Страница 220 из 253
А в Сумарове беда. Барин — муж — всех созвал, и городничего, и станового, и духовенство, и все думают, как бы изловить ее, барыню-то, куда делась? Из дворни мне один говорил, кухонный мужик:
— Барин-то десять тысяч дает, штоб нашли, показали, где она, барыня. Не видал ли кто?
«Эх, — думаю, — не узнали бы. Надо будет им сказать. А уж осень. Стужа. Дело к зиме. Как быть?» И говорю им:
— Я пойду на погост. Меня псаломщик звал — ульи собрать. Да послужить ему по дому. Прокормлюсь, а вы, господа, здесь живите.
— Скажи, дед, — говорю я, — а как же лошадь-то, куда ж он ее дел? Он ведь верхом приехал?
— Вот, постой, што вышло. Лошадь он оставил в овражке, што и ты. Расседлал ее и узду снял. Ну, и пустил. А она и рада — ходит себе и воду пьет. Куда ушла — и невесть. Он ее бросил. Все забыл. У него в голове она, барыня, была. Любовь… все забудешь. Но только собрались они уходить. Простились со мной, и он денег дал мне. Чуть свет ушли из избы в тулупах, в валенках. Это я им все купил. Далече ходил, чтоб незнамо было. И ушли. Вот скушно мне стало одному, без них-то. Деньги спрятал за печь, одежду наверх, а рубаху его, што осталась, возьми и надень. Пошел раз в Сумарово. Сижу у кухонного мужика, чай пью. А он глядит на меня, да и говорит:
— Рубаха-то на тебе господская.
Я говорю:
— Нет. Так это…
— Как, — говорит, — так, — и щупает рубаху. — Да это, — говорит, — чистый шелк. Откеле это она у тебя?
Он, эта, вышел да дворецкому сказал. Тот пришел, девка хоромная тоже пришла, щупают рубаху. Я уйти хотел, меду даю им.
— Пора, — говорю, — мне домой.
— Нет, постой.
Меня к барину ведут. Барин толстый такой, сердитый.
— Скидавай, — говорит мне, — рубаху.
Я скинул. А на ней метка. Читают: «корнет Кривцов». Вот те раз! Кто да што, где взял? Меня заперли в темную. Да ко мне сюда вот, в избу, начальство, обыск. Его рейтузы нашли, а на них опять — «корнет лейб-гвардии Кривцов». Сапоги старые — а на них шпоры. Беда!
— Говори, — кричит, — это што? Где он, отвечай.
Я все исправнику начисто. А он мне и говорит:
— Вот што. Не говори нипочем, когда тебя спрашивать будут. Пропадешь и ты, да и их жалко. Значит, говори, что нашел. — А сам пишет все в бумагу.
Привели меня в дом. Много начальства. И сам барин сидит. А исправник докладывает:
— Ты говоришь, што увидал лошадь и у лошади нашел штаны, рубашку, куртку?
— Да, — отвечаю, — у лошади.
— И седло тоже?
— Да, и седло. — Вру, как и он.
— И самого видел, как он бежал? — спрашивает исправник-то.
— Видал, — говорю, — далече уж.
— Што ж он, без рубахи и штанов, голый, значит? — кричал барин.
— Да, надо полагать, — говорю я.
— Ну, а барыня-то с ним, тоже голая-то, што ль, дурак?..
— Уж этого я не знаю. Не видел.
— Ну, а сумочка-то откуда у тебя?
— Нашел… Да кто знает… время много, забыл…
— Но постой, дурак. Барыня была с ним? Ты узнал — это была моя жена?
— Нет, не узнал, — вру.
— Ну, ступай!
И отпустили меня. Пришел я домой, поглядел за печь — денег нет. Думаю — слава те, Господи. Хорошо, што денег-то нет, а то б пропал.
— Ну, что ж, так ты больше про них, дед, и не слыхал?
— Не слыхал… А барин в Питер уехал, дом заколотил. Много прошло время… Только раз, по весне, смотрю в окошко и вижу — странник-монах с палочкой, так, с проседью человек, и котомка у него на спине. Наклонился вот здесь, у ручья, и воду пьет. Я вышел. Он посмотрел на меня и говорит:
— Здравствуй, Дмитрий.
Меня-то Дмитрий зовут. Я гляжу. Э, да это Алексей Михалыч, этот самый барин, корнет. Он подошел ко мне и обнял меня. И на глазах его я вижу слезы.
— Чего ты эта, Алексей Михайлыч, монах? А барыня?
А он говорит:
— Вот тут она ходила… — и заплакал. Нагнулся низко и поцеловал землю у порога…
Я оседлал лошадь. И поехал. Поздно… Далеко стелются ровные поля, пропадая во мгле ночи. Как щит, вышла торжественно-красная луна. От топота копыт с треском вылетел стрепет…
Компас
Охотники народ особенный. Привлекает их в охоте не одна добыча, а страсть — быть в природе, ожидание неожиданных случаев и приключений. А потом разговоры, — разговоры эти услышишь только на охоте.
Мои друзья, охотники, любили приезжать ко мне в глухое место — я жил в деревне, далеко от Москвы, где расстилались леса и долины дивной природы русской. И когда они приезжали ко мне, всегда какая-нибудь ерунда выходила.
Вот, несмотря на новый компас, который купил приятель мой, охотник Павел Александрович Тучков, — мы все же заблудились на охоте. И привел нас этот компас в совсем неизвестное место.
Компас был английский, круглый, толстый, в футляре, и владелец его нес на шнуре. Одно только — стрелка в компасе была очень вертлява, повертится и станет.
Павел Александрович говорил, когда шли на охоту, что идем на Север. А как пришло время возвращаться — двинулись по компасу на Юг.
Идем, идем, а дома как-то и признака нет, — места совсем другие.
Развернули, положили карту на землю в лесу, на нее поставили компас, — выходит что-то не то. И куда идти — неизвестно.
— Ну вот, я так и знал, — сказал Кузнецов. — Жара сегодня, компас испортился.
— То есть как — испортился?
— Испортился, прокис, что ли.
— Какие пошлости! — возмутился Павел Александрович. — Вздор и глупо.
Он зачем-то поднес компас к носу и понюхал.
— Ну, что?
— Странно… что-то есть… Действительно, должно быть, что-то испортилось.
Приятели-охотники тоже нюхали компас и говорили, искоса посмотрев на него:
— Да, странно… действительно, прокис…
Опять шли на юг — так сказать, возвращаясь назад. По стрелке. А дома все нет…
Поздно, устали: вышли на охоту в четыре часа утра, а уж вечер, солнце садится…
Мы тоже сели отдохнуть. Павел Александрович стал развинчивать компас — «там магнит должен быть». Внутри — пружины, колеса, а магнита нет.
— Герасим Дементьевич, — говорил я охотнику-крестьянину. — Заблудились мы, должно быть, как думаешь?
— Да кто ее знает… знать, заблудились. Я здесь не бывал, место-то неприметно.
— Ночевать в лесу — комары заедят, — жаловались мои друзья.
Отдохнули, встали и пошли. Сумерело. Тихо было в лесу. В небе темнели тучи, повисли над лесом. Сверкнула зарница — и вдали послышался гром.
— Благодарю вас, — сказал Кузнецов. — Гроза в лесу… с ружьями… Это значит — покойнички будем.
— Ничего, — говорю, — Вася, у тебя шелковый картуз. Электричество обходит.
— Обходит, да! А вот — за каким чертом по компасу шли?
— Тише… тише… постойте… — говорит мой приятель Караулов. — Слышите — кто-то едет?..
Уже стемнело. Мы остановились. Действительно, кто-то как будто ехал — шумит вдали. Мы стоим, слушаем, а тот кто-то все едет. Ближе, ближе, — и вдруг капли дождя падают на нас…
Дождь становился сильней. Блеснула молния. Раздался сильный удар грома, раскатился по лесу. Собаки стояли около.
— Ружья оставьте дальше, — кричал Василий Сергеевич. — А мы отойдем. Это не шутки, в лесу с ружьями!..
— Под елки надоть лезть, — говорил Герасим.
— Читали Франклина?[596] — кричал Василий Сергеевич. — В лесу-то что с ним было, помните?
— Нет, не читали, а что?
— Что? Убило, вот что!
Кузнецов приставил ружье к дереву, а сам, отойдя, залез под густую ель. Раздался сильный, с треском, удар грома, и дождь полил как из ведра…
— Гоните собак, — кричал Василий Сергеевич. — Они притягивают тоже.
Мрачно темнел лес. Дождь лил, чувствую, за шею потекло, по спине. Все приумолкли.
— Разожжем ли костер? — спрашиваю я у Герасима.
596
Бенджамин Франклин (1706–1790) — американский просветитель, государственный деятель, один из авторов Декларации независимости США и Конституции 1787 г., ученый. Как естествоиспытатель известен трудами по электричеству. Установил электрическую природу молнии и предложил молниеотвод. Умер не от удара молнии.