Страница 24 из 26
В старину, мне кажется, артисты читали лучше, чем теперь. Они читали проще, без выкриков и проникновеннее. Сейчас много «мастеров слова», но никто из них не производит такого впечатления, как А. И. Южин или М. Н. Ермолова.
С концертов Ермоловой я всегда уходил духовно обогащённым, с желанием что-то делать, лишь бы не сидеть сложа руки. Помню, как во время японской войны в 1904 году в помещении Исторического музея{150} проходило некрасовское утро. Аудитория была битком набита, главным образом учащейся молодёжью. Ермолова много и прекрасно читала: «Ключи», «Женскую долю» и другие некрасовские вещи. А публика всё требовала и требовала повторений. Ермолова долго отказывалась, но под напором восторженных слушателей всё же вышла ещё раз. Она появилась на эстраде с маленькой книжкой в темно-красном бархатном переплёте (читая перед публикой стихи, она обычно держала книжку в руках). Пройдя немного, остановилась и, словно устав от тяжкого, непосильного труда, оперлась на стену (тоже её характерная поза) и начала читать: «Внимая ужасам войны, при каждой новой жертве боя…»{151}. Перед моими глазами до сих пор с поразительной ясностью, точно происходило вчера, стоит гордая фигура М. Н. Ермоловой и слышится её проникновенный, полный тревоги и горечи голос. Даже сейчас, когда я читаю это стихотворение, мне трудно справиться с невольно охватывающим меня волнением, а тогда стихи просто потрясли меня. Впечатление усиливалось вдвойне ещё и потому, что шла война несчастная, непопулярная.
К пушкинскому юбилею состоялось и торжественное заседание Совета университета. Папа был в это время ректором. Заседание сделали открытым, с приглашением публики. Среди прочих пригласили генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея Александровича и его жену Елизавету Фёдоровну, сестру царицы. Затеял папа привести на заседание и Веру Александровну Нащокину – вдову Павла Воиновича Нащокина, приятеля Пушкина – как человека, который лично знал поэта. В письмах Пушкина к Нащокину имя Веры Александровны упоминается довольно часто.
Ей, по-видимому, было лет 85{152}. Она жила в семье своего сына в большой бедности. Оказалось, у неё нет даже приличного платья, чтобы присутствовать на заседании. Мама купила чёрной материи, шёлковую кружевную косынку и заказала старушечье платье. В день торжества Веру Александровну привезли к нам в квартиру, она оделась в новое платье, и мы все вместе отправились в Актовый зал университета. В молодости она была очень хорошенькой[3], теперь же – маленькой, совершенно седой худенькой старушонкой.
Когда в зале появился великий князь, папа представил Веру Александровну ему и великой княгине как жену друга поэта, которая сама лично знала Пушкина. Великий князь, помнится, не среагировал особенно на это представление, но Елизавета Фёдоровна, достаточно культурная женщина, очень любезно поздоровалась с Верой Александровной и на несколько ломаном русском языке сказала:
– Я думаю, что сегодняшнее торжество вызовет у вас грустные воспоминания о вашем погибшем друге.
Вера Александровна на удивление всем сделала глубокий реверанс и ответила:
– Конечно, воспоминания очень грустные, но счастье быть представленной Вашему Императорскому Высочеству вполне их искупает.
Все были удивлены такой тирадой. Как прочно сохранились привычки, привитые в молодости! Ведь ответ не был приготовлен заранее.
Папа открыл заседание небольшой речью, затем говорил профессор Кирпичников – ему был поручен основной доклад. Говорил он учёно и долго. Вера Александровна, конечно, устала и довольно громко сказала маме, сидевшей с ней рядом в первом ряду:
– Какой неделикатный, разве можно так долго говорить?! Вот Дмитрий Николаевич как хорошо сказал!
Если окружающие и слышали эту реплику, то, конечно, простили её друга Пушкина. Вера Александровна всё же благополучно досидела до конца заседания. Это был последний раз, что я видел Нащокину, но наша дружба с ней началась намного раньше, ещё с дубненских встреч. Дело в том, что она, доводясь родственницей А. М. Шнейдер{153} – нашей соседке, летом обычно жила в Ермолове, в одной версте от Дубны.
Вера Александровна, по слухам, была побочной дочерью Нащокина{154}, владельца чудесного имения на берегу Нары – Рая Семёновского, находившегося верстах в 10–12 от Дубны. В этом имении происходили действия, описанные впоследствии Маркевичем в романе «Четверть века назад»{155}, в котором рассказывается о постановке в домашнем театре «Гамлета». Постановка эта действительно была и Вера Александровна хорошо её помнила. Помнила она и людей, ставших прототипами героев романа. Исправник Акулин (отец Ольги) – это отец А. М. Шнейдер по фамилии Акулов{156}, но сама Александра Матвеевна прообразом Ольги не служила.
Вера Александровна вышла замуж за своего родственника Павла Воиновича Нащокина{157}. В своё время он был богатым, имел замечательно обставленный дом в Москве, модель которого (или, лучше сказать, остатки модели) была выставлена на пушкинской выставке{158}. Жил Павел Воинович очень широко; у него, как в старину выражались, был «открытый стол», другими словами, обедал у него кто угодно – знакомый и незнакомый – и все ели и пили, сколько влезет. В конце концов, ведя такой образ жизни, Павел Воинович промотал всё своё состояние, оставив собственную семью нищей{159}.
Вера Александровна подарила мне автограф Вьётана, написанный им, по её словам, во время ужина, который Павел Воинович Нащокин давал Вьётану после одного из его концертов. В автографе приведено несколько строк из первого скрипичного концерта Вьётана, который он играл в тот вечер, и по-французски сделана надпись: «J’espure, que Madame Vera de Naschekina conserve un bon souvenir de H. Vieuxtemps»{160}. На первой странице автографа Вьётана Вера Александровна своей рукой написала: «Будущему знаменитому артисту, дорогому Володе Зёрнову, достававлявшему мне много удовольствия своей игрой, на память от душевно любящей его Веры Нащокиной. 10 апреля 1893 года». Я не оправдал пожелания Веры Александровны стать «знаменитым артистом», но моя причастность к искусству играла во всю мою жизнь, и сейчас играет, большую роль.
Всемирная выставка в Париже
Оставшись на втором курсе на второй год, я, главным образом, занимался в физической лаборатории работой, о которой я уже писал. Затем П. Н. Лебедев дал мне другую тему – по акустике: «Сравнение методов измерения силы звука в абсолютной мере». Эта тема в дальнейшем и послужила основой всех моих работ по акустике.
В 1902 году я подал в Государственную комиссию описание моих экспериментальных работ в качестве зачётного сочинения и параллельно – сочинение, тему которого дал мне А. П. Соколов – «Тепловая диссоциация». В отличие от Лебедева Соколов абсолютно не интересовался данной мне работой, и для меня совершенно было очевидно, что из довольно толстой тетради страниц в 150, которую я дал ему, он едва ли прочёл больше первой страницы. На полях первой страницы стояла какая-то непонятная галка и затем ни одной пометки во всём тексте. Когда же Соколов собирался поставить мне за сочинение удовлетворительную отметку, я настоял, чтобы он написал на тетради, что работа выполнена под его руководством, чего, конечно, вовсе не было. Пётр Николаевич Лебедев, напротив, моей работой интересовался, и если тексты обеих работ остались в архиве университета, то работа по акустике имела дальнейшее развитие: в 1904 году от Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии я получил за неё премию имени Мошнина, а в 1909 году был удостоен учёной степени магистра физики.