Страница 3 из 20
- Хуже. У меня ее нет вообще. До свидания! - и англичанин, повернувшись, выбежал из кафе.
Лавузен поспешил за ним.
- Слушайте, вы, человек без профессии! Одну секунду!
- Ну,- отозвался хриплый голос Марча.
- Вы мне нравитесь,- прокричал Лавузен,- и если я вам понадоблюсь, приходите ко мне. Мой адрес: рю Севинье, 4, ателье художника Лавузена... Обещаете?
- Может быть,- донесся ответ.
В отсвете фонаря Лавузен едва уловил тень торопливо убегавшей фигуры.
Глава вторая
К одиннадцати старинный квартал Марэ затихает.
Еще в центре гудит волна моторов, устало мигают рекламы.
Париж возится, сопит, вздрагивает.
На рю Севинье - излюбленном убежище художников-антикваров,- в низеньких домиках со скрипучими жалюзи рано гаснет свет.
Улица эта сравнительно тихая: два-три убийства, около десятка раздавленных за день,- вот и все, что может всколыхнуть ее сонное, провинциальное спокойствие. Как и в древние времена, она знает, когда кончается ночь и наступает день.
Там, в центральных кварталах уже давно стерлись границы дня и ночи.
Ослепительные громады этажей постоянно залиты электричеством.
Ночь наступает для тех, кто в суете забыл принять антисонную лепешку, или неизбежная смерть заставляет людей уснуть в последний раз.
Вторым от угла, рядом с ателье художника Лавузена, стоит четырехэтажный дом, на первый взгляд не представляющий интереса. Но если проследить внимательно, как это делает сосед художник, то можно убедиться, что окна дома никогда не открываются, а в среднем - круглые сутки горит огонь.
Мсье Лавузен живет почти одиноко, если не считать нескольких непроданных портретов на стенках его ателье.
Сегодня, в этот странный вечер, 17 июля, молодой художник, позабывший проститься с товарищами по кафе, вернулся как все - в двенадцать, отпер ателье, разделся и, задумчиво зевая, сел на подоконник.
Одинокая луна, измученная фирмами, осторожно высунула свою голову на блюде бронзовых туч.
Луну едва видно сквозь стекло уличных сводов, но водянистые каскады ее лучей пробиваются, серебрят и по-прежнему волнуют.
Возможно, что Лавузен задумался о своей матери, живущей в Шампани, хотя он ее не помнит, просто не представляет себе трижды омоложенную старушку, бегающую в коротких платьях по каким-то невероятным полям.
Но в то время, как мысли его далеко за пределами стеклянных крыш, озабоченный взор напряженно, не отрываясь, прикован к подъезду соседнего дома со светящейся дощечкой у двери:
АЛЬБЕРИК КАННЕ - доктор философии
Лавузен ждет. Губы его плотно сжаты, он прислушивается. Ага, часы бьют полночь!
И сейчас же из-за угла выскакивает такси. Внимательно прощупав фонарями мостовую, такси останавливается у подъезда доктора. Какая-то женщина, не дав себя разглядеть, выскакивает из авто, звонит и скрывается в парадном.
Лавузен торопливо надевает на уши кляпы радиоподслушивателей, тушит огонь и на небольшом экране начинается кинодействие... Все, что делается у доктора, отчетливо выступает на полотне, а их голоса хрипло вибрируют в трубке.
Мужская фигура торопливо заперла дверь и, склонив голову, молча указала рукой.
Женщина не двигалась, удивленная полумраком прихожей.
- Я боюсь, мсье,- чуть слышно прошептала она.
- Прошу! - голос мужчины звучал сухо и сдавленно.
Он поднял электрический фонарь и стоял так, опустив голову. Лезвие пробора разрезало его прическу на два черных крыла.
- Прошу вас, мадемуазель Жанна,- повторил он и сделал шаг вперед.
Нерешительно оглядываясь, Жанна поднялась по лестнице.
- Я передумала, мсье Альберик. Это ужасно.
Он остановился, пожал плечами.
- Как угодно. За последствия не ручаюсь. Не забывайте, что я рискую не меньше вас,- добавил он с раздражением, быстро отдернув портьеру.
Резкий свет обжег глаза. Она зажмурилась и осторожно перешагнула порог под неподвижным взглядом спутника.
Большой квадратный кабинет.
Десятка два лампочек молнией вонзились в громадный стол, заваленный инструментами. Среди колб, реторт, минералов, шипели, как два тарантула, низенькие бензинки.
Огромный экран, натянутый посреди комнаты на металлической раме, вспыхивал фиолетовым огнем.
Пораженная лабораторной белизной обстановки, напряженным жужжаньем, не понимая, но угадывая смысл предметов, Жанна вскрикнула, указывая на стену.
Вдоль комнаты черным бордюром тянулись фотографические карточки.
- Это ваши пациенты, мсье Каннэ?
- Да! И никто так не боялся, как вы, мадемуазель! Садитесь,- он придвинул кресло, похожее на зубоврачебное.
Она несколько секунд колебалась.
- Хорошо, но я хотела бы еще раз взглянуть на себя.
- Прощаетесь? - улыбнулся он,- это чувство свойственно моим пациентам. Не волнуйтесь. С вас снята фотография.
Жанна, держа в одной руке зеркало, в другой карточку, тревожно перебегала с одного изображения на другое.
Бросив окурок, Альберик облачился в белый халат и подошел к креслу.
- Начнем. Уже поздно, а это лучше производить с некоторым запасом сил. Вы устаете, я вижу по вашему лицу.
- По моему лицу? - повторила она, машинально проводя по щеке.Начинайте.
Альберик надел на себя маску.
- Это больно?
Женщина повернулась в кресле. И уже глухо из-под маски прозвучало:
- Нет!
Внезапно - мрак. Газ зашипел сильнее, наполнив комнату фиолетовым светом.
Этот фиолетовый свет скользнул по экрану в комнате Лавузена и смазал действие в лаборатории соседа.
Лавузен вглядывается, но на полотне только густые мазки красок.
Они ползут в полном беспорядке.
Киносеанс окончен.
Лавузен напряженно вслушивается, но кроме шороха - никаких слов. Художник с проклятием бросил радиотрубку и, не зажигая света, в раздумье подошел к окну.
В течение трех месяцев аккуратно, каждую ночь, Альберик Каннэ принимал странных посетителей, а Лавузен, не отрываясь от наблюдений, искал разгадку и не находил. Смутные предположения пресекались фиолетовым пятном, не дававшим возможности проследить опыт до конца.
То, что делал Альберик, походило на операцию.
Серебристая ночь, как бы срисованная с картины Коро, продолжала плыть и таять над кварталом Марэ.
Окно в ателье было открыто, а сам художник, заложив руки за спину, длинными шагами мерил комнату. Изредка он выглядывал и каждый раз убеждался, что такси все еще у подъезда соседнего дома. Трубка сонно мигала, и в кольцах дыма растворялась беспокойная мысль.
Душная, июньская ночь, луна, струйками текущая по асфальту, а может быть просто любопытство, но только скрипнула дверь и Лавузен вышел на улицу.
Смутный гул заставил его прислушаться.
Из-за поворота выкатились глаза автомобиля.
Мотор затормозил у первого такси, четверо полисменов горохом высыпались на панель. Сержант скомандовал и взбежал по ступенькам дома доктора. Позвонить ему не удалось.
Дверь раскрылась, пропустив женщину с закутанной головой.
- Остановитесь! - сержант поднял руку.
Лавузен заметил, что женщина вздрогнула.
- В чем дело? Где мой шофер?
- Это не важно, сударыня. Потрудитесь снять повязку с головы.
Женщина еще плотнее прижала руки к закрытому лицу.
Сержант резким жестом сорвал шаль с ее головы.
- Жанна Реблер, именем закона вы арест...
Лавузен улыбнулся.
Глаза женщины метнули молнию в лицо чиновника, и сержант, уже тише, добавил, открывая дверцу ее автомобиля:
- Прошу извинения, сударыня!
Не глядя на окружающих, она вошла в мягко качнувшуюся каретку.
Сонное пофыркивание спугнуло тишину рю Севинье, алый глазок мигнул на повороте, и всколыхнувшаяся тьма грузно распласталась на панели. Из тени выступил Лавузен.
- Скажите, сержант, что случилось?
Полицейский мрачно пробурчал:
- Кто вы такой?
Лавузен улыбнулся.
- Я художник, моя мастерская рядом с этим домом, откуда вышла эта женщина.