Память крови

— Нет, нет, Евпатий! — вскричал Глеб, озираясь по сторонам и проклиная Сыбудая, который должен был прислать к этому месту лучших воинов.

— Молись! — снова воскликнул Коловрат. — И покороче.

Но ловкий предатель и здесь ушел от мести. Ужом скользнул под брюхо коня. Меч Коловрата рассек воздух и ударил в пустое седло. Пока Евпатий мешкал, высвобождая меч, Глеб кубарем откатился к высоким зарослям лесного окрая. Коловрат вновь настиг его. Но иудино счастье не избыло. Трещали, метались голые ветви, с них сыпался снег. Конь Коловрата испугался, не шел следом.

Евпатий рвался на открытое место, надеясь обойти заросли, достать-таки предателя. Он успел увидеть поодаль, как сотник Иван бьется с десятком татар, отступая медленно к лесу.

…И вдруг словно открылась перед воеводой тропа. А на ней Блазница.

— Ко мне, Евпатий! Здесь ты найдешь спасение.

Повернул было коня воевода, но услыхал в стороне шум. Прочь от него мчался бывший князь Глеб Владимирович.

Коловрат кивнул Блазнице, спасибо, мол, за помощь, только не все еще расчеты покончил. И устремился воевода за князем.

И тут на него навалилась отборная полусотня батыевых охранников — нукеров. Одни рвались с кривыми саблями наголо, пытаясь затеять сечу и отвлечь внимание. Другие подбирались с боков и сзади. Метали арканы, бесстрашно лезли на меч Коловрата, чтобы излучить мгновение, полонить русского богатыря. Таков был им главный наказ. Как они старались, эти самые сильные и испытанные бойцы в Батыевом войске! Один за другим гибли под мечом Коловрата. А Евпатий оставался неуязвимым, словно заговоренный.

Затихал постепенно бой. Погибали тут и там дружинники, положив немало врагов и дорого заплатив за свои жизни. Оставшихся в живых собрал Иван и, пробив заслон, выставленный по наущению Глеба у кромки леса, уходил, отбиваясь, к мшарам. Сотник считал, что Коловрат, расправившись с предателем, тоже повернет в чащобу по заветной тропе.

А Коловрат продолжал битву.

Подобравшийся поближе Бату-хан с восхищением смотрел на кровавое побоище, забыв, что усеявшие снег трупы — его воины, что с диким ржанием несущиеся в стороны обезумевшие и осиротевшие скакуны — это их кони. Обо всем этом забыл Бату-хан.

Но одноглазый Сыбудай был трезвее молодого монгола. Не мог он позволить, чтобы русс безнаказанно уничтожал лучших воинов. И все потому только, что Повелителю Вселенной захотелось взять его живым. Он повернул голову, подал сигнал верному человеку. И тут же завыла труба.

С ликующими криками бросились в стороны от рязанского воеводы монгольские воины. Он остался один, все еще крутясь волчком вместе с лошадью и вращая в воздухе смертоносным мечом. Враги исчезли… Коловрат сдержал коня, остановился и медленно опустил оружие, недоуменно оглядываясь по сторонам.

Первый камень был пристрельным. Он упал шагах в двадцати от Евпатия. Взметнулся снег. Воевода с удивлением взглянул на неведомо откуда прилетевший снаряд. Ему не доводилось видеть, как разбивают крепостные стены. И тут же позади упал второй камень.

Коловрат оглянулся. Лед был недалеко. Там виднелись татары. Заполонили они и лед Клязьмы, оба ее берега. О спасении он и не думал. Взять мечом побольше врагов — была одна мысль.

Камни стали падать все чаще, но не доставали богатыря.

Вдруг Коловрат заметил шатер Бату-хана. Вот она цель, вот куда надо ему стремиться в последние минуты жизни.

Он привстал в стременах и, гикнув, пустил коня. Но смерть его, выпущенная из китайского орудия, уже неслась навстречу. Огромный камень, который с трудом отрывали от земли четверо воинов, ударил Коловрата в грудь и швырнул наземь.

Почудилось Коловрату, что склонилась над ним Блазница, покачала укоризненно головой и подала руку, помогу, мол, подняться. Евпатий, силился привстать, виновато улыбнулся, устыдясь своей немощи, и дух его отлетел навечно.

Со всех сторон бросились татары к поверженному богатырю. Без торжествующих воплей, опасливо приближались они к телу рязанского воеводы. А Бату-хан, хмурый и злой, нервно пристукивал по ковру носком мягкого сапога.

Резко вдруг поворотился к Сыбудаю:

— Зачем испортил красивую песню, старик?

Не забылись, не исчезли в памяти предков ратные дела Коловрата. Все, что было с ним, поведал поколениям бывший воин Евпатия Федот Малой, с благословения летописца Верилы принявший на себя угодное русскому народу дело. И были в этом сказании такие слова:

«Убили Евпатия Коловрата и принесли его тело к Бату-хану, и Бату-хан послал за мурзами, и ханичами, и темниками. И стали все дивиться храбрости, и крепости, и мужеству воинства рязанского. Они же сказали Бату-хану: «Мы во многих, землях и во многих битвах бывали и с тобой, и с великим дедом твоим, ханом Чингисом, но таких резвецов и удальцов не видели, и отцы не рассказывали нам. Это крылатые люди, не знают они смерти и так крепко и мужественно на конях бьются — один с тысячью, а два — с десятью тысячами. Ни один из них не съедет живым с побоища». И сказал Бату-хан, глядя на тело Евпатьево: «О Коловрат Евпатий! Гораздо ты меня попотчевал с малою своею дружиною, и многих богатырей сильной орды моей побил, и много полков разбил. Если бы такой вот служил у меня, — держал бы его у самого сердца своего, любил бы пуще родного брата». И отдал Бату-хан тело Евпатия оставшимся людям из его дружины, которых похватали на побоище. И велел Бату-хан отпустить их и ничем не вредить».

Глава восемнадцатая

ИУДИНО БЫТИЕ

Уйти с Дикого Поля замыслили в этом дне. Прикинули, что ежели поторопиться, то к полудню можно выйти к реке, за которой шли уже леса и рязанские земли. Потому и поднялись с ночевки рано, ехали скоро. И все равно прогадали: солнце высоко, реки не видно.

— Пора бы и привалу, — сказал Иван князю Олегу Красному. Они ехали рядом, впереди малой дружины, сопровождавшей обоих на унизительный поклон Бату-хану в главной его ставке — новом городе Сарае, — лошади пристали, кормиться им время.

— Знаю про то, воевода, — ответил князь. — Только хотелось бы на своей земле полдничать. Вот еще немного пройдем, а там, глядишь, появится за шеломянем[16] лес, вот и пристанем для отдыха.

— Лес за шеломянем, — задумчиво произнес Иван. — Много дней шли мы с тобою, князь, по Дикому Полю, по приволжским степям, где ровным-ровнехонько от края до края, и задумался я, что неспроста сходны слова «шеломянь» и «шелом». Посмотри, какие мы носим, и деды наши носили шеломы, округлы они…

— Не думал про такое, воевода. Не праздно ль мыслишь? Али наш позор у Бату-хана заботы тебе не прибавил?

— Как можно, князь, думать, — смутился и обиделся одновременно воевода, — что о главном я позабыл? Никогда о нашем позоре, и нынешнем, когда ходили с поклоном в Орду, и о прежнем, когда разорили пришельцы Рязань нашу, мысли меня не оставляют. О многом размышляю. Хотя бы о том, как ни учили нас враги, а разлад все одно среди князей не исчез.

— Ты прав, воевода. Не успела кровь просохнуть на отчей земле, как потянулись выжившие в сече князья на поклон к Бату-хану. За то судить их нельзя. Вот и мы явились, чтоб подтвердить наше право на владенье исконно русской землею. Сила солому ломит… Сейчас нам не до гордости. Только зачем перед ним друг друга охаивать, наветы плести, чтоб выдвинуться самому?

— Преодолеть разлад — в этом спасение, — проговорил, тряхнув поводья и убыстряя конскую поступь, воевода. — Много будет еще и крови, и страданий, но когда-нибудь соберутся русские под одну руку, сольют силы в единый кулак.

— Такая рука есть, — ответил Олег Красный. — Слыхал о князе Александре, прозванном за славные ратные дела Невским? Сам окаянный побаивается его. Трижды давал князь бой пришельцам из Закатной и Полуночной стран и не захотел принять помощь, кою предлагали ему послы румского папежа, желавшие склонить за это Александра и людей его в свою веру. И то сказать, в большую цену всегда обходится чужая помощь… Свои силы надобно копить. Не на год и не на два такая забота.

16

Шеломянь — горизонт (древнерус.).