Властелин молний

Простите, я немного забегаю вперед. Но мне хочется, чтобы вы поняли, что фотографирование молнии – сложнейшее дело. Сначала я думала, что просто в фотокамере движется пленка с определенной скоростью, как в кино, и на ряде кадров запечатлевается вся история молниевого разряда от зарождения до полного его угасания. Однако оказалось, что каждая камера производит одновременно три фотокадра – один неподвижный, а два других на кинопленках, движущихся в противоположных направлениях. Позднее я подробно ознакомилась с этими камерами.

На лошадях вьюком доставили мой чемодан. Мне отведена крохотная комната, похожая на вагонное купе. Дверь ее отодвигается на бесшумных шарнирах. Рядом – купе Оли.

Началась моя трудовая жизнь.

XIV. «А если тайны нет!»

На следующий день поздно к вечеру я очень уютно устроилась в моей комнате. И только успела удостовериться, что перстень благополучно покоится на дне чемодана, как звякнул звонок внутреннего телефона.

– Это я, – послышался голос Грохотова. – Если не очень заняты, то зайдите сейчас ко мне. Я в лаборатории…

Ущербная луна равнодушно смотрела на меня с холодного неба. Внизу серебрился туман, будто волны странного белесого моря. Казалось, что я не среди гор, а где-то на далеком острове, и даже не на нашей Земле, а на другой планете.

Над входом в лабораторию горела лампа. Дверь не была заперта.

– Можно? – спросила я.

– Разумеется, – послышался голос Грохотова.

Он сидел за столом. Рядом облокотился Симон.

– Собаки необходимы, – входя, услышала я слова Симона.

– А раз необходимы, то и достаньте тех самых, – сказал Грохотов и кивнул Симону на меня. – Вот, кстати, и Таня. Она отлично умеет обращаться с собаками. У нее были два чудесных пса. И клички расчудесные. Садитесь, Таня…

Поблагодарила и села. Симон простился и вышел. Грохотов проводил его. Я слышала, как он повернул ключ в замке. Но не пошевелилась. Давно решила быть готовой ко всему.

Стоя у двери, Грохотов любезно сообщил:

– Со вчерашнего дня вы зачислены в помощницы лаборантки ЭИВРа – Экспериментального института высоковольтных разрядов. Сейчас я приказал Симону, чтобы вам выдали полагающуюся одежду. Тут часто приходится менять ее. Ночи холодны, дни жарки. Попадете в облако – промокнете, надо переодеваться. А с аппаратами лучше работать в прозодежде.

– Целый гардероб? – улыбнулась я.

– Да… И целый набор обуви. Скоро начнет выпадать снег. Без валенок не обойтись.

Говоря это самым любезным и спокойным голосом, Грохотов занял свое место за столом. Он взглянул на меня так, что на мгновенье показался чужим и далеким. Выдвинул ящик стола, пошарил, потом вынул оттуда что-то и положил на стол.

– Вам знаком этот предмет? – спросил он тихо.

Я взглянула. Чуть вздрогнула.

На столе передо мною лежал железный стержень с блестящей, будто отполированной головкой.

Смешно было бы отрицать. Ведь Грохотов мог тогда отлично видеть в бинокль, как я путешествовала по степи и как заземляла стержень среди желтого пятна пушистых ковылей. А на следующее утро Грохотов мог спокойно обследовать местность и найти стержень, потому что голубой шар исчез именно на том самом месте.

Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, и я ответила, стараясь быть совершенно спокойной:

– Да.

Грохотов повертел передо мною стержень и положил его в плотный футляр синевато-свинцового цвета и закрыл крышкой.

– Очень прошу рассказать все, что вы знаете об этой модели.

Я прервала Грохотова:

– Модели? Но это же простой железный стержень!

– Пусть пока будет так, – отозвался Грохотов. – Слушаю вас, Таня.

– Я сидела вечером в саду… – начала я, упомянув предварительно, что совершенно не знала о существовании какой-либо лаборатории за рощей. Рассказывала не спеша, чтобы не уклоняться от истории со стержнем. Созналась, что мною руководило простое любопытство, – ведь из физики я кое-что помнила о шаровых молниях и о заземлении. Этим и объяснились мои поступки. Передала и слышанный рассказ возчика, ехавшего по степи из Волчьего Лога. Вспомнила его манеру говорить, и мне хотелось точнее передать интонации испуганного рассказчика.

– Да вы могли бы выступать на эстраде, – вскользь заметил Грохотов, отрываясь от блокнота, куда заносил коротенькие заметки.

– Я перестала мечтать о сцене, – ответила я, притворяясь обиженной. – Помните, как вы говорили, что наука нужна для искусства? Вы меня убедили. Теперь лаборатория кажется мне более подходящим местом, чем сцена.

Говоря так, я слукавила. В мои планы вовсе не входила излишняя откровенность с Грохотовым. Втайне я продолжала мечтать о сцене.

Грохотов ответил с искренней улыбкой:

– Вы так живо представили изумление возчика – просто удивительно… Но ближе к делу. Что дальше?

Я сама решила перейти в наступление.

– А дальше вы, Степан Кузьмич, исчезли, не попрощавшись, – сказала я, смотря на него в упор. Произнесла это я укоризненным тоном. Потом добавила тише: – Даже записки не оставили… Этим вы очень огорчили меня. Ничем не заслужила такого отношения. Разве я плохо выполняла то, о чем вы меня тогда просили?

– О да, вы правы. Простите меня, – защищался Грохотов. – Но уж так сложились обстоятельства. В этом году мне не везло. Сначала захворала техническая помощница. Хорошо, что выручили вы. А потом испортилась аппаратура, да так, что застопорилась вся работа. – Грохотов выпрямился. – А ведь вы знаете меня. Я в решениях быстр. Сели мы с Симоном за штурвалы и покинули вашу гостеприимную степь… Ну-с, вы и теперь обижаетесь на меня?

Я постаралась войти в тон его коротенького монолога и ответила, чуть пожав плечами:

– Теперь нет. Дела прошлое. Не будем упоминать о нем.

Я увидела, что Грохотов ждет более пространного ответа, и продолжала:

– Вы по-своему отзывчивый человек, Степан Кузьмич… В то утро я спешила к вам рассказать, что случилось ночью в степи. Но когда не застала даже признаков походкой лаборатории, то самые невероятные предположения пришли мне в голову.

Говоря так, я хотела застать Грохотова врасплох. И действительно, он встрепенулся! Спросил:

– Какие же невероятные?

– Что я проникла в вашу тайну… Что вы видели, как я заземляла стержень… Что утром вы пошли в степь, вынули стержень и подумали, как от меня избавиться… Хорошо еще, что вы не направили огненный шар мне в голову, а только сами исчезли, оставив меня в глуши. В новом месте вам уже не могла вредить глупая девчонка.

Грохоток прервал меня раскатистым хохотом:

– А вы не хотели ведь упоминать о прошлом! Слушаю ваши тирады и думаю: ужель, передо мной та самая Татьяна, которой я наедине в глупой далекой стороне в благом пылу….

– Оставим в покое Пушкина в Чайковского, – очень сухо возразила я. – Мне сейчас совершенно не хочется смеяться. Я хочу знать…

– Почему зажглась лампа? Почему сварился картофель? – спросил, все еще улыбаясь, Грохотов.

– Хотя бы это… – вымолвила я, чувствуя, что могу обозлиться.

Но он повертел в пальцах взятый со стола карандаш и шутливо спросил:

– А если тайны нет?

Я призвала на помощь все мое хладнокровие, чтобы не выдать волнения. Я понимала Грохотова. Он хотел что-то внушить мне. Сильно сжав карандаш в кулаке, он произнес мягким, сердечный тоном, который подкупил меня своей искренностью:

– Я затем и пригласил вас сюда, чтобы вы не думали о несуществующих тайнах. Зачастую многое нам кажется тайной. Но путем научного анализа эти загадки скоро разгадываются. Вот, например, один штрих. Он сыграл некоторую роль в моих математических вычислениях…

Грохотов рассуждал непоследовательно. Ага, он не хотел распространяться о тайне! И я пробормотала:

– Ах, как интересно!..

– Не бойтесь, что заведу вас в дебри логарифмов, – полушутя проговорил Грохотов. Он взял со стола старые ведомости, переписанные начисто моею рукой еще там, в степи: – Смотрите, каждую пятерку и каждую девятку вы пишете с такими хвостиками вверх и вниз, что они даже стали мне сниться, честное слово…