Страница 84 из 107
— Расстаться можно.
— Так почему же не расстаешься?
— А кем заменить? — Калюжный поставил обе книги на полку. — Толковые руководители на дороге не валяются.
— Поищи хорошенько, может, и найдешь замену, — сказал Холмов. — Побывай, к примеру, в Ветке. Там живет рабочий парень Кочергин. Коммунист. Молодой, думающий. Вот бы кому по праву занять то место, которое занимает Ивахненко. А то что же получается? Мил тебе тот, кто тобою руководит, или противен, а ты терпи, помалкивай. Вот о чем нам надо думать, Григорий. А ты «античная Греция»…
В это время в белом переднике появилась Надюша и сказала:
— Гриша, Алексей Фомич, прошу к столу. — И к Холмову: — Ну, Алексей Фомич, попробуй встать и пройти.
— Могу! — невесело ответил Холмов.
Поднялся же он с трудом. Нога отяжелела. Боль отзывалась не только в ступне, а и в колене, и даже в бедре. Калюжный подставил плечо, и Холмов, опираясь на него, прохромал в соседнюю комнату.
Глава 32
Погожий денек стоял над Береговым. Желтели листья на асфальте. Кипарисы своими шпилями подпирали низкое небо. В окнах похожего на санаторий здания отражалось море. К подъезду подкатили завьюженные пылью «Чайка» и «Волга». На «Чайке» приехал Проскуров, а «Волга» предназначалась для Холмова. Проскуров решил сделать то, что, как полагал он, обязана была сделать и не сделала Медянникова: дать Холмову машину и этим прекратить, по выражению Проскурова, «смешное и никому не нужное пешее хождение».
Направляясь в Родниковскую, Проскуров попутно заехал в Береговой, чтобы повидаться с Медянниковой и навестить жену Холмова. Из машины он вышел без картуза. Рукава по-летнему засучены до локтей. Молодое лицо повидало и встречные горячие ветры, и жаркие степные солнцепеки и загорело до черноты.
Медянникова проводила Проскурова в приемную с большими окнами на море, пододвинула к столику низкое, удобное кресло, предложила сесть. По суровому взгляду Проскурова она поняла, что приехал он не в настроении. Гость остановился у окна, давая понять, что у него нет времени садиться и вести длинные разговоры. Продолжая смотреть на море, спросил:
— Известно тебе, Елена Павловна, почему Холмов отправился в свою станицу?
— Известно.
— Почему?
— В Береговом надоело сидеть без дела.
— Опять ты свое? А почему пешком?
— Очевидно, за последние годы ездил он много, а ходил мало, — ответила Медянникова. — Вот и решил попутешествовать пешком. Да и что в этом плохого? Пошел — и пусть себе ходит.
— А известно ли тебе, что он не просто ходит, а вмешивается в колхозные дела? — с упреком спросил Проскуров. — Устраивает беседы, митинги, дает указания, принимает жалобы.
— Знаю и об этом. В Усть-Малюгинской, например, вмешался в дела «Авангарда» и поступил правильно. Поправил нас. Ничего плохого в этом тоже не вижу.
— Не видишь? — Проскуров скупо усмехнулся. — Плохо, Елена Павловна. Это — еще наше счастье, что об этом пешем переходе не узнали газетчики. Попадись им такое на карандаш — и готовый фельетон. Позор на всю страну! А ты: «Ничего плохого в этом не вижу». Как же так? Ведь это же чистейшее донкихотство! В затрапезной одежонке, смешон и жалок, едет на коне. И кто едет? Холмов! В Широкой он даже нарядился под абрека — в бурку и в папаху! Я уважаю Алексея Фомича, но пойми, Елена Павловна, он компрометирует не только себя, а и нас. Могла бы дать ему свою машину.
— Не просил. Видно, не нужна ему машина.
— Я уже говорил тебе, Елена Павловна, о необходимости окружить Холмова заботой, вниманием, — резко сказал Проскуров. — Просил дать ему возможность отдохнуть, отрешиться от всяких дел. А что получилось?
— Холмова надо по-человечески понять, а не осуждать, — сказала Медянникова. — Нет ничего плохого, а тем более страшного в том, что он идет пешком и что вмешивается в колхозные дела. Для тревоги или беспокойства нет никаких причин.
Проскуров не стал слушать. Направляясь к выходу, сказал:
— Вижу, Елена Павловна, ты неисправима. И ничего не понимаешь. Ведь этот «пешеход» с больной ногой лежит сейчас у Калюжного в доме. И я еду к нему, чтобы прекратить этот никому не нужный «туризм». На минуту загляну к Ольге Андреевне, возьму для Холмова одежду. А тебя прошу, позвони Калюжному и скажи, чтобы ждал меня в райкоме. Часа через три я буду у него.
И Ольгу, войдя в ее дом, Проскуров предупредил, что торопится и заскочил к ней только для того, чтобы сказать, что едет к Холмову. Но от чая не отказался. Он подумал, что за чаем сможет поподробнее узнать от Ольги и о причине, заставившей Холмова отправиться в Весленеевскую пешком, и о том, что тот говорил, когда уходил из дому.
Чай пили на веранде. Проскуров сказал, что Холмов еще не пришел в Весленеевскую и находится в Родниковской у Калюжного. О болезни Холмова и о том, где он уже побывал и что делал, умолчал. Дружески пожурил Ольгу за то, что она, как жена, не убедила Холмова отказаться от далекого и столь рискованного для его здоровья путешествия. Желая подчеркнуть свое по-прежнему доброе отношение к Холмову, он сказал, что бросил все дела и специально едет в Родниковскую.
— Если сказать откровенно, то спешу на выручку, — с улыбкой на загорелом лице добавил он. — Нельзя ему ходить, как страннику, пешком. Посажу в машину, и пусть едет, куда пожелает! Приготовь для него одежду. Представляю себе Алексея Фомича в лыжном костюме! Смех, честное слово!
Ольга печально смотрела на веселое лицо Проскурова.
— Андрюша, горе мне с Холмовым, — сказала она. — Я, жена, и не узнаю его. Вот ты спросил, почему не отговорила. А разве это возможно? — Лицо ее стало еще грустнее. — Ты же знаешь его натуру. Если что задумал, то не остановится ни перед чем. А тут, в Береговом, это его упорство утроилось. Говорила тебе, Андрюша, а ты не поверил. Ведь правда же происходит с ним что-то непонятное.
— Меня сейчас интересует другое, — сказал Проскуров. — Какая у него была цель? Не мог же он так, без всякой цели, взять да и пойти пешком? Тебе-то он, надеюсь, говорил, какая у него главная цель?
— Брат к нему приехал, пожаловался насчет коня. — Ольга тяжело вздохнула. — Вот Холмов и вздумал помочь брату. И еще говорил, что нарочно пойдет пешком, чтобы посмотреть белый свет. Так и сказал: белый свет. Будто раньше не видел этот белый свет. — Она приложила платок к глазам. — Только все эти разговоры, Андрюша, о белом свете, как я понимаю, ничего не значат. Главная его цель, как я вижу, не в этом.
— А в чем же?
— Главная цель, как я понимаю, — наша соседка. Ты видел эту развеселую Верочку, когда приезжал к нам летом. — Ольга снова приложила платок к влажным глазам. — Не смотри на меня так, Андрюша, не удивляйся. Никому об этом не скажу. Совестно. Но тебе-то обязана сказать. Вникни, Андрюша. В тот день, когда ушел Холмов, вдруг исчезла и Верочка. Куда? Никто не знает. Как сквозь землю провалилась! Думаешь, это — случайное совпадение? Нет, Андрюша, чует мое сердце, что его «белый свет» сошелся на Верочке. Она всему виной. Ты видел бы, как она возле него вертелась! И эти ее песенки, и эти ее улыбочки! А он при виде Верочки, веришь, становился веселым и как-то весь даже молодел. Все это я-то видела.
— Ну что ты такое говоришь, Ольга Андреевна? — сказал Проскуров, не в силах сдержать улыбку, понимая, что это может обидеть Ольгу. — В его-то годы? Ни за что не поверю!
— Седина в голову, а бес в ребро…
— Да нет же, Ольга Андреевна, поверить в это невозможно, — стоял на своем Проскуров. — Это — лишь твое подозрение, не более. Я хорошо знаю Алексея. Он не такой.
— Не защищай, Андрюша! Все вы, мужчины, одинаковы.
— Такое не в характере Холмова, — говорил Проскуров. — Нет, влюбиться он не может. Даже смешно!
— Беда, Андрюша, в том, что характер-то у него переменился. Холмов тут, в Береговом, стал совсем другим человеком.
Глава 33
Проскуров не знал, что еще сказать Ольге, чтобы она поверила и успокоилась. Если бы все дело было только в Верочке, то не надо было бы ему ни тревожиться, ни спешить в Родниковскую. Он взглянул на часы и сказал, что чаевничать на веранде хорошо, но ему пора уезжать.