемь километров были пройдены. Отряд добрался до берега и здесь, соединившись с матросами из второго лагеря, стал размещаться по шлюпкам. В это время тысяча дикарей сидели на земле, ничего не предпринимая. Но как только лодки вышли в море, вслед за ними стали лететь камни. Тут четыре матроса, хорошие стрелки, открыли огонь и уложили одного за другим всех вождей, к великому изумлению дикарей, не имевших понятия об огнестрельном оружии.
Капитан Крозе, вернувшись на «Маскарен», тотчас же послал шлюпку с отрядом солдат на островок Моту-Аро. Под охраной этого отряда бывшие на островке больные провели там еще одну ночь, а утром были водворены на суда.
На другой день сторожевой пост Моту-Аро был еще усилен добавочным отрядом солдат. Надо было очистить островок от наводнивших его туземцев, а затем продолжать запасаться пресной водой. В поселении Моту-Аро насчитывалось триста жителей. Французы напали на них. Шестерых вождей они убили, остальных дикарей обратили в бегство штыками, а поселение сожгли.
Однако «Кастри» не мог снова выйти в море без мачт. Крозе пришлось отказаться от использования кедровых стволов, и он распорядился починить старые мачты. Работа по снабжению судов пресной водой продолжалась. Так прошел месяц. Дикари делали не раз попытки вернуть Моту-Аро, но добиться этого не могли. Как только показывались пироги, пушечные выстрелы превращали их в щепы.
Наконец работы были закончены. Оставалось узнать, не остался ли в живых кто-нибудь из шестнадцати жертв, а затем отомстить за всех остальных. Шлюпка с офицерами и отрядом солдат направилась к тому поселку, где жил Такури. При приближении шлюпки этот вероломный и трусливый вождь, одетый в шинель командира Мариона, убежал. Хижины его поселка были тщательно обысканы. В хижине самого Такури оказался череп человека, недавно зажаренного. На нем еще виднелись следы зубов людоеда. Тут же висела человеческая ляжка. Были обнаружены сорочка Мариона с окровавленным воротником, одежда и пистолеты юного Водрикура, оружие, бывшее на шлюпке, куча одежды в лохмотьях. Подальше, в другом поселке, наткнулись на вычищенные и сваренные человеческие внутренности.
Все эти неопровержимые доказательства убийства и людоедства были собраны. Человеческие останки с почетом зарыли в землю. А затем поселения Такури и ero соучастника Пики-Ope были преданы пламени. 14 июня 1772 года оба судна покинули эти роковые места.
Таково было то ужасное событие, помнить которое должен каждый путешественник, вступающий на берега Новой Зеландии. Неблагоразумен тот капитан, который не воспользовался подобным предупреждением. Новозеландцы и поныне вероломны и падки на человеческое мясо. В этом, при всем своем пристрастии к Новой Зеландии, убедился и Кук во время своего второго путешествия, в 1773 году. Шлюпка одного из его кораблей, посланная 17 декабря на новозеландский берег за травой, так и не вернулась. На шлюпке находился мичман с девятью матросами. Капитан этого судна Фюрно, обеспокоенный судьбой своей команды, послал на ее розыски лейтенанта Бюрнея. Тот, высадившись на месте, где пристала шлюпка, наткнулся на ужасную картину зверства и варварства, о которой, по его словам, «нельзя было говорить без содрогания. Кругом, разбросанные на песке, валялись головы, внутренности, легкие наших товарищей, и здесь же несколько собак доедали другие такие же останки».
Чтобы закончить этот кровавый перечень, следует добавить к нему нападение, произведенное в 1815 году новозеландцами на судно «Братья», а также гибель в 1820 году от руки тех же новозеландцев всей команды судна «Бойд» (включительно до капитана). Наконец, 1 марта 1829 года вождь Энараро разграбил судно «Гаус», пришедшее из Сиднея. При этом его орда людоедов убила несколько матросов, трупы которых затем зажарила и съела.
Такова была та Новая Зеландия, куда шел бриг «Макари» со своей тупоумной командой, возглавляемой капитаном-пьяницей.
Глава IV
Подводные скалы
Между тем утомительный перевод продолжался. 2 февраля, через шесть дней после отплытия, с «Макари» еще нельзя было опознать Оклендского побережья. Ветер был благоприятный – юго-западный. Но бригу мешали встречные течения, и он едва двигался вперед. Море было бурное. «Макари» сильно качало, весь остов его трещал; судно зарывалось в волны и с трудом поднималось. Плохо натянутые ванты, бакштаги и штаги недостаточно крепко держали мачты, а сильная качка расшатывала их.
К счастью еще, Билль Галлей, вообще не любивший торопиться, не ставил много парусов, а то мачты неизбежно сломались бы. Джон Манглс не терял надежды, что эта жалкая посудина дотащится-таки без особых злоключений до гавани, но ему было тяжело видеть, в каких плохих условиях находятся на бриге его спутники.
Однако ни Элен, ни Мэри Грант ни на что не жаловались, хотя непрекращавшийся дождь и заставлял их сидеть в рубке, где было душно и очень ощущалась качка. Поэтому, не обращая внимания на дождь, они часто выходили на палубу, и только налетавшие нестерпимые порывы ветра заставляли их спускаться в тесную рубку, более годную для перевозки товаров, чем пассажиров, а тем более пассажирок.
Друзья старались как-нибудь развлечь их. Паганель пробовал было заинтересовать их своими рассказами, но это ему плохо удавалось. Печальное возвращение действовало на путешественников подавляющим образом. Вот почему они, прежде слушавшие с таким интересом повествования географа о пампасах и Австралии, теперь, когда вопрос шел о Новой Зеландии, оставались холодными и равнодушными. Ведь они плыли в этот мрачный край без воодушевления, без какой-либо вдохновляющей цели, не по своему желанию, а под гнетом роковой необходимости.
Из всех пассажиров «Макари» наибольшего сожаления заслуживал Гленарван. Его редко можно было видеть в рубке: ему не сиделось на месте. По природе нервный и легко возбуждающийся, он не мог примириться с этим заключением в тесной каюте. Весь день и часть ночи проводил он на палубе, не обращая внимания ни на волны, хлеставшие по ней, ни на потоки дождя. Он то стоял, опершись на поручни, то лихорадочно расхаживал по палубе, вглядываясь в нависший кругом туман. Когда тот на короткое время рассеивался, Гленарван не отрывал глаз от подзорной трубы. Казалось, он вопрошал эти немые волны; ему хотелось разорвать взмахом руки эту завесу тумана, это скопление паров, застилавшее горизонт. Он не мог примириться с постигшей его судьбой, и лицо его выражало глубокое страдание. Это был энергичный человек, до сей поры счастливый и могущественный, которому вдруг изменило и то и другое.