Жертва

— Нет, он именно был такой, как я говорю. Стэн не даст соврать. И вовсе он тогда еще не пил. Но вы не ответили, как он? Что поделывает?

— Ничего не поделывает. А что собирается делать, мне не докладывал.

— Но вы ему скажете, чтоб к нам заглянул, да? — Лицо у нее дрогнуло от скрытой обиды.

— С удовольствием. — В голосе у него таки звякнуло раздражение. Уиллистон вертел ложку в коротеньких пальцах. Он мало говорил, понял, видимо, что Фебе повело не туда, боялся влезать, чтобы еще не напортить. Левенталь изо всех сил сдерживался. Хотят видеть Олби — пусть берут себе насовсем, пожалуйста, ради Бога, но они же не зовут его пожить, только в гости приглашают. И как это, хотелось бы знать, Фебе даже в голову не приходит спросить, почему Олби живет у него, а не у своих друзей? Логически рассуждая, ему бы к ним надо было пойти. Но, разглядывая это белое лицо, вдруг он понял, что кое-какие логические вопросы ей задавать не хочется. Факты ей не нужны; она их отметает. В общем, прекрасно все она поняла, можно не сомневаться. Но нет, ей надо доказывать, что Олби нуждается в заботе. И очень возможно, ей так же хочется его видеть в теперешнем состоянии, как ему ее хочется видеть. Небось представляет себе, на что он похож. О, прекрасно представляет! Но вот надо ей, чтоб он опять стал таким, каким был когда-то. «Милая моя, — возмущался про себя Левенталь, — я же не прошу взглянуть на вещи моими глазами, но хотя бы взглянуть. И все, и достаточно. Хоть разок глянуть!» Да, все так, но Уиллистоны ему помогли; он перед ними в долгу. Да, но то, что сделали для него Уиллистоны, — это же тьфу в сравнении с тем, что они, по сути, требуют, чтоб он сделал для Олби.

Уиллистон уже злился, или Левенталю почудилось.

— Едва ли Керби захочет нас видеть сейчас, детка, — он сказал, — а то бы он давно пришел.

— И очень жаль, что не пришел, — сказал Левенталь. С большим нажимом, чем ему хотелось, и Фебе тут же поставила его на место:

— Я, кажется, вас не понимаю, Аса.

— Вы бы на него посмотрели! Думаю, вы бы его не узнали, судя по тому, что вы описываете. Для меня — будто о другом человеке речь.

— Ну, наверно, не я в этом виновата. — Она умолкла, передохнула. Опять проступили на скулах красные пятна.

— Наверно, он изменился, — с расстановкой проговорил Уиллистон.

— Уж поверьте, ничего общего с тем, что рисует Фебе. Это я вам говорю! — Левенталь лишнее слово боялся сказать, чтобы не сорваться.

— Вам бы надо быть великодушней, — сказала Фебе.

И вот тут Левенталя взорвало, он во все глаза смотрел на Фебе, пока ее заливало краской. Отпихнул тарелку, прошипел:

— Я не могу себя изменить, чтоб вам больше подошло.

— Что такое? — сказал Уиллистон.

— Я сказал — невеликодушный, значит, какой уж есть!

— Наверно, Фебе не совсем то хотела сказать. Фебе? По-моему, у Асы создалось ложное впечатление.

— Очевидно, вы меня неправильно поняли, — выдавила она.

— Ах, да какая разница.

— Я хотела сказать исключительно, что Керби подавал большие надежды, в таком духе. А что я еще сказала?

И что она в нем понимает? — горько думал Левенталь. Но молчал.

— Я потому звонил, что хотел спросить, не надо ли ему подкинуть деньжат, — заговорил Уиллистон, — насчет работы для него — не представляю, а ему же кое-что нужно. Думаю, несколько долларов не помешают…

— Верно, — сказал Левенталь.

— Я вам дам, предположим, десятку. Только вы ему не говорите откуда. От меня он, может, и не захочет принять.

— Да-да, спасибо. Очень мило с вашей стороны.

И Уиллистоны удалились. Левенталь видел их спины в синем зеркале бара над батареей бутылок. Стэн ждал, пока Фебе, остановясь, тронула шляпку, и парочка взошла по ступенькам, прошла под навесом.

18

Он видел из вестибюля, как миссис Нуньес по-турецки сидит на тахте и укладывает мытые волосы. Подбородок уткнут в грудь, в зубах зажаты булавки, остальные разбросаны по темным и белым клеткам на юбке. Он постучался, она смахнула с глаз волосы, но позы не изменила и не прикрыла несимметрично стянутых резинками ног.

— Простите, что помешал, — сказал он, глядя на эти ноги. — Но я вот подумал, уж очень квартира запущена. Вы мне не посоветовали бы насчет уборщицы?

— Уборщицы? Нет, никого не знаю. А если порядок навести, это я вам сама могу. Я к тяжелой работе не приспособлена.

— Ничего тяжелого, только чтоб чуть почище было.

— Хорошо, порядок я вам наведу.

— Очень буду благодарен. А то мне уже невмоготу.

При свете лампы гостиная была омерзительна. Вот бы Фебе полюбоваться. Он даже пожалел, что не пригласил к себе Уиллистонов. И приступил к работе: подобрал с пола бумагу, постелил на постель свежие простыни, разложил пижаму. В ванной простирнул и прополоскал свой несчастный халат, мыльным порошком, щеткой оттер чернильные пятна. Понес на крышу, там выжал, повесил на веревку. Ветер уже дышал близкой осенью. Левенталь по гудрону прошел к парапету. На востоке длинным швом на середине реки сходились огни берегов. Вот пройдут выходные, и кончится лето, и осень все перемелет; почему-то Левенталь в этом не сомневался. Небо затянуло. Он постоял, посмотрел, потом снова пошел на лестницу, боясь в темноте задеть за проволоки и веревки. На ходу пощупал халат. Он быстро сох на ветру.

С площадки услышал, что кто-то идет, глянул вниз. Олби. Поднимаясь, он равномерно сжимал и отпускал перила. На последнем загибе увидал Левенталя, остановился, поднял голову и, кажется, его разглядывал. Низкий свет, пройдя по лицу до бровей и глаз, придал ему выражение голой злобы, скорее всего случайно. Вдруг Левенталю стало неловко. Но тут же он вспомнил, что кое за что Олби должен ему ответить. Да, и во-первых — он пьян? Но уже он был совершенно уверен, он чуял — нет, ни в одном глазу.

— Ну? — сказал Левенталь.

Дойдя до площадки, Олби сдержанно кивнул. Он подстригся. Волосы обегала белая сверкающая граница. Лицо блестело. Белая рубашка, черный галстук, в руке бумажный пакет. Заметив, как его изучает Левенталь, он бросил:

— На Второй авеню ухватил, в уцененке.

— Я вас не спрашиваю.

— Ну, должен же я отчитаться, — ответил он как ни в чем не бывало.

Левенталь ловил вызывающие нотки в этом ответе; их не было. Он с подозрением в него вглядывался.

— Сегодня капли в рот не брал, — сказал Олби.

— Зайдемте. Мне кое-что надо выяснить.

— Что такое?

— Не здесь; дома.

Олби отпрянул, спросил:

— Да в чем дело-то?

Левенталь вцепился ему в полу, потянул. Олби упирался, он обеими руками его обхватил и, глядя угрюмо, решительно, снова разъяряясь, втащил в квартиру, ногой закрыл за собой дверь. И стал дергать и мотать Олби. Тот снова пробовал высвободиться, Левенталь орал:

— За кого вы меня принимаете, черт вас дери?

— Да о чем речь?

— А это вы мне ответите. Не выкрутитесь.

Тот высвободил свою полу из левенталевой хватки, отскочил.

— Что за идея? — сказал удивленно, с дрожащим смешком. — Пыль решили из меня выбивать?

— До каких пор, вы думаете, я буду все это глотать? — Левенталь задыхался. — Думаете, так вам и сойдет?

— Спокойно, спокойно. — Смешка уже не было, взгляд был серьезный. — В конце концов, я рассчитываю на справедливость. Я у вас в доме, вы имеете кой-какие преимущества… Во всяком случае, извольте объяснить, в чем дело.

— А вот в чем. — Левенталь выхватил открытки. — Рыться у меня в бюро, как последний жулик и шантажист! Вот в чем дело.

— A-а, только-то? — Он вяло к ним протянул руку.

Срывающимся голосом Левенталь заорал:

— «Только-то?» Это вам так, тьфу? То вы за мной таскаетесь, вынюхиваете. Я пускаю вас в дом, а вы лапаете своими грязными руками мои вещи, суете нос в мои дела, в мои письма.

— Ну-ну-ну, а вот и неправда. Не трогал я ваших писем, и плевать мне на ваши дела с высокой горы.

— А где я это нашел? — Левенталь швырнул на пол открытки. — В халате, который вы таскали.