Страница 180 из 253
И он тихо вел лошадей.
В щелях закрытых ставень виднелся свет. Батранов остановился у крыльца большого дома. Мы вылезли и поднялись по широкой деревянной лестнице к двери и постучали. В коридоре слышался смех.
— Слышь, — сказал тихо возчик. — Вы, мотряй, не говорите — Баба-Яга. Это ведь ее так прозвали. А она-то лекарка. Э-эх, красива.
Дверь открыла простоволосая девчонка. Войдя в коридор, мы встретили высокого роста, очень полную женщину, молодую. Черные как смоль волосы были зачесаны назад, в большую косу. Веселые темно-серые глаза улыбались. Увидев нас, она засмеялась. И маленькими кистями рук хлопала себя по коленям. Смеясь, говорила:
— Откуда это вас позанесло? Охотники. Идите, идите. Рада гостям.
Девчонка веником стряхивала с нас снег. Большая чистая горница, пол покрыт циновками, венские стулья, скамьи. В углу большой стол накрыт скатертью. Самовар. За ним сидели лесник-объездчик, какой-то черный солидный купец, с золотой цепью на жилете, и дьячок от Спаса Вепрева. Они встали и поздоровались с нами. В комнате было тепло. Мы сели за стол и достали закуски. Хозяйка, улыбаясь, ставила графины, говорила: «Озябли, чай кушайте», угощала нас. Она смеялась и как-то быстро отводила в сторону глаза. Как жемчуг были ее зубы. И маленький рот красиво улыбался. Она была очень полна. Белое лицо окаймляли черные волосы.
Павел Александрович Сучков надел пенсне и смотрел на хозяйку, подняв брови до пробора волос.
— В какую пургу попали! — говорила хозяйка. — Запутались, знать?
— Мы так счастливы, — сказал гофмейстер. — Среди пурги, и вдруг — вы! Так прекрасны! Это среди пурги-метели. Очарование. Ваше здоровье!..
— Я рада, — взяв рюмку, сказала она, — гостям таким, охотникам. Где ж дождаться? Вот метель помогла. А то где ж? Не приехали б.
И так ласково смотрела на нас.
— И мы так рады, — говорили мои приятели. — Это просто волшебно.
— Бога видеть нельзя, — сказал вдруг черный купец.
— То есть, вы это к чему? — удивленно спросил гофмейстер.
— А до вашего приезда, — ответил купец, — вот он, Семен Петрович, главный лесник и объездчик, говорил, что такое Бог? Вот и вышел у нас разговор. «Нет в живых человека, который мог бы Меня видеть», — вот что сказал Бог Моисею.
— Ну, чего вы, право? — сказала хозяйка. — Яков Наумыч, гости, вона, ничего не кушают.
— Это верно. Вот выпьем. Это вот рябиновая. Легенькая. Ну, за хозяйку!..
Выпили за хозяйку. И она, выпив рюмку, сверкнула глазами.
— А позвольте спросить, — сказал Василий Сергеевич, — вам известно, что мы от обезьяны происходим?
— А кто сотворил? — спросил дьячок. — А создал кто? Обезьяну-то кто сотворил? Нуте-ка, скажите. Кто эту самую обезьяну создал? И зачем? Нуте-ка?
Приятель мой Вася смотрел на дьячка, держа рюмку, и, закрыв глаза, рассмеялся:
— А верно! Зачем обезьяну-то? И зачем нужно было происходить от обезьяны? — Он хохотал. — Вот, Павел, был бы ты обезьяна, на хвосте бы рюмку держал.
— Довольно пошлостей, — крикнул строго Сучков.
— А позвольте вас спросить, — не унимался Василий Сергеевич, — почему у Павла Александровича вот на руке волосы? Почему?..
— Вот, вот, — подтвердил объездчик. — А у меня на груди.
И, открыв ворот, он показал грудь.
— Верно, — подтвердил черный купец. — Волосья растут где и не надо.
В это время чей-то голос на печке как-то странно сказал:
— Ну, буде вам, право. Ишь, вас метель кружит. В голове вертит. Заворачивает. Ух, ух, лихо. Сейчас наружи мороз, слышь, ветер в трубе воет, зло сулит.
Мы замолчали. И услышали вой ветра — протяжный и злобный.
Странный голос продолжал:
— И-ых, она, Баба-Яга, ха-ха-ха-ха. Вдова… Ха-ха.
У печки стояла хозяйка и улыбалась. Она сказала:
— Мне двадцать три года. Вдова я. Как мне теперь жить одной? Кругом лес. Метель метет. За кого и свататься, не знаю. И не знала я ране, что молодцы волосьями обрастают. На облизьяну переходят. Батюшки! Как в эдакой доле вдовьей горе мыкать? Кажи-ка, Бабушка-Яга…
Невозможный голос из-за печки басом ответил:
— Ох ты, поди. В баню зови. Погладь, помой. Пару поддай, потом поминай. Ухват бери. Хватай. В печку сажай. Уж-ты, поди. Дай, дай, в печку сажай. Жги, говори. Ух, милой, не играй со мной. Будя… Я Баба-Яга, костяная нога, масляна.
Хозяйка оперлась о печку, улыбаясь. Белые зубы красавицы блестели. Гофмейстер стоял и, мигая, смотрел на хозяйку.
Сучков и приятель Вася смотрели на печку, за печкой, искали, — никого не было. Дьячок смеялся.
— Покажи, Прасковьюшка, господам Бабу-Ягу, — сказал купец.
— Нет, пошто, — сказала красавица Прасковья. — Ну пошто на ночь пугать господ хороших. В другой раз заедут. Тогда покажу. Баню затоплю. Порадуются. — И она, смеясь, ушла в дверь.
Приятель Вася смотрел на всех с недоумением.
— Да-с, вещицы забавные, — заметил Сучков, глядя под печку.
— В чем же дело? — горячился гофмейстер. — Кто говорил этот вздор? Удивительно, презабавно и непонятно.
— Я тоже не понимаю, — сказал я. — Скажите, — обратился я к новым знакомым, — что это такое? Кто это говорил за печкой?
— Кто говорил? — смеялся дьячок. — Не узнать нипочем сразу. Вот Прасковья Васильевна и нас напужала, да так ловко, вот до чего. А в Петрове купца одного довела до того, что он в бочку залез да целый день сидел в бочке.
В это время открылась дверь, и огромная охапка сухого сена просунулась в горницу. Голос мужика сказал:
— Куда им стелить-то, сено?
Сено упало на пол. А за ним стояла Прасковья Васильевна и, весело смеясь, сказала уже своим голосом:
— Эх, гости дорогие. Охота скуку прогнать. Пошутим, повеселей станет на сердце. Святки ноне, ну, Баба-Яга и завертывает дела.
И хозяйка смеялась.
— Восхитительна, — сказал гофмейстер и, шаркнув ногой, поцеловал маленькую пухлую руку Прасковьи Васильевны.
На полу большой горницы красавица хозяйка наша, Прасковья Васильевна, постлала сено, покрыла простынями, принесла пуховые подушки. Лесничий и дьячок простились с нами и ушли домой. Черный купец остался ночевать и поместился на лежанке у печки. Приятели мои расположились на полу. Василий Сергеевич лег с краю, к стенке, рядом положил ружье. Сказал мне, что ружье на всякий случай.
— С какой стати, зачем это ты, Вася, ружье?
— Вы меня не учите. Местечко здесь глухое. Заметили, как у хозяйки-то глазки ходят во все стороны?
И он лег с краю на сено, не раздеваясь, и ружье положил рядом.
Гофмейстер разделся, вынул из чемодана халат, туфли и хотел лечь. Но стал слушать. В трубе жутко выл ветер.
— Скажите, Василий Сергеевич, — спросил он, — вы архитектор, как это сделать, чтобы в трубе и в печке не выло? Ветер этот чтоб не выл?
— Ничего не поделаешь с трубой, — ответил архитектор Василий Сергеевич. — Сколько мы об этом думали, сколько писали, но ничего не выходит. Конечно, если сверху закрыть, ну, тогда не будет выть.
Я лег на мягкое сено. Как хорошо в большой деревянной горнице деревенского дома. Пахнет сосной. Даже вой ветра в трубе приятен. И эта хозяйка, Баба-Яга, среди бури, пурги, в этом теплом доме делала счастливым приют.
Вошел Павел Александрович, сказал:
— Как? Вы уже легли спать. Ага! А я там, у ней, был. Очаровательна. Она фельдшерица, овдовела девятнадцати лет, жила в Ярославле. Не желает жить в городе, надоело — говорит. Я понимаю.
— Я знал мужа-то ее, — сказал черный купец. — Он был доктор, втрое старше ее. Помер за шестьдесят, капитал ей оставил. За ней сколько ходят, сватают — не идет. Она еще девчонкой махонькой была, так у ней и тогда голос хорош был. Ее в театр звали представлять. Она лечит ловко, к ней сколько идут, какие деньги дарят, помоги только. Я тоже лечусь у нее.
— А чем же вы больны?
— Я-то. Да я… по лесной части, лесом торгую. Ну, в лесу как-то на пилке дерево меня ударило. Подвернулся неладно. Ну, так, значит, по спине хватило, я и обезножел. Так вот, она меня в бане парила, да вальком катала по спине. Ну, и вот совсем, почитай, прошло. Жисть увидал. Я тоже вдовый… Я ей намекал… Нет, не идет. Так, посмеяться можно, но штоб замуж — нет. А лечит хорошо.