Страница 120 из 253
— Конечно, это предание, — сказал мне доктор.
И захотелось нам посмотреть озера и реки, и как это плавают на них гробы. И пошли мы с доктором, взяли с собой удочки ловить окуней. Приятель мой, доктор, показал мне старую колокольню и лестницу, на которой убили князя.
Был серый день. И озера, на которые мы пришли, волновались свинцовой зыбью. Найдя удобное место на берегу, мы забрасывали удочки. Берега были покрыты густой порослью ольхи и сосновым лесом. Сбоку колыхался разбитый рыбачий челн. Поплавки удочек наших качались на бегущих волнах, синие тучи за лесом предвещали грозу.
Ветер креп. Поплавок пропал, и я вытащил большого окуня. Сажая его в саженку, я увидел, как от другого берега к нам по озеру двигается по воде темная куча камыша. За ней другая. Плывут. «Это, должно быть, короба», — подумал я. И какое-то неприятное чувство вошло в душу, когда они плыли к берегу, прямо ко мне.
Мы вынули удочки и увидели, что на озере плывут еще кучи темных островков. И все — к нам. Ловить было нельзя.
— Ишь, плывут короба, — сказал доктор. — Пойдем в чайную, тут недалеко, на дороге… К вечеру ветер стихнет, лучше будет ловиться рыба.
В небольшом трактире, на дороге, сели мы с доктором за стол у окошка, спросили чаю. Было видно в окно, как поднялась пыль на дороге, и сразу хлынул дождь. Раздался отдаленный звук грозы.
К крыльцу подкатила повозка, и в трактир вошли трое, не то торговцев, не то зажиточных крестьян. Сели они неподалеку от нас за стол, тоже пить чай. Один из них, бородатый, средних лет, сказал:
— Не спорь, Савиныч. Как есть, написано: «облачок, облачок и нашел его дьячок». Во, гляди, дьячок нашел. На сорок третьем листе.
И он вынул из-за пазухи старую книгу Священного Писания.
— Пустое говоришь. Все это зря, — перебил его человек с черной бородой. — Сказано, на шестьдесят пятой: «яко тело свое омываешь водою банною, так омой ее любовию своей». И боле ничего.
— Не-е, — сказал третий. — Хоша бы мою Марью взять. Пущай ее в баню в субботу. Дабы в храм можно на праздник. А то погану поведешь. Не годится. Вот оно, что на шестьдесят пятой…
— «Облачок, облачок, и нашел его дьячок», — перебил его первый бородач.
— Пустое говоришь, — спорил второй. — «Яко тело свое водою банною…»
— Не свое тело, а ее надо в баню, а то…
— А чего «то»?..
— А то, что сказано. Блюсти надо.
Тихонько доктор мне говорит:
— Что это говорят? Не из коробов ли с озера повылезли? Вот, должно быть, эдакие-то идиоты князя Андрея Боголюбского и убили.
Как любили у нас говорить, где что сказано, где написано. Толстовцы ходили с его книгой под мышкой и читали барышням-толстовкам; так внушительно где и как у него сказано. И жили «по писанию». А в одном чудном имении, где я гостил, тамошний сынок, очень умный, начитанный, страшный спорщик, на все, кто что ни скажет, протестовал, заявлял:
— Граф Этьен сказал: «От великого до смешного один шаг».
— Позвольте, — перебивали его, — это не Этьен сказал, а Наполеон[428].
— Ничего подобного, — горячился молодой человек. — Это Этьен… На триста двадцать второй странице…
И сынок бежал в библиотеку искать Этьена.
И выдумал один, в гостях у этих милых людей, тоже истины изрекать. Бывало, за чаем, на чудной террасе сада, скажет:
— Истинная любовь множит жертвы, лампадой чистою горя.
— Это кто сказал? — спрашивают все.
— Мериме, Жан[429]. На сто тридцать второй странице.
Бегут в библиотеку, сынок ищет. Есть Мериме — только не Жан.
— Жаль, — говорит гость. — А у Жана так много истин.
Это хорошо, что так любили истины, сказанные великими людьми. Но еще сильнее любили у нас то, что запрещено. Напечатано, но запрещено. Вот это найти, прочесть, ну просто — радость безмерная. Запрещено цензурой — вот это-то и надо.
Молодые девушки зачитывались до обалдения, ходили после такие умные, таинственные.
Один такой умный спрашивал меня:
— Прочли?
— Прочел, — отвечаю.
— Теперь вы будете влиять. Должны влиять, — сказал он мне поучительно.
Один родственник мой сказал мне:
— Равенство правовых субстанций есть мерило общественного сознания.
Я сразу увидел — «прочел».
— Вали дальше, — говорю я.
— Абстрактные идеи масс не выявляют тезиса законченных прогнозов мышления.
— Замечательно, — говорю. — Это ты откуда?
— Это — мой вывод…
И вот один такой пациент и принес запрещенную книгу тому моему приятелю, владимирскому доктору, который мне о князе Боголюбском рассказывал.
Принес книгу в страхе и трепете. Книга — запрещенная. По-русски написана. Издание Лейпциг. Сверху написано: «Долой камарилью».
Доктор прочел. И сказал мне:
— Тощища. И почему запрещена — неизвестно.
Взял он у себя в библиотеке подходящую по размерам книгу. Попалась — «Огород». И отдал он ее переплести переплетчику. Нутро все запрещенной книги выдернул. А «Огород»-то вставить велел внутрь. Вышла книга с картинками.
— Вот у меня книжка, — говорил он знакомым. — Читать осторожней.
И сзади дома доктора, в саду, в бане, вечером читали, закрыв окошко, учительница его маленького сына, фельдшерица, ее племянник и другие, все читали.
— Ну что? — спросил доктор как-то за чаем. — Какова книжечка?
— Обман, — говорят ему все. — Там все про капусту, репу, морковь, черную смородину.
— Вы ничего не поняли, — сказал мой приятель-доктор. — Надо между строк читать. Черная смородина — вы думаете, просто так, смородина?.. Ан, нет. Это — черная сотня. Морковь — красное знамя.
— Я так и думала, — сказала фельдшерица. — Парники — это, наверное, дворянские институты благородных девиц.
Книгой стали зачитываться опять. Его родственник как-то говорит мне:
— Там черт знает что написано, если между строк читать.
— А что же? — спрашиваю.
— Да про сорные травы!.. Все — вон. Это ясно. Обрезать всходы. Это — «долой камарилью»… Не все, конечно, сразу поймешь. Нарочно запутано. Но, когда вдумаешься серьезно, — видно все, что и как. Вот горох убирать на зиму в сухие помещения. Ясно, что это — патроны для восстания.
Словом, книга имела успех.
Один какой-то из судейских, самых махровых политиков, долго думал над книгой. И сказал:
— Ерунда! Тут ничего нет политического. Вас обманывают.
— Как! — завопили все. — Кто обманывает? Вы говорите, как тупица. А красная и белая смородина, по-вашему, — ерунда?
Судья опешил, взял книгу и сидел дня два в бане. Потом заявил, что согласен: намеки есть, ясно, особенно — где молодые всходы.
— А желтая и синяя репа, — стали его перебивать. — Это, по-вашему, что такое?.. Это — жандармы, Третье отделение. Синий и желтый кант.
— Пожалуй, — согласился судья. — Отвезу-ка я ее в Москву… Там лидеры политические, мои друзья, все разом расшифруют.
И увез. Только, возвращаясь назад, забыл он эту книгу на станции. Ну, ее нашли и отдали железнодорожному жандарму. Тот посмотрел книгу — видит, лук, морковь, капусту и подумал: «Отдам я ее начальнику, человеку старому. Он любит лук сажать у себя в огороде. Вот она ему и понравится».
Отнес он эту книгу недалеко, к начальнику. Тот начальник надел очки и вечером за чаем смотрел книгу. Картинки прекрасные. Только сбоку как много написано пером, карандашом. Когда он прочел, у него на лысой голове встали последние волосы дыбом.
И отнес он ее в управление. Там собралось начальство. Читают — понять ничего невозможно. На картинке клубника, хорошенькая картинка, а написано: «Российская проституция».
Особенно задумались жандармы над хорошенькой картинкой. Решили отправить книгу в Петербург в центральное отделение политического сыска.
428
«От великого до смешного один шаг» — Наполеон действительно произносил эту фразу во время бегства из России в 1812 г. На самом деле фраза звучит так: «Вообще смешное соприкасается с великим» и принадлежит Ж.-Ф. Мармонтелю (1723–1799), французскому писателю, другу Вольтера.
429
Мериме — Мериме (Mérimée), Проспер (1803–1870), французский писатель.