Страница 106 из 107
— Нужны, а тем более хорошие. — Проскуров снова через силу усмехнулся. — Но как же я возьму тебя инструктором? Ведь ты же Холмов! Бывший секретарь обкома стал инструктором? Ничего смешнее и придумать нельзя. К тому же я не хочу иметь тебя в своем подчинении. Надеюсь, это можешь понять?
— Не сердись, Андрей, но понять это трудно, — спокойно ответил Холмов. — Если нельзя мне быть инструктором, тогда пошли секретарем райкома, В самый отстающий район, допустим, в Камышинский. Кстати, там сейчас нужен секретарь.
— Тоже не годишься.
— Почему? Объясни.
— Все потому, дорогой Алексей Фомич, что ты Холмов!
— Какого черта — Холмов да Холмов! Заладил одно и то же. — Холмов поднялся и подошел к столу. — Или боишься, что не буду соблюдать демократический централизм? Как коммунист, даю слово.
— Вот как раз этого-то я и не боюсь. И я знаю, ты был бы хорошим секретарем райкома.
— Так вот и пошли меня в Камышинский.
— Нельзя. Не могу.
— Но почему же, Андрей?
— Меня не поймут…
— Тогда пошли в Весленеевскую секретарем колхозного парткома, — сказал Холмов. — Когда-то я там начинал жизнь и там же начну ее заново. И в прямом твоем подчинении не буду.
— При всем моем уважении к тебе, Алексей, я вынужден сказать: не дури! Честное слово, не дури! Ты человек серьезный, всеми уважаемый. Не выставляй себя и меня на посмешище. Погулял по станицам, повидал белый свет и живи себе спокойно в Береговом, наслаждайся жизнью. Ведь заслужил же и покой, и внимание к себе. А если вздумаешь еще куда-либо поехать, дадим машину. Поезжай куда пожелаешь. Только живи спокойно.
— Уговоры спокойно жить и наслаждаться жизнью мне уже изрядно надоели, — зло возразил Холмов. — Ты отвечай прямо на мой вопрос: работу мне дашь или не дашь?
— Не дам! — так же сердито ответил Проскуров. — И не потому не дам, что не хочу, а потому, что не понимаю, отказываюсь понимать это твое странное желание. Ведь додумался! Алексей Фомич Холмов — секретарь колхозного парткома! Как это тебе нравится? А что люди скажут? А я что должен говорить людям? — Проскуров по-братски обнял Холмова. — Алексей Фомич, горячая голова! Подскажи, как и чем мне еще доказать мою любовь к тебе? Говори, что нужно сделать, чтобы ты зажил спокойно? Все для тебя сделаю, все исполню. Но только работу не проси.
Глава 51
После обеда, когда они закурили, и вышли на тот же хорошо им знакомый балкон, и увидели те же рослые, с пожухлыми листьями акации, Холмов улыбнулся и сказал:
— Помнишь, Андрей, весной мы вот здесь стояли. Была гроза, и ты уверял меня, что не поселишься в этом доме.
— Помню, да и у тебя, вижу, память хорошая, — тоже с улыбкой ответил Проскуров. — Получилось, Алексей, совсем не так, как я желал. Специалисты осмотрели дом и нашли, что для детского учреждения он не годится, тесен. Вот и пришлось мне сюда переселиться. Детский же сад мы строим. Прекрасное будет здание!
Вид с балкона теперь был не таким красочным и ярким, как тогда, в мае. Деревья стояли в скромном осеннем убранстве. Тоскливо падали листья и, гонимые ветерком, шуршали на асфальте. Холмов заметил, что между оголенных веток уже не висел орудовский круг с «кирпичом». Улица наполнялась шумом проносившихся машин. Холмов и Проскуров понимающе переглянулись, и улыбка на их лицах говорила, почему они переглянулись и почему посмотрели на голые деревья и прислушались к уличному шуму.
— Суть, Андрей, не в том, где жить, а в том, как жить, — задумчиво глядя на улицу, сказал Холмов. — Достоинства и недостатки человека измеряются не жильем, а его делами. В этом отношении мне нравится Сагайдачный. Тоже, помнишь, когда мы посылали Сагайдачного в Вознесенскую, слышали голоса: «Молод». Хорошо, оказывается, что он молод. Так что, может быть, и тебе не надо бояться, что Величко и молод и мечтатель?
— Сейчас я думаю не о Сагайдачном и не о Величко.
— А о ком же?
— О тебе, Алексей. Знаю: затаил в душе обиду. А ведь я добра желаю. Не работа тебе нужна, а отдых.
— Неужели ты не можешь понять, Андрей, что я не могу сидеть сложа руки в Береговом! — резко сказал Холмов. — Вот постареешь, уйдешь на пенсию и сам тогда узнаешь, как трудно жить без дела.
— Все это я понимаю, — с улыбкой, примирительно сказал Проскуров. — А что, если заняться тебе лекциями? Будешь рассказывать о своей жизни, о своем опыте партийной работы. Возьмешь путевки и поедешь по районам.
— Это совсем не то, что мне нужно, — ответил Холмов. — Во-первых, лекции у меня еще нет и неизвестно, будет ли она. Во-вторых же, лекции можно читать, находясь на работе.
— Тогда давай обратимся в ЦК, — сказал Проскуров. — Попросим послать тебя в другую область и дать работу по тебе, по твоему опыту и желанию. Иного выхода не вижу.
— Уехать в другую область? — Холмов хмуро посмотрел на Проскурова. — Хочешь избавиться?
— Ну что ты, Алексей! Как не стыдно!
— Запомни: из родного Прикубанья никуда не уеду.
— Тогда живи в Береговом. Место хорошее, все, что тебе надо, сделаем, окружим вниманием, заботой. Только живи спокойно.
— Я уже устал от внимания и заботы о моей персоне.
Так они ни до чего и не договорились.
Дома, сидя под ивой и заглядывая в родник, Холмов невольно чуть слышно повторял: «Живи в Береговом… Окружим заботой… Ты — Холмов… Что скажут люди?.. А что мне до того, что скажут люди? Ничего же плохого они не скажут. Да и ссылка на то, что я Холмов, и на мнение людей — это же отговорка. Как же так? Не дать работу только потому, что я Холмов? И смешно и грустно. Ведь я-то вижу и понимаю: повинна не моя фамилия. А что же?»
Чтобы как-то успокоиться и не думать о встрече с Проскуровым, Холмов ушел на веранду, сел к столу и начал перечитывать свои записи о Ленине. Он читал страницу за страницей, и на сердце у него становилось все радостнее оттого, что мысли, занесенные им в тетрадь, все так же были ему и дороги, и близки, и нужны. Он верил, что все то, что он, читая Ленина, узнал, о чем думал и что его волновало и волнует, ему еще пригодится, и не здесь, в Береговом, а на работе. «Только бы побыстрее распрощаться с Береговым и с этим теплым небом! — думал Холмов. — Но как? А что, если написать в ЦК? Напомнить о себе, о своем желании поехать в Камышинский? Зачем же писать? Надо послать телеграмму. Да, да, именно телеграмму, и сегодня же. Как это я раньше до этого не додумался?»
Мысль о посылке телеграммы заставила Холмова, не мешкая, отправиться на почту. Он вернулся повеселевший, в хорошем настроении. Обнял Ольгу и сказал:
— Не дуйся, не сердись, Оля! Видишь, какое у меня веселое настроение.
— Отчего бы это? — спросила Ольга.
— Только что послал телеграмму в ЦК! — все так же весело ответил Холмов. — Прошусь в Камышинский.
— И радуешься?
— Человек, Оля, так устроен, что надежда и ожидание его радуют, окрыляют, — ответил Холмов. — Вот и у меня на душе спокойно, настроение поднялось. Поедем, Оля, в Камышинский! Там, помнишь, мы влюблялись и начинали жить. Снимали комнатушку в хате казака Анисимова. Из окна был виден берег Кубани.
Ольга посмотрела на мужа с мольбой и со страхом.
— Чему радуешься? — спросила она упавшим голосом. — Да в своем ли ты уме, Холмов! Проскуров поступил, как настоящий твой друг. А ты, Холмов, вижу, уже сходишь с ума. Зачем нам ехать в Камышинский? Зачем начинать все заново? Зачем нам тот берег, что виден из окна? Нам не по двадцать лет!
— А почему бы и не начать все заново? — блестя глазами, спросил Холмов. — Это даже интересно: начать все заново!
— Что интересно, Холмов? — Ольга сокрушенно покачала головой. — Жить в Камышинском? Это тебе интересно? Да? Если тебе так хочется уехать из Берегового, то можешь уезжать на все четыре стороны. Только без меня! — И добавила со слезами: — Можешь даже взять с собой Верочку, чтоб веселее было. Ведь она влюблена в тебя, Холмов. Я давно говорила тебе об этом…
Она заплакала и, не вытирая катившихся по щекам слез, сказала, что завтра же переедет к Антону и станет нянчить внучат.