Горячая река

Сергей Беляев

Горячая река

Рассказ о далеком времени

В этом году исполняется 235 лет со дня рождения замечательного русского ученого, географа, путешественника, отца русской этнографии, друга М. В. Ломоносова — профессора Российской академии наук Степана Петровича Крашенинникова (1711—1755 гг.).

Он был первым русским ученым, всесторонне обследовавшим Камчатский полуостров. Его классическое для своего времени «Описание земли Камчатки», изданное в двух томах в 1755 году, до сих пор читается с огромным интересом. Этим произведением, где изложена история путешествия отважных русских людей, изучавших северо-восточную окраину азиатского материка, увлекались Пушкин и Горький.

Крашенинников оставил богатое наследство: в архиве Академии наук хранятся десятки его работ, дневники и письма.

I

На высоком деревянном крыльце стояли два человека. Один, в коротком овчинном тулупе, с худощавым тонким лицом, прищуриваясь из-под надвинутой пыжиковой шапки, внимательно смотрел вниз, на курные избы Большерецка, на приземистую церковку и городские дубовые ворота. Около ворот прохаживался сторожевой казак в старом малахае и лохматом треухе.

Морозило. Багровое солнце медленно ползло вдали по вершинам увалистых затуманенных холмов.

Казак похлопывал теплыми заячьими рукавицами и кричал вниз с обрыва, под которым расстилалась широкая заснеженная речная долина.

Две казачки с берестяными ведрами на тонких пружинистых коромыслах поднимались по узкой вытопке на берег. Черные полыньи клубились морозным паром.

На берегу, за тыном, окружавшим камчатский городок, дымились низкие, ушедшие в землю, юрты. Рядом с ними торчали на столбах причудливые балаганы-навесы, где под ветром качались связки мороженой рыбы. Между юрт двигались люди, прыгали черно-пестрые собаки и визжали игравшие ребятишки.

Человек смотрел вниз молча и внимательно, будто запоминая эти картины природы, городок, юрты и людей.

Полный бородатый мужчина, стоявший рядом, поправил баранью шапку и откашлялся:

— Как же решил ты, Степан Петрович? — спросил он человека.

Степан Петрович обернулся. Его острые карие глаза пытливо смотрели в лицо собеседника:

— А чем ты меня обрадуешь, друг Плишкин?

— Хвастать нечем, Степан Петрович. От здешних казаков, сам видишь, настоящей помоги нет. Чую мысли ихние. Краем уха слыхал. Толкуют: прислан де из Москвы Крашенинников со товарищи. Это про нас с тобой, да про Лепихина, да про Кобычева нашего. Приехали, мол, и сразу Крашенинников всех взбаламутил: какова земля здесь, и угодья, и что за дикие народы проживают, да нравы-обычаи тут каковы... Зачем, мол, их, москвичей, нелегкая принесла сюда, на край света?..

Крашенинников цепко ухватил Плишкина за рукав.

— Так? — крикнул он. — А сам-то ты что, Степан Иванович? Мало слыхать! Говорить надо. Надобно здешним служилым растолковать, что не край света тут, а окраина великого государства российского — полуостров Камчатка. И работа наша здесь к познанию отечества надлежит. Все мы четверо от Академии облечены доверием.

— Разумею слова твои, — почтительно ответил Плишкин.

— Если разумеешь, то слушай... Смотрел я сейчас на юрты камчадальские и вспоминал все наше путешествие. Как мы ехали из Охотска на «Фортуне», как трепала нас буря, как выбросило нас на побережье. В мемориальной тетради записано у меня, что из Москвы-то мы выехали в тысяча семьсот тридцать третьем году, в августе, а в Большерецк прибыли мы октября двадцать второго дня тысяча семьсот тридцать седьмого. Четыре года! Как время-то бежит, Плишкин! А нынче у нас уже генварь. Сидеть больше в Большерецке нам нечего.

— Что задумал ты? — спросил Плишкин.

— Надо нам изъездить вдоль и поперек эту землю камчатскую, изучить ее.

— На чем поедем? — возразил Плишкин. — Ежжалых оленей тут нету. Лошаденки слабосильны. Одни поедем — пропадем. Ведь казаки-то не поедут с нами. Ни один не поедет. Лучше и не заикаться. Ха! Им и тут тепло.

Крашенинников подвигал бровями, ответил резко:

— Думаю, что сперва следует поехать нам в местность, где Горячие ключи и где Горячая река протекает. Не так это далеко отсюда. Но расследовать надо, откуда берется кипящая вода в столь морозном климате. Многое слышал я и хочу удостовериться.

— Да как поедем-то, Степан Петрович? — воскликнул Плишкин.

Но Крашенинников не успел ответить: за тыном послышались отчаянные крики и женский визг.

— Опять жениха бьют, — усмехнулся Плишкин. — Смотри-ка...

Внизу у юрт толпа женщин колотила человека.

— Поспешим, посмотрим, — сказал Крашенинников и быстро спустился по обледенелым скользким ступеням.

II

Крашенинников и Плишкин быстро прошли через ворота. Усатый казак смеялся:

— Беспокойство от этих камчадалов! Всегда перед свадьбой драка.

Люди стояли около юрт и смотрели, как женщины набрасывались на человека. Вот он вырвался из их рук. Мужчины расступились. Человек пробежал, скрылся за балаганами, и почти тотчас упряжка в четыре собаки помчала маленькие санки вниз к реке. На санках бочком сидел тот человек и взмахивал палкой. Собачья упряжка быстро скользила по пологому насту.

Лепихин и Кобычев подошли к Крашенинникову.

— Четвертый раз бьют парня, — со смехом сказал Лепихин.

— Расскажи толком, — произнес Крашенинников. — Каждый обычай народов весьма интересует Академию. Познание обычаев важно для науки.

Лепихин развел руками:

— Смехотворный обычай. У камчадалов всегда женихов сначала бьют. Вот в той юрте живет один, прозвищем Талач, по-ихнему, а по-нашему, значит, «морской кот». Девка у него есть, дочь, зовут ее Кениль. Задумал взять ее в женки тот, кого сейчас били, сказал Талачу. Ну, у Талача сказ короткий: «Сумеешь ухватить Кениль, — твоя будет».

Крашенинников внимательно слушал.

— А порядок такой, — продолжал Лепихин. — Оденут невесту в три, а то в четыре кухлянки да сетями опутают. И положат девку на оленьих шкурах в юрте, а сами спрячутся, и лежит она там будто одна. А жених должен неприметно в юрту прокрасться, распутать невесту и все кухлянки с нее снять. А родные того и ждут. Как только тот к ней, они набрасываются и давай колотить жениха.

— Дале говори! Занятный обычай, похоже на старинное наше умыкание девушек, — сказал заинтересованный Крашенинников. — Надобно записать это в меморию. Говори дале.

— Ну, исколотят, — засмеялся Лепихин, — помешают распутать невесту, — значит, свадьбе не бывать. Значит, начинай жених сначала.

— Ну, а тут как дело?

— Тут-то так. Талач непрочь отдать свою девку. Да жена у Талача-то ведьма, простыла злая, Чакава зовут. Вот эта ведьма и не хочет отдавать Кениль за того молодца. Сегодня четвертый раз подстроила ему капкан. Рожу в кровь исцарапала.

Синеглазый Миша Кобычев ввязался в разговор:

— Уговора у них не было. Захотят выдать, небось, только для прилику запутают дочь-то...

Крашенинников и Миша пошли вдоль юрт.

— Нашел я подходящего камчадала, — говорил Миша. — Сам он из стойбища, что за Горячими ключами. Изрядный толмач. Звать его Тырылка. Вот он стоит, дожидается.

— Зови его.

Крепкий, мускулистый Тырылка, часто помаргивая острыми узкими глазами, говорил потом Крашенинникову;

— Не зови нас — камчадал, бачка. Нашему народу имя есть. Ительмен. Русское слово — житель. По-нашему — ительмен.

Поздно вечером Крашенинников при свете двух плошек — эек, со светильнями из моха, потрескивавшими в нерпичьем жиру, писал в свою тетрадь-меморию:

«Один я поеду в первое путешествие по Камчатке, на собаках поеду, прямо на восток. Сученки собачьи тут худеньки, а в езде норовисты и быстры. Довезут до Горячих ключей, и то на первый раз ладно. Посмотрю, что такое за Горячая река. Своих троих оставлю здесь, в Большерецке. Им и тут работы хватит. А если опасно, то один я пропаду, а они живы останутся».